В. Бирюк - Рацухизация Страница 23

Понятно. При всей абстрактности и метафизичности религиозных пантеонов, они отражают массовое сознание. Выражают, подобно ярлыкам, свойства конкретной человеческой общности. Но не только маркируют — ещё и формируют человеческое сознание, навязывают конкретному человеку, единичной личности — этические оценки, цели, правила поведения… Самое простое: разделяют людей. Свой-чужой.

Похоже, для «поротой литвы» голядские Велесовы волхвы более страшны, более «чужие», чем христиане-северцы Свояка или половцы-тенгриане Долгорукого. Более длительный и кровавый опыт общения.

— Слышь, дядя, ты ж не хочешь, чтобы я тебя волхвам отдал? Тогда кончай трястись. Выпей-ка кваску да расскажи нам…

— Иване, по закону и обычаю, разделив с ним воду или хлеб, огонь или кров — ты не можешь его убить.

— Фанг, я — могу.

Мы внимательно смотрим друг на друга. Оброс Фанг, оброс. Космы во все стороны торчат. Седина проглядывает. Непросто ему эти два года со мною рядом дались. Может, ты уже запамятовал дядя, что для лысой обезьяны нет закона? Что для Крокодила — любое место, хоть бы и правовое поле — просто дорога проезжая? И то, что мы с тобой сидим на одном бревне и пьём квас, поданный по моему приказу — ничего не значит. Если ты думал иначе…

Фанг отводит глаза. А я весело продолжаю:

— За что мне его убивать? За его чужесть? Для меня это не преступление. Он — раб. Разве его вина в том, что его хозяева привели его сюда? Он сам — не поднял оружия против меня. Я с удовольствием убью его. После того, как он совершит что-то, достойное казни. Но сейчас я хочу знать. А он может рассказать.

Фанг несогласно трясёт головой. «Переломить хлеб…», «хлеб-соль…», «напои меня, красавица, водой…» — базовые символы мирности. Мир, безопасность, приязнь, доброжелательность… Только что мне до вашей символики, аборигены? Разве она единственная, которую я знаю? Разве я не видел крушения подобных символических систем? Крошево ярлыков, обрывки лейблов, мусор святынь… очевидного, общеизвестного, с молоком матери впитанного… щебёнка человеческого понимания мироустройства.

Он вдруг цепко уставился мне в лицо. Будто странная мысль внезапно осенила его. Оглядел с ног до головы:

— Пятая сила. Зверь Лютый. Лысая обезьяна, на Крокодиле скачущая. Убивающая… не молнией, как Перун или Христос, не мором, как Велес… пере-смыслением. Мыслью.

Я радостно улыбнулся в его напряжённое изуродованное лицо.

— Ага. А для мысли — нужно знание. Я хочу знать. Вот от этого раба — тоже.

Это ж и ёжику понятно! «Молотилка» без «свалки» не работает.

— Я… я могу послушать?

— Конечно. Тебе может оказаться интересно. Давай, дядя, рассказывай. С какого дуба вы сюда свалились?

Не ожидал, что фигура речи: «упасть с дуба» — будет иметь столь конкретное выражение. В форме конкретного дерева в Ромове. Мужичок, уверовавшись в свою временную безопасность, изредка тревожно оглядывавшийся на Фанга, выдал предысторию сегодняшнего эпизода. Как всегда в этой стране — сильно издаля.

Глава 273

Звали его Жмурёнок. Вот не вру! Исконно-посконное славянское имя. Видимо, в детстве был близко знаком с конъюнктивитом. Сам из села под Стародубом, по молодости нанялся в услужение местному купчику. Который сдуру сунулся на Поротву. Где и лишился и ладьи, и товара, и головы. А молодого Жмурёнка пощадили — определили в рабы. Жизнью своей он оказался обязан молодому воину по имени Будрыс.

Тут из меня сразу полезло. Я же предупреждал насчёт своего ассоциативного кретинизма!

   «Были у Будрыса три сына   Как и он три литвина…».

Жмурёнок сделал вот такие глаза…! Зря его так назвали: гляделки — по кулаку.

— А… А откуда ты знаешь?! Ну… что у него три сына-литвина? А четвёртый — прусак?

Блин… чего я такое сказал?! Не надо мне чужих слов приписывать! Насчёт прусаков — точно не говорил!

— Ты — глухой? Ты же слышал, как меня волхв назвал: «Зверь Лютый». Знать — это моя профессия. Иначе лютость становится самодурством, а зверство — глупостью. Давай, ври дальше. Значит, попал ты к Будрысу в рабы…

Было это лет тридцать назад. Жили они, поживали. Наживали добра, как это понимали в то время и в том месте. Будрыс женился, родил трёх сыновей, Жмурёнок прижился в ближних слугах. Потом пришёл Свояк. И всё стало пеплом — край выжгли в головешки.

В тот год оказалась, что правящая семья погибла полностью, из ближайших родственников — «седьмая вода на киселе» — живой один овдовевший Будрыс. «Поротая литва» признала его своим князем.

Литваков вырезали, и больше им не надоедали. Кучковичи перебрались в Суздаль, вятичи без своих вождей… расхлёбывали радости от визита Долгорукого. Интересы Долгорукого и Свояка лежали в Киеве. Туда же смотрели Смоленские и Черниговские князья. Образовалась передышка, которой Будрыс воспользовался. Оставшиеся в живых местные вятшие, по подсказке и с благословения уцелевших жрецов Перуна, послали Будрыса за помощью в Ромов.

Какие именно идеи бродили в голове тогдашнего Криве-Кривайто, когда он привёл Будрыса к священному дубу с вырезанными на нём ликами девяти богов… Где Неман, а где Протва…

Серьёзный политик должен видеть далеко. Гумилёв относит первую мировую войну, чуть ли не к 7 веку. Когда на всём пространстве Евразии от Японии до Англии разгорелась цепочка конфликтов. Вроде бы локальных, но возможных только при наличии соседнего.

«Если поротвичи в нужный момент восстанут и нападут на суздальцев, то те не смогут напасть на смоленцев. Тогда смоленцы нападут на полоцких. Полоцкие побегут спасть свои дома, поляки останутся одни, мы их быстренько бьём и переходим через Вислу». Ну, например…

Тема в тот момент весьма актуальная — в 1147 году проходит совместный русский и польский поход в Южную Пруссию. В походе участвовали многочисленные русские рати, а сам он был частью весьма обширного и удивительно бездарно организованного мероприятия мирового масштаба — Второго крестового похода.

Поразительно: ни на одном направлении — в Пруссии, у Волина, под Любичем, в Малой Азии, Сирии, Византии, Палестине… крестоносцы не одержали победы. Единственный серьёзный успех — захват Лиссабона группой западных рыцарей, занесённых в Испанию бурей и предложивших свои услуги португальскому королю.

Это ещё не Северные Крестовые походы. Но Северогерманские графы добились разрешения от папы и императора на замену. Вместо освобождения захваченной турками Эдессы — захват земель «злобных северных язычников». Прочие христиане — от датчан до русских — присоединились.

В условиях общего наступления христиан по всей линии соприкосновения в Северной Европе, один из главных лидеров язычников — Криве-Кривайто — не мог оказать существенной помощи маленькому, заброшенному на край света, литовскому племени.

Будрыс получил немного людей, чуть-чуть денег, очень много добрых слов и молитв. И — молодую жену. Из числа вайдилес — служанок у вечного огня. У пруссов существовал институт, подобный римским весталкам.

Одна из основных функций верховного жреца Перуна — поддержание священного огня. Кроме отопления вселенной, этот костёр имел и прикладное значение: в случае, если Криве заболевал и не мог длительное время выполнять свои обязанности, он удалялся, чтобы совершить акт самосожжения, после чего жрецы-вайделоты выбирали нового Криве.

Я не могу оценить мотивы: был ли этот брак проявлением особого доверия к девушке со стороны верховного «отопителя» — Криве-Кривайто, или наоборот — наказание за промахи в «пожарном деле»… Вероятно, всё-таки, второе: девушка была дочерью одного из семи действующих прусских князей. Она — прямой потомок самого брата-основателя Видевута.

— Привёз тогда Будрыс молодую жену и присланных с ней от Священного Дуба. А они наглые такие. Как пришли — сразу учить стали. Чуть что — топорами своими били. И велели покойников хоронить на север.

Да, точно — свежие пруссаки. В могильниках этой эпохи хорошо видны славяне — они укладывали своих мёртвых головами на восток, местные литваки — клали на запад. А вот новые пришлецы из западных балтов — хоронили головами на север.

Вообще-то, это давний ятвяжский обычай. Однако в подходящий момент «ятвяжские похороны» оказались востребованы и пруссами.

Традиционно пруссы сжигали своих мёртвых. Но полтора столетия назад очередной Криве-Кривайто озаботился приростом народонаселения. Госполитика в части размножения резко изменилась. Слоган: «Каждому жеребцу — по три кобылы!» — пошёл в массы.

Результат выразился в массовой порубке леса.

«Плодитесь и размножайтесь» — сработало, «размножившееся» — помирало, хвороста на покойников стало не хватать. Пришлось жрецам-перунистам менять не только нормативы сексуальных сношений, но и методы религиозных погребений.