Венера на половинке раковины. Другой дневник Филеаса Фогга - Филип Хосе Фармер Страница 20

– Я Саймон Вагстафф, человек без планеты, – объявил он.

Спустя пару недель Саймон выучил ряд полезных фраз, чтобы общаться с аборигенами. Часть подозрений обитателей Шалтуна ему удалось развеять. Похоже, они опасались его потому, что он был далеко не первым гостем с Земли, высадившимся на их планете.

Пару сотен лет назад их посетил некий добродушного вида балагур по имени П. Т. Тауб. Не успели шалтуниане сообразить, что происходит, как он одурачил их, выманив у них не только королевские регалии, но и принцессу, которая только что выиграла конкурс красоты Мисс Шалтун.

Саймону стоило немалых трудов убедить их, что он не мошенник. Нет, ему от них кое-что нужно, повторял он раз за разом, но это нечто не было материальным. Во-первых, известно ли им что-нибудь про строителей накренившейся башни в форме сердца?

Существа, которым было поручено сопровождать Саймона, сказали ему, что им известно лишь то, что строителей башен в этой галактике называли Клерун-Гоффами. Никто не знал почему, но кто-то где-то когда-то наверняка встречал их. В противном случае, откуда взялось это общепринятое название? Что касается башни, то она была здесь, пустая и медленно дающая крен с тех пор, как у шалтуниан появился свой язык. Несомненно, она стоит здесь очень и очень давно.

У шалтуниан бытовало поверье, что, когда башня упадет, наступит конец света.

Саймон был открыт всему новому и отличался общительностью. Он любил людей и знал, как ладить с ними. Пребывая в обществе одного человека или на многолюдной вечеринке, он чувствовал себя в своей тарелке и умел расположить к себе окружающих. Но общение с шалтунианами давалось ему с трудом. Было с ними что-то не так, но что именно, он не мог сказать. Сначала он решил, что возможно это потому, что они произошли от кошек. В конце концов, будучи гуманоидами, в целом они оставались кошками так же, как земляне были по сути своей обезьянами. Впрочем, ему доводилось встречать на Земле инопланетян-кошек, и он всегда находил с ними общий язык. Более того, он предпочитал кошек собакам. Покидая Землю, он взял с собой пса лишь потому, что обстоятельства были ему неподвластны.

Скорее всего, решил он, дело было в сильном мускусном запахе, который висел над городом, перебивая крепкий запах фекалий. Запах этот исходил от каждого взрослого шалтунианина, который ему встречался, а благоухали они, совсем как кошка в период течки. Спустя некоторое время он понял почему. У шалтуниан период спаривания продолжался круглый год. Основной темой их разговоров был секс, но даже на эту тему они не могли говорить долго. Примерно через полчаса они начинали суетиться, а потом извинялись и спешили прочь. Если Саймон не ленился проследить за ними, он видел, как они входят в дом, где его или ее встречал представитель противоположного пола. Дверь закрывалась, и через несколько минут из дома доносился дикий ор.

В результате у него не складывалось продолжительного общения с сопровождающими, которые были приставлены присматривать за ним. Они, как правило, быстро исчезали, а их место занимали другие.

Более того, когда на следующий день сопровождающие появлялись снова, они вели себя крайне странно. Они совершенно не помнили, о чем они его спрашивали, или что рассказывали ему накануне. Сначала он приписал это их короткой памяти. Возможно, именно это и стало причиной того, что шалтуниане остановились в своем развитии на стадии примитивного земледельческого общества.

Саймон, хотя и отличался словоохотливостью, также был и старательным слушателем. Как только он достаточно хорошо усвоил здешний язык, он научился улавливать различие интонаций у своих сопровождающих. Та варьировалась не только у отдельных говорящих, чего и следовало ожидать, но и у одного и того же индивида изо дня в день.

В конце концов, Саймон решил, что его смущает вовсе не то, что шалтуниане были, с его точки зрения, чрезмерно сексуально озабоченными. Это не вызывало в нем морального отвращения. В конце концов, не стоит ожидать от инопланетян, что те будут похожи на землян. Более того, в душе он даже завидовал им. Эволюция жестоко обманула землян. Ну почему Homo sapiens не унаследовал похотливость бабуина? Почему общество сформировалось таким образом, что оно начало подавлять похоть?

Неужели потому, что эволюция диктовала человечеству необходимость технического прогресса? Неужели, чтобы добиться этого, она перенаправила большую часть сексуальной энергии человека в мозг, где тот использовал эту энергию для создания инструментов и новых религий, а также способов зарабатывания денег и достижения более высокого статуса?

Главной целью жизни землян было залезть на вершину кучи, тогда как шалтуниане старались как можно чаще залезать друг на друга. Поначалу Саймону это показалось неплохой идеей. Одним из главных недостатков человеческого общества состоял в том, что по-настоящему интимный контакт бывал лишь у считанных единиц. Расе, которая проводила так много времени в постели, полагалось быть полной любви. Но на этой планете все сложилось не так. В языке местных жителей не было даже слова «любовь». Да, у них имелось немало терминов для обозначения различных сексуальных позиций, но все они были чисто техническими. Общего же термина, эквивалентного земной «любви», в их лексиконе не было.

Нельзя сказать, что это в значительной степени отличало поведение шалтуниан от поведения обитателей Земли. У них, похоже, было не меньше разводов, конфликтов, драк и убийств, чем у землян. С другой стороны, у шалтуниан было гораздо меньше самоубийств. Вместо того чтобы впадать в депрессию, они уходили из дома и трахались.

Саймон задумался об этом. И пришел к выводу, что, наверно, общество шалтуниан устроено лучше, нежели земное. И дело вовсе не в неком интеллектуальном превосходстве шалтуниан. Это был вопрос избытка гормонов. Мать-природа, а не мозги, вот кто там правил бал. Эта мысль повергла его в уныние, но он не стал искать женскую особь, чтобы поднять настроение.

Он ушел в свою каюту и играл на банджо до тех пор, пока ему не полегчало. Тогда он задумался о смысле этого и вновь захандрил. Что, если он направлял свой сексуальный драйв туда, где тому вовсе не место? Что, если, играя на банджо, он трахался сам с собой, вместо того чтобы взаимодействовать с другим существом? Что, если слетавшие со струн ноты – это некая извращенная форма спермы? Не получал ли он высшее наслаждение, пощипывая струны, а не от настоящего траха?

Саймон убрал с глаз долой банджо – с каждой минутой оно все больше напоминало ему