В. Бирюк - Рацухизация Страница 22

Такое состояние требовало сохранения тайны, закрытости, самоизоляции. «Железный занавес».

Для самых различных религиозных сообществ — явление весьма распространённое. Среди сект русского раскола были такие, которые полностью прерывали общение с миром. Другие допускали для своих членов любые неканонические действия: брить бороду, пить вино, курить табак… Но — только «в миру». Вернувшийся в общину адепт проходил отработанную процедуру «очищения от мирской скверны» и «возвращался в лоно» родной ереси.

При этом всегда: «посторонних в дом не пускать — опоганят».

Стабильность анклава обеспечивалась и политикой русских князей.

Вятичи и «поротвичи» вошли в состав «Святой Руси» при Владимире Крестителе. Где Киев, а где Протва? Особого интереса у «сильных мира сего» эта местность не вызывала. Потом эти земли отошли к Черниговскому княжеству.

И остаются во владении Черниговских князей в мой нынешний текущий момент.

Я уже вспоминал, что в 1158 году, когда Изю Давайдовича в очередной раз турнули из Киева, и тот убежал в Вятскую землю, Новгород-Северский князь Святослав Всеволодович (лично знакомый мне по моему Деснянскому походу Гамзила) объявил себя обиженным: «моих вятичей отобрали» и немедленно «отомстил дяде на боярах его, велел побрать всюду их имение, жен и взял на них окуп».

Вятские поселения по Москва-реке и литовские по Протве платят, пока, подати в Новгород-Северский.

Что позволяет уточнить оттенки в общеизвестном эпизоде «основание Москвы».

Традиционная формулировка:

— Юрий Долгорукий пригласил Черниговского князя Святослава (Свояка — авт.) в Кучково на Москва-реке;

не соответствует реалиям данного исторического момента. Свояк в это время — не Черниговский, а изгнанный Новгород-Северский князь, а Долгорукий — не владетель этих мест.

Не Долгорукий, а Свояк имел хоть какое-то право пригласить кого-нибудь в Кучково.

Свояк, битый, изгнанный, оголодавший за зиму в вятских лесах — в своих землях(!), старательно не вторгался на территорию Суздальского княжества. Он — на своей земле! Он голодает, но старательно избегает конфликтов, не допускает грабежа суздальских данников своими гриднями. Потому что пытается втянуть Долгорукого в войну с двоюродными братьями, с «Давайдовичами». Отомстить за убиенного киевлянами брата.

И ради этого готов отдать всё. Отдаёт зимой сыну Долгорукого Ивану — уже не принадлежащий ему Курск. Но Иван в конце зимы умер от воспаления лёгких.

Свояк продолжает «раздачу»: отдаёт Долгорукому старшинство в роду Рюриковичей. И право на непринадлежащий ему Киев.

Похоже, Свояк предлагал Долгорукому и Кучково с вятичами.

То-то так взбесился реальный хозяин этих мест — Степан Кучка: Черниговские князья далеко. «Заплати налоги и спи спокойно». А Долгорукий — рядом, просто данью от него не отделаешься. У Долгорукого, точнее — у его сыновей и ближних бояр — каждый год то поход, то строительство — будет постоянно теребить, покоя не даст. А взыскивает Суздальский князь… не ласково.

«Власть» очень хотела «быть ближе к народу». «Суздальская власть» — к «вятскому народу». Но народ возражал. Против такой близости.

Ленивый Долгорукий отнюдь не любитель «всенародного изнасилования» — напряжно это. И он нашёл многогранное решение: Степана Кучку спровоцировали на ссору, отрубили ему голову, его сыновья перебрались в Кидешму под Суздаль ко двору Долгорукого, Кучково пошло приданым за Улитой Степановной Кучковной сыну Андрею Юрьевичу (Боголюбскому). Вятичи сменили владетеля, но не государственную принадлежность: теперь уже Андрей платит дань Свояку в Новгород-Северский, поддерживая в такой, вполне легальной форме, стратегического союзника. И строит крепость — чисто частное строительство, благоустройство личного владения, рачительное хозяйствование, никакой политики — роет рвы и отсыпает валы на Боровицком холме.

В 1156 году Кучково, под присмотром Боголюбского, впервые становиться городом — появляются серьёзные деревянно-земляные укрепления.

А рядом, на Протве — «белое пятно» — закрытая территория.

В 1147 году Долгорукому было бы очень интересно, подмяв вятичей, продолжить здесь экспансию Суздаля на запад. Выйти на границу враждебного Смоленского княжества вот на этой территории. Южнее — на Оке, и севернее — на Волге в районе Твери-Углича они уже воевали, там уже построены шесть городов-крепостей. Но Протва даёт ещё один выход в Днепровскую систему — на уровне Вязьмы-Дорогобужа.

То, что позднее столетиями будет одним из главных направлений в географии Руси-России, направлением транспортным, военным, политическим… — дорога Москва-Можайск-Вязьма-Смоленск… Варшава-Берлин-Париж… — пока «пустое место».

Ни у одной стороны в этом районе нет крепостей. Нейтральная территория. Похоже на план Шлиффена: вторжение германских войск на территорию Франции в Первую мировую войну в обход основных укреплений через нейтральную Бельгию.

Надо только быстренько «обсуздалить» эту «литваковскую бельгию».

Как? — Из-за закрытости «поротвичей» Долгорукий не может повторить на Протве свою «Кучковскую схему»: войти в дом, устроить провокацию, обезглавить и придавить правящую семью.

Ещё хуже: литваки, как и Степан Кучка, остаются верными своему сюзерену — князю Черниговскому, Изе Давайдовичу. А не битому и изгнанному Свояку.

«Московским подписантам» приходится действовать стандартно — военно. И, сразу же после банкета по поводу «основания Москвы», Свояк, усиленный половцами Долгорукого, устраивает на Протве выжженную землю. «Указывает место» туземцам, «чтобы знали кто тут главный». Это ещё не война — просто карательная операция князя из Черниговской династии в отношении своих обнаглевших подданных.

Только вразумив непослушных вассалов, он переходит к «нормальной» войне против «внешнего врага» — идёт вверх по Оке-Угре, врывается в Смоленские земли, вырезает местную голядь, уничтожает Елно…

Вятичи формально остались под Черниговскими князьями, но реально управляются Боголюбским. Суздальских на Москве-реке всё больше. В игре уже и рязанцы: постоянно враждуя с Долгоруким и Боголюбским, они строят Коломну в устье Москва-реки — запереть новоявленным неофициальным подданным Суздаля выход в Оку.

«Поротвичи», прижимаемые с востока вятичами и суздальцами, с запада, от Вязьмы — Смоленскими Ростиславичами и кривичами, брошенные занятыми своими играми вокруг главной цели любого русского князя — Киева, своими традиционными сюзеренами — Черниговскими князьями, ищут выход, ищут союзников.

И находят. На своей «исторической родине», в своей «святой земле» — в Пруссии, в Ромове.

— Фанг, а дальше?

— Дальше… дальше я плохо знаю. Как Свояк здесь прошёлся, мы в леса ушли. Ты вон, слугу литваковского дёрни. Он по-русски понимает.

К нам подтаскивают связанного, битого, уже ободранного до исподнего, мужичка. Невысок, неширок, немолод. Бородёнка с проседью. Смотрит с ужасом и упрямством. Смотрит на Фанга.

— Э, любезнейший, расскажи-ка нам…

— Не буду. Ни слова не скажу! Хоть режьте!!!

Мгновенный переход в крик, в истерику взрослого пожилого мужчины заставляет вздрогнуть. И дать пощёчину. Крикуну. Наотмашь.

Мужичок валиться на бок, сворачивается в клубочек и воет. Босые ноги, искусанные комарами, рефлекторно почёсываются друг об друга, пытаются убраться, втянуться, мелко дрожат…

Фанг довольно усмехается:

— Боится. Не забыли ещё.

Наклоняется над лежащим, сдвигает рукав на его правой руке и удовлетворённо хмыкает:

— Видишь, на правом запястье — витая полоса выжжена. Раньше рабам на руку браслет бронзовый или железный одевали. Теперь у поротвичей вот такая манера пошла — железа мало. Раб это.

Разглядывает тавро, потом снова возвращается к своему былинно-повествовательному тону:

— Как прошёлся князь Святослав по Литве поротвической, как посёк-порубил Голядь угрянскую — побежали люди малые да слабые в леса глухие, в места дикие-нехоженые…

— Это вы! Это вы их заманили! В чащи непролазные, в трясины бездонные! Отобрали у них солнце ясное, лишили их света небесного!

Фанг лениво бьёт ногой по рёбрам пленника и неторопливо, «по-былинному», объясняет мне:

— Есть над людьми четыре силы. Первая сила — от земли. В каждой земле, в каждом месте есть свой бог. Где камень странный, где горушка высокая… Мы, литваки, к примеру, больше змеям кланяемся. Все наши народы ведут свой род от ужа, который обрюхатил девушку во время купания. Бывал я среди людей, которые простому молоту поклонялися. Говорили, в стародавние времена злой царь заключил солнце в каменную башню. А кузнец из того народа ту башню разбил своим молотом и солнце выпустил. Божки местные… Много их. В каждой реке, в каждом болоте… У вас, вон, тоже: в овине — овинник, в бане — банник, в доме — домовой. Все они смертны. И вещи, и звери, и люди, и духи. Мёртвыми правят Велес. И это вторая сила. Ему молятся везде. Ибо умрут — все, ибо везде, во всякой земле, каждый день — приходит ночь, время Велеса. Но люди трусливы. Они боятся тьмы. И они призвали Перуна. Перун — свет, Перун — молния. Но молния — только вспышка. Мгновение. После молнии — темень темнее. Перун — небо. Но на небе люди не живут. Живут на земле — на крыше дома Велеса. Перун — третья сила. И мы — волхвы Велеса, и они — вайделоты Перуна, выжигаем местных божков, всяких русалок и кикимор, водяных и леших. «Поротвичи» приняли Перуна. Их жрецы — кривы и вайделоты, пошли и по землям голяди. Тогда Велес призвал своих слуг. Множество из кривайтов приняли муки от наших рук. Они это хорошо запомнили. А потом пришли люди Книги. И это четвёртая сила. Ваша. Христос.