Василий Лягоскин - Тайна пролива «Врата скорби». Том первый Страница 23

– Людмила Васильевна, гляньте, не надо чем-то присыпать? – повернулся командир к медсестре.

– Ничего не надо, – буркнула Николаева, – заживет как на собаке, тем более она собака и есть. А собачья слюна вообще лучший антисептик.

– Вообще-то это мальчик, а не девочка, – влез в разговор Никитин.

– Оно и видно, кто тут у нас специалист по кобелям, – опять неприветливо ответила медсестра.

– Людмила Васильевна, – мягко остановил ее командир, – я понимаю, что вокруг непотребство творится – трупы валяются, женщины истерзанные, а тут тракторист Никитин шутки юмора шутить пытается.., – его голос вдруг зазвенел, приобретая обычную командирскую строгость, – так чего вы тут стоите, мораль читать пытаетесь?! Вас что сюда – с мужиками ругаться позвали. Немедленно оказать помощь пострадавшим. Оценить их физическое состояние. Этим девушкам сейчас кросс на пять километров по пересеченной местности бежать!

– Да куда им бежать, – всплеснула руками Николаева, – они же еле дышат…

– А вы у них самих спросите, – подполковник резко повернулся к группе израильтянок, которым что-то горячо говорила Гольдберг. Скорее всего, переводила слова командира.

– Они все пойдут, – упрямо наклонив голову, сообщила Оксана, и тут же поправила себя, – мы все пойдем.

– Хорошо. А вы, – подполковник опять обернулся к медсестре, – выполнять!

Николаева растерянно уставилась взглядом ему в лицо, затем, смущенно улыбнулась и негромко проговорила: «Простите, Александр Николаевич».

Подполковник кивнул, а Людмила споро пошла к израильтянкам, передвигая вперед большую сумку с медикаментами. Кудрявцев опять направился к Малышу, который принюхивался теперь к шалашу, сложенному двумя упавшими бетонными перегородками. Впрочем, шалаш – слишком громко сказано для той щели, в которую пес попытался просунуть свою большую морду. Наконец ему это удалось, раздался короткий вскрик и Малыш выполз назад, таща зубами за рубаху паренька араба, отчаянно извивавшегося всем телом, но явно опасавшегося задеть при этом Малыша. Еще пару мгновений, и материал рубашки не выдержал бы, или парнишка выскользнул бы из нее, но тут он попал в крепкие руки командира и перестал дергаться, очевидно, правильно оценив перспективы побега. Впрочем, практически сразу Кудрявцев отпустил его, поставив рядом с высоким крепким арабом, прижимавшим к себе маленькую девочку лет пяти со множеством длинных тонких косичек на голове. Девочка несмело улыбнулась командиру. Парень же непроизвольно прижал к себе другой рукой извлеченного из-под плит мальчишку. Все внимание араба, как и двух девушек восточной внешности, прятавшихся раньше за его широкой спиной, занимала удивительная картина: на самом краю этой песчаной полянки, практически уже в лесу, стояли мордами ко всем два верблюда (или верблюдицы – Никитин как-то не успел подсказать). Перед ними, воздев руки кверху, словно вознося молитву и что-то бормоча, стоял доцент Игнатов. Но нет – это явно было не молитва. Роман Петрович говорил с животными, и те, казалось, его понимали. Верблюды (или верблюдицы) важно кивали головами и вдруг… одновременно положили их на плечи человеку.

Кудрявцев повернулся с немым вопросом к арабу; тот, явно удивленный не меньше русского командира, пожал плечами – мол, сам впервые такое вижу. Подполковник, ухмыльнувшись, повернулся к группе, сейчас состоящей исключительно из девушек – одной русской, в белом халате, и пятерых израильтянок.

– Оксана, – позвал он.

– Да, Александр Николаевич.

– Узнай, кто-то из девчат говорит по-арабски?

Разговор на иврите, до того не прекращавшийся ни на минуту, мгновенно ускорился, стал громче, и к командиру подошли две девушки – Гольдберг и невысокая крепкая смуглянка. Как еще раньше обратил внимание Кудрявцев, этой девушке медицинской помощи практически не требовалось; ладошки ее не были стерты до кровавых ладоней, как у остальных израильтянок, и передвигалась она на удивление легко и быстро.

– Это Бэйла Тагер, – представила девушку Оксана, – ей арабский по роду занятий положено знать…

– И какой такой род занятий у нашей новой подружки?

Такой несколько игривый тон не понравился ни Бэйле, ни Оксане. Девушки затараторили что-то на своем, на израильском, и Оксана ответила:

– Она говорит, что теперь уже никаких тайн быть не может. Тагер – снайпер из спецподразделения израильской армии.

За спиной подполковника раздался протяжный свист – это вездесущий Никитин удивился:

– Вот тебе и Бэла из драмы Лермонтова! Разве бывают такие снайперы? Ты же короче снайперской винтовки!

А командир не знал чему удивляться в первую очередь – Никитину, знакомого, как оказалось, с творчеством великого русского поэта, или Бэйле, действительно никак не походившей на грозного воина.

– День, полный сюрпризов; когда же он закончится? – подумал он, глянув на солнце, едва перевалившее зенит, – как в ресторане – кофе с булочками заказывали? На складе в бункере лежат снайперки Драгунова (бункер Кудрявцев осмотрел в первую очередь – быстро, но цепко), а тут к ним в придачу израильский снайпер, да еще из спецподразделения!

Девушки сразу как-то ощетинились, а Гольдберг горячо воскликнула:

– У нас все женщины в армии отслужили – и я, и они, – девушка кивнула на остальных израильтянок, – и служили по-настоящему – и под пулями ходили, и сами по террористам палестинским стреляли!

Подполковник вдруг вспомнил давний случай, когда отношения между Москвой и Тель-Авивом были особенно теплыми и на их базу привезли израильскую спецгруппу во главе с знаменитым «охотником за головами» Черным Кацем. Группа прилетела для обмена опытом, который совсем скоро превратился в курс обучения израильских спецов правилам русского боя – боя явного и тайного. К концу этой короткой «дружбы братских народов» Кац вполне серьезно называл Александра учителем и приглашал в гости, в Израиль, – на ту самую охоту за головами.

Но снайпером Кац был уникальным. Такого подполковник взял бы в свою группу первым номером.

– Спроси у Бэйлы, она про Черного Каца слышала? – по какому-то наитию успокаивающе спросил командир.

– Не только слышала, но и видела! – эмоционально выдохнула девушка, и Оксана так же эмоционально перевела.

– Мой ученик! – с вполне законной гордостью сообщил им Кудрявцев и повернулся к арабам, терпеливо дожидавшимся своей очереди.

Впрочем, повернулся он достаточно медленно, чтобы заметить, как чувство неверия сменяется на лице израильтянки искренним изумлением, а затем и восхищением. Однако он не дал выплеснуться эмоциям. Командирским, а потому не допускающим никаких отклонений от генеральной линии партии тоном он начал опрос остатков арабского анклава. Малыш успел уже вместе со своим новым раненым другом оббежать весь лагерь и сунуть нос во все углы, за исключением огромного казана с пловом. То ли потому, что тот был под неусыпным надзором арабских девушек, то ли из-за огненно-горячей крышки, которой была накрыта посудина. Теперь он безмолвно доложил – да, эти пять человек все, что осталось от целой толпы сирийских арабов.

Командир даже скрипнул зубами – какой-то сумасшедший ублюдок за минуты уничтожил почти всех представителей целого народа!

Разговор шел ни шатко ни валко – попробуй быстро договориться посредством двойного перевода – пока, наконец, Александр едва не хлопнул себя по лбу:

– Бейла, – обратился он к израильтянке на вполне приличном языке жителей Туманного Альбиона, – а ты говоришь по-английски?

– Естественно! – удивилась девушка на английском почти так же чисто, – у нас практически каждый понимает его.

Оксана молча кивнула. Оказалось, что на этом языке межнационального общения вполне сносно говорят обе девушки-арабки, худо-бедно понимает парень, а мальчишка удивил не только английским, но и исковерканным русским, поочередно спев первые куплеты «У солдата выходной», «Солдатушки, бравы ребятушки» и почему-то «Черный ворон».

Как оказалось, мать Башара («Как великого Асада», – похвалился он, – а по-русски Боря») служила вольнонаемной в Тартусе; каким образом они вдвоем оказались тут, мальчишка не знал, только запомнил, как мать – какая-то помолодевшая, но страшно испуганная, с нечеловеческой силой запихнула его под бетонную плиту, а сама куда-то делась Он только сейчас начал оглядываться, словно пытаясь найти родительницу, но сосредоточиться ему не дала та самая белокурая девушка (бабушка), схватившая мальчика в объятия и увлекшая куда-то за стену; она явно пыталась отвлечь его.

Парень, все также прижимавший к себе девочку, оказался пастухом, угодившим в песчаную бурю с пятеркой коз, двумя верблюдицами («Ага, – удовлетворенно кивнул подполковник, – все-таки девочки») и внучкой Шазодой. Пустыню старый шестидесятилетний пастух Хашимулло, ненужный никому кроме внучки, собаки и остальных животных, не боялся; песчаную бурю переживал не раз. Вот и теперь он несколько часов пролежал в общей тесной куче, накрыв все свое семейство (стадо?) куском старого брезента. Когда же буря внезапно закончилась и они дружно встали, стряхивая с себя вместе с брезентом килограммы песка, прямо перед ними нарисовался безумец с автоматом, успевший ранить пса Алая, и исчерпавший на этом и терпение аллаха, и патроны в автомате. Парень медленно вытянул из-за пояса кривой нож и закончил на ломаном английском: