Елена Хаецкая - Жизнь и смерть Арнаута Каталана Страница 21

Заручившись таким образом покорностью светских властей, вошел Каталан в переговоры с духовными, и вскорости уже беспрепятственно громыхал с кафедры в церкви святой Цецилии, обращая гневные взгляды то на одну дерзкую физиономию, то на другую. Говорить же красно Каталан умел – еще с тех времен, когда прозывался Горжей и кривлялся по площадям, погрязнув в нечестии если не по уши, то уж всяк ощутимо выше пупа.

За яростное красноречие и ценили его братья проповедники. Бойкий язык часто выручал Каталана в тех случаях, когда подводило его очевидное невежество.

И кричал он с кафедры, так сильно подавшись вперед, что, казалось, вот-вот нырнет вниз головой на собравшихся в церкви прихожан.

– Покайтесь! – взывал он, подобно Иоанну. – Вы, зараженные грубой и неистовой ересью! Горестно видеть, как сеется между вами погибель, как улавливают вас сети ослепления! Не слушайте катарских лжеучителей, их обходительность – мед, но учение – яд!

И верил он в то, что кричал, – верил так глубоко, что у многих мороз шел по коже.

– Для проповеди, для кроткого слова я пришел сюда, не для кровопролития! – хрипло выкаркивал Каталан. – Однако если один только страх светского наказания может побудить вас раскаяться, – что ж! Прибегну к страху, коли любовь еще не заставила вас искать духовной помощи!

Много разного кричал Каталан и покинул кафедру весь красный и охрипший, оставив добрых жителей Альби в замешательстве и унынии.

После службы, сидя на берегу Тарна, следил он рассеянно, как на противоположном берегу три женщины полощут белье и, смеясь, переговариваются; мысли же Каталана бродили далеко, темными, мрачными тропами. Печаль из души, сколько было сил, гнал, ибо видел, что многие в Альби заражены ересью.

Уставший от грустных дум, в тягостных заботах, почти изнемогая под бременем тревог, склонился Каталан головой к траве и незаметно погрузился в глубокий сон. Проснулся он, видимо, вскоре, ибо солнце не успело переместиться на небе и сияло точно там, где помнил его, смеживая веки, Каталан. Пробуждение оказалось не из приятных: откуда-то прилетели и посыпались в изобилии на спящего комья земли, камни и палки. Все эти метательные снаряды последовательно обрушились на Каталана, затем раздался взрыв хохота, и несколько негодных мальчишек мелькнули под Новым мостом. Каталан тотчас же погнался за ними и одного, самого маленького, все-таки сцапал. Мальчик, видя себя на волосок от расправы, заорал благим матом, и мгновение спустя вокруг Каталана собралась толпа. Люди шумно негодовали на проповедника, которому, похоже, только и дела, что избивать неповинных детей прямо на улицах Альби. Тогда Каталан отпустил маленького разбойника и, растолкав людей, быстро ушел. Вослед ему свистели и улюлюкали.

Но был Каталан человеком бесстрашным, и на следующий день его опять видели на улицах, где он выражал готовность сцепиться с любым, кто этого захочет. От желающих отбоя не было, и до позднего вечера Арнаут Каталан драл глотку на весь Альби, обличая еретиков и их нечестие – а об обычаях еретических общин и сходбищ Каталан был осведомлен чрезвычайно хорошо и на всякое возражение имел подходящий ответ. Только темнота разогнала спорщиков; но даже и после наступления темноты слышно было, как надрывается Каталан сорванным, петушиным голосом:

– Покайтесь, несчастные! Не боитесь вы ни Бога, ни людей! Мрак принимаете вы за свет, а свет обращаете во мрак! Вы прогнили в грехах, как скотина в навозе! Самого Господа, надо думать, стошнило от вас!

Но желающих его слушать уже не было, и ставни закрывались.

Наутро Каталан слег в сильнейшей горячке и до начала следующей недели не мог и головы поднять, так что второй проповедник, молчаливый Вильгельм, еле отпоил своего неистового собрата мясным бульоном и подогретым красным вином со специями.

Жилище, которое занимали доминиканцы, делили с ними еще несколько человек: предоставленная святым отцам стража из числа вооруженных служащих магистрата, общим числом восемь молодых людей нетрусливого десятка, один писец и трое мирских судей. Однако, нужно заметить, что Каталан захворал очень не вовремя: он не успел открыть в городе полноправный инквизиционный трибунал, поскольку городские власти не выделили еще ему своих представителей – все тянули с этим и оттягивали, как могли; у Каталана же по болезни не было сил настаивать.

А между тем не весь Альби ополчился на проповедника; нашлись и такие, кого сердечно задели его яростные и искренние речи.

И вот, пока Каталан болен, приходит в дом какая-то женщина и робко спрашивает, нельзя ли ей увидеть блаженного брата Вильгельма – того, что кричал на улицах и звал к покаянию столь отчаянно, будто и воистину приблизилось Царство Небесное.

Отвечали женщине, что именно этого брата Вильгельма увидеть сейчас никак не дозволительно, ибо он, к великой нашей скорби, опасно болен; но ежели она неотложно желает сообщить что-либо об открывшемся ей нечестии, то может без утайки рассказать все другому Вильгельму.

Тогда женщина вдруг залилась обильными слезами и закричала:

– Ах, ничегошеньки я не знаю! Отпустите меня!

После чего бросилась бежать.

Не тут-то было! Крепко взяли ее за руки, удержали, уйти не позволили: как это – ничего она не знает? А зачем тогда пришла?

Весь этот крик потревожил больного Каталана. Да и то, по правде сказать, такой гвалт и покойника бы со смертного одра поднял. И выбрался Каталан, путаясь в одеялах и хватаясь за стены, в ту комнату, где плакала женщина, и велел стражникам немедля бедную отпустить, что и было исполнено. Сам же Каталан постоял-постоял, покачиваясь, затем позеленел, глаза закатил, сверкнув белками, и рухнул с грохотом на пол, ибо ноги его подло и несвоевременно взбунтовались против назначенной им роли быть опорой человеческому телу.

Тут уж все те, кто только что спорил между собою, в полном согласии бросились к Каталану, подхватили его, унесли и удобно устроили на кровати, с которой, впрочем, по настоянию самого блаженного брата проповедника были сняты и тюфяк, и покрывало. Так что водрузили изнуренное горячкой тело Каталана прямо на сплетенное сеткой колючее вервие и укрыли мешковиной.

Некоторое время Каталан лежал как мертвый, с застывшим восковым лицом. Женщина неловко стояла в углу, не зная – уйти ей или заговорить. Затем Каталан открыл глаза и устремил на посетительницу проницательный взгляд.

– Ты меня хотела видеть? – спросил он хрипло.

Женщина испуганно кивнула.

Каталан прошептал что-то на ухо своему товарищу, Вильгельму, и тот без разговоров выставил из комнаты всю стражу, а после опустил у входа плотную занавеску. Затем уселся на стул у стены, а женщине показал, чтобы она садилась на другой стул – в ногах постели.

Она так и поступила.

Воцарилось молчание. Потом женщина тихонько кашлянула и заговорила:

– Меня зовут Беренгьера де Кунь, святой отец.

– Любишь ли ты Бога, Беренгьера? – спросил Каталан.

Видать, слезы были у этой женщины где-то совсем близко, потому что она опять разрыдалась. Каталан не мешал ей плакать. Лежал с закрытыми глазами, отдыхал.

– Люблю ли я Бога? – сквозь плач вымолвила Беренгьера. – Да как же мне не любить Его, коли все, что я имею, что люблю в этой жизни и после смерти, – от Него! Святой отец, помогите мне! Я такая ужасная грешница, что… Нет, я погибла и грязь моя задушит меня, и не будет мне спасения вовеки!

– Неужто? – переспросил Каталан и пошевелился на своем ложе, но тут же охнул и замер.

Вот как проходила жизнь этой женщины, Беренгьеры де Кунь.

Поначалу не верила она в то, что возможно буквальное выполнение заповедей Христа, ибо не видела вокруг себя никаких живых тому примеров. Затем, после замужества, свела она близкую дружбу с приятелями мужа своего, а именно: мессеном Бернаром Бростайоном и его женой, домной Бессейрой. Оба они были скромны и благонравны, щедры к нищим, милостивы, приветливы – словом, постепенно Беренгьера полюбила их всей душой и во всем стала доверяться их мнению и совету.

К ним в дом приходили разные люди и учили о спасении души. И думала Беренгьера, что теперь она воистину спасена…

– Когда же сомнение в святости этих людей посетило тебя впервые? – спросил Каталан.

– Года полтора назад, святой отец. Они так странно заговорили со мной… Намекали на что-то ужасное… Хотели, чтобы я отдала в их общину все мое состояние. Я не думала вступать в их общину, святой отец, мне не по душе было расставаться с той жизнью, что я вела в Альби. Ведь у меня был муж, дом, я надеялась также, что Господь пошлет мне детей… Но эти люди просили также, чтобы я ради спасения души оставила моего мужа.

– И ты оставила его? – спросил Каталан. – Ты посмела самовольно развязать то, что связано на небесах?

Тут Беренгьера заплакала еще горше.

– Я отказалась, но вскоре муж мой внезапно умер… Тогда они вернулись.