Александр Мазин - Цена Империи Страница 23

Смутно знакомые очертания крымских берегов. Гора Ай-Петри, скала «Парус», но без беседки «Ласточкина Гнезда»… кудрявые склоны, в каждой бухточке — селение, в каждой бухте покрупнее — порт. И городок. И башенки крепости. Крепостей оказалось на удивление много. Оно и понятно: богатое место — Крым. Привлекательное. Одна из крепостей, в районе мыса, опознанного Коршуновым как мыс Ай-Тодор, ему особенно не понравилась. Название у крепости было Харакс, что в переводе с греческого означало «военный лагерь, окруженный валом». Вала, впрочем, не наблюдалось — наличествовали добротные каменные стены. Но проблема была не в этом, а в том, что данная крепость была римской «военной базой». За ее стенами располагался личный состав каких-то там по номеру когорт италийского легиона. И можно не сомневаться: если мимо этой «базы» в один прекрасный день проследует сотня кораблей, под завязку наполненных вооруженными парнями, римляне обратят на это внимание. Следовательно… следовательно, идея, которую собирался реализовать Коршунов, становилась еще более интересной.

В Трапезунд они отправились на трех кораблях. Для солидности. Корабли были боранские, основа экипажей — кормчий и его помощник — тоже боранская. Прочая «команда» — готы и герулы. В общей сложности человек сто. Для солидности и охраны. В само посольство вошли: Коршунов, Скулди, Травстила и Агилмунд. От боранов представительствовали Скуба и Тарвар. Еще Алексей захватил с собой Настю — после клятвенного заверения Крикши, что никакой опасности их миссия не сулит. Анастасия же хоть и женщина, а настоящая римлянка — и в качестве спутницы Коршунова существенно повышает статус последнего и подчеркивает «миролюбие» посольства.

Золота с собой не взяли. Только то, что на себе. В качестве подарков Коршунов решил использовать оружие. С намеком.

В двадцать первом веке добраться морем от Севастополя до Алушты можно было за несколько часов.

Сейчас, даже при попутном ветре, потребовалось почти два дня.

Трапезунд боспорский ничего особенного из себя не представлял. По крымским понятиям. Поселок, крепость, небольшой порт. Резиденция мятежного племянника была немногим больше дома Крикши в Херсонесе. Но охранялась по полной программе. Да и сам Трапезунд находился на военном положении. Причалившие боранские корабли встретила настоящая армия. Сотен пять, не меньше. Причем довольно прилично экипированных. Однако, узнав, что приплывшие — не десант боспорского царя, а посольство «варваров», высадку разрешили. Но наверх, в крепость, пустили только само посольство: шестерых плюс Книву, который нес сундучок с подарками. Коршунов ехал на сарматском жеребце, одном из двух оставшихся. Третьего он подарил Одохару.

Мятежый племянник боспорского царя принял послов немедленно. Правда, проявил разумную осторожность: в зале присутствовали человек десять вооруженных до зубов приближенных Фарсанза и дюжины две стражников в полном боевом. Племянник царя был не так уж молод: лет тридцати. Хотя точный возраст его Коршунов не взялся бы определить: сарматская кровь в Фарсанзе явно преобладала — натуральный азиат.

Разговор шел на греческом. Вернее, на том диалекте эллинской речи, коим пользовались в здешних местах. Коршунову слова Фарсанза переводила Анастасия, сам же он изъяснялся на языке готов. А на каком еще языке должен говорить вождь гревтунгов?

Привезенные посольством подарки особого восторга у Фарсанза не вызвали. Этого и не планировалось. Дары подбирал Травстила по четкому указанию Коршунова: оружие должно быть качественным, но без украшений и изысков. Смысл подарков таков: «Простые добротные орудия убийства — вот что мы ценим!» Впрочем, золота на послах тоже хватало.

Понял ли Фарсанз намек — неизвестно. Получив подарки, с поистине царской прямотой поинтересовался: конь, на котором прибыл предводитель посольства, — тоже подарок?

Коршунов его огорчил: подарок, но не Фарсанзу, а ему, риксу Аласейе. От его друга, сарматского рикса Ачкама, с которым они вместе кушали къю-ут в меотийских степях.

Имя Ачкама Фарсанзу было явно знакомо. Если до сего момента мятежный племянник глядел поверх голов и слова цедил с изрядной надменностью, то теперь тон его резко переменился. Фарсанз осведомился, как себя чувствует его родич, благородный Ачкам, здоровы ли его сыновья?

Коршунов вежливо ответил, что месяц назад здоровье Ачкама и его родных было в порядке. Затем бросил многозначительный взгляд на внимающих каждому слову приближенных Фарсанза и предложил тому переговорить наедине.

Тот согласился.

Они договорились. Еще бы им не договориться, если это было единственным выходом для них обоих: мятежного племянника, переоценившего свои силы, и новоиспеченного вождя варваров, неделю назад узнавшего о существовании сильнейшего государства северного причерноморья.

Глава двадцатая. В путь!

Наполненная углями жаровня отбрасывала красные отблески на белые стены комнаты.

Несмотря на жаровню, в комнате было прохладно. Но им не было холодно. Наоборот, их переплетенные тела были скользкими от пота. Даже роскошные волосы Анастасии повлажнели. Это была их ночь. Их последняя ночь, потому что завтра они должны были расстаться. Завтра войско союзников покинет лагерь и отправится с Коршуновым во главе за добычей и славой. А его тиви Анастасия останется здесь, в херсонском доме вождя Крикши. Это решено. Решено единолично Коршуновым, вопреки рекомендациям друзей и родичей, считавших, что римлянка может оказаться полезной, и вопреки желанию самой Анастасии, чьим единственным желанием было — всюду и всегда следовать за возлюбленным.

— Я не смогу жить без тебя, — сказала она Алексею. — Ты уйдешь — и моя жизнь потеряет смысл. А если ты не вернешься, я умру. Возьми меня с собой, Алеша!

— Нет, — ответил Коршунов друзьям и родичам. — Я никогда не поведу свою женщину туда, где ее могут убить.

— Нет, — сказал он своей Насте, — я не возьму тебя. Ты останешься здесь. Моему сердцу будет больно оттого, что тебя нет рядом. Но ему будет стократ больнее, если с тобой что-нибудь случится. Ты ведь знаешь, моя девочка, что такое война. Мы оба знаем: может так случиться, что я не смогу тебя защитить. Как я буду командовать войском, если все мои мысли будут о твоей безопасности? Нет, свет моей души, ты останешься здесь, в безопасности — и это самое большее, что ты можешь сделать для нашей победы. Не проси меня больше. Не говори об этом. В эту ночь между нами не должно быть ничего, даже будущей разлуки.

…Теплое прикосновение губ к обнаженной коже, ослепительное скольжение по кончикам нервов, дразнящее дыхание-шепот в ухо, в самую сердцевину: «Говори что-нибудь, любимый… говори… твой голос…»

Последняя ночь… Она сделала их беплотными, сотканными из воздуха, темноты и жажды.

И все-таки утром, покачиваясь на спине своего готского мерина (сарматских красавцев он решил оставить в Херсоне), Коршунов не чувствовал себя измотанным. Наоборот, он ощущал себя всесильным и непобедимым. Да разве он и не был таким?

Алексей оглянулся. Его (его!) войско растянулось почти на полкилометра. Над превосходной (две повозки разъедутся без труда) дорогой висела густая пыль — задних не разглядеть. Зато открывался отличный вид на море и расположившийся на мысе город Херсон, развалинам которого суждено дотянуть до двадцать первого века. Но сейчас этому городу до развалин было еще далеко. Независимый город Херсон был жив и мог постоять за себя. Коршунов попытался разглядеть крышу дома Крикши, но не смог.

— Скучаешь по своей тиви, Аласейа? — насмешливо спросил Одохар.

Он ехал рядом с Коршуновым и взирал на него сверху вниз, потому что не стал менять сарматского жеребца на «отечественный транспорт».

— Не скучай! В Боспоре много красивых женщин. А в Риме еще больше. Когда мы захватим римский город, ты сможешь перепробовать многих. Самых лучших!

— Лучше ее — нет, — серьезно произнес Коршунов. — И я благодарен тебе, Одохар, ведь это ты подарил мне ее!

Рикс усмехнулся.

— По мне, так ты отдарился вчетверо. — Он потрепал по шее своего «сармата». — Ценность женщины — в сыновьях, которых она тебе родит и которые пойдут за тобой в битву. Постельные утехи — это сладкая патока. Война — вот настоящая пища мужчины! О воинах поют песни, о воинах и риксах — не о любовниках!

Коршунов не стал спорить. Он родился во времена, когда большинство песен было как раз о «любовниках». Впрочем, одно другому не мешает. Хотя для Коршунова, пожалуй, любовь — на первом месте, а битвы и власть — на втором. Вот для Генки Черепанова — наоборот…

И будь сейчас здесь Генка, тогда не Коршунов, а он ехал бы во главе войска. И Коршунов бы охотно принял такой вариант. Потому что битвы и власть были для него даже не на втором, а на третьем месте. Потому что кроме любимой у него был друг… нет, не был — есть! Таких, как подполковник Черепанов, не так просто завалить!