Василий Звягинцев - Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою Страница 24

Валькирия, не прибегая пока к техническим приёмам, способным нарушить и без того до предела расшатанное мироздание вокруг, просто ввела себя в состояние крайней алертности, готовности к немедленному бою, причём на скоростях и с силой, недоступной не только молодой изящной девушке с параметрами 92–58–90 при росте 176 см, но и олимпийскому чемпиону-десятиборцу на пике своего мастерства. Минут на 20–30 без всяких препаратов вроде бензедрина и не включая блок-универсал, она сможет повысить свою реакцию раз в пять и настолько же — эффективность мышц (как раз до уровня гепарда в момент рывка), и это предел — дальше просто кости и связки не выдержат.

Потому Мария не слишком опасалась внезапного нападения, разве только мину в тесном отсеке взорвут или смертельный газ мгновенного действия пустят. Но это всё маловероятно, противник точно так же, как она, если не в большей степени, испытывает дефицит и времени, и информации.

Со слов Майкельсона, да и вспоминая, о чём говорили между собой Карташов с Егором, она примерно представляла свой оптимальный маршрут, практически исключающий встречу с неприятелем. Четыре палубы вниз, потом около сотни метров вперёд, через два турбинных и четыре котельных отделения и — вверх, желательно — минуя шахту из центрального артиллерийского поста прямо в боевую рубку. Там их могут элементарно задраить крышками сверху и снизу, и больше уже ничего делать не надо. Так что пойдём «окольными тропами», через командные кубрики, офицерскую кают-компанию и всякие служебно-хозяйственные помещения. Хорошо, что буквально через пять первых шагов она увидела на стене схему расположения помещений в этой части корабля и отмеченное звёздочкой «место стояния». Остальное — вопрос техники и некоторого везения.

Глава пятая

Какое-то время пассажиры первой машины ехали молча. Секонду больше того, что он уже сказал, пока говорить было просто незачем, Президент и Журналист каждый по своей причине тоже погрузились в собственные, рваные и путаные мысли. Но при этом жадно смотрели на скорее проплывавшие, чем мелькавшие за окном виды. Машины шли не быстро, километров сорок в час, на этой скорости можно и вывески прочитать, и архитектуру рассмотреть, а главное — людей. Едущих в попутных и встречных машинах и идущих пешком. Было их не много и не мало, так — в самый раз в будний день для города, населением раза в три, а то и в четыре меньше другой Москвы, и распределялись они более равномерно. Не замечалось какого-то особого скопления в центре и разрежения в более отдалённых от него частях города. И люди! Впервые (первое шокирующее посещение не считается) они видели так близко и так подробно обитателей своего собственного, можно сказать, мира, каким он должен был бы стать, не случись в нем семнадцатого года и всего вытекающего…

Люди как люди, можно было повторить вслед за Воландом, но — если не присматриваться. А присмотреться — совсем другие. Одежда — не главное. Последние лет сто мода не особенно меняется, что там, что там, выйдя году этак в двадцатом на некий усреднённый оптимум. А вот лица, фигуры, стать, можно сказать, очень отличаются.

«А что удивляться, — думал журналист Анатолий, — здесь почти всё дворянство сохранилось, аристократия — золотой фонд нации. Даже национальный и генетический состав населения совершенно другой, раз не было красного и белого терроров, миллионов пятнадцать молодых и здоровых мужчин не погибли от репрессий, голода, в Отечественную и прочие войны, не эмигрировали, дожили до старости, родив детей и дождавшись внуков. И крестьяне, если в города переселились, так не бедняки, силой превращённые в пролетариев, а люди вольные, инициативные, пробивные. Примерно та же разница, да нет, всё равно большая, чем у нас между жителями Костромской, Ивановской областей и Кубани со Ставропольем, допустим.

Не было и бесконечного семидесятилетнего перемешивания отдельных людей, наций и народностей многочисленными ссылками, высылками, раскулачиванием, индустриализацией, эвакуацией, оргнаборами[50], подъёмом целины и тому подобным. В результате этого встречались люди, которые ни при каких иных условиях ни в коем случае не могли встретиться, а под влиянием совершенно экстраординарных факторов возникали брачные союзы, породившие немыслимые и неслыханные ранее генетические линии…»

Вывесок и реклам, пожалуй, не меньше, но выглядят все немного по-другому, смысла в них больше и спокойной информативности. Это особенно бросалось в глаза Журналисту, давно коллекционирующему особо бессмысленные и смешные названия торговых и развлекательных заведений. Ничего подобного парикмахерской «Далила», магазину детской одежды «Медея» или бюро ритуальных услуг «Хорон» (именно так, через «О») ему не встретилось. Люди, наверное, здесь в среднем умнее. Претенциозные, «идейные» дураки отсеялись на ранних стадиях эволюции, в общем-то не прерывавшейся здесь со времён отмены крепостного права. Полтора года куда менее кровопролитной и беспощадной Гражданской войны, закончившейся девяносто лет назад, в общем, и не в счёт. Пугачёвское, к примеру, восстание или даже Кавказские войны XIX века не слишком ведь отразились на общей структуре и течении повседневной жизни.

Президент с удивлением отметил, что уже примеряет, каким образом могла бы осуществляться конвергенция этой и его Россий.

«Получается, я внутренне уже принял предложенный вариант?» — опасливо удивился он.

Его настроение уловил и друг.

— Знаешь, а я действительно хотел бы здесь пожить. Ну хотя бы пару недель. Как следует вникнуть, глядишь, какие-то рациональные мысли сами собой в голову придут…

— Толя, не говори ерунды, — с внезапной усталостью в голосе сказал Президент. В отличие от Секонда, отстранённо курившего, положив локоть на бортик машины, как бы вообще не вслушиваясь в разговоры спутников, он не имел привычки к жизни такой интенсивности. Для него событий сегодня, причём событий на грани жизни и смерти, да вдобавок за гранью реальности, произошло слишком много. Все аппаратные игры, в которых приходилось участвовать уже шесть лет подряд, никак не могут сравниться с адреналиновой бурей, что вызывает в организме близкая стрельба, не салютная, а боевая, направленная в твою сторону и подразумевающая именно тебя своей целью. Плюс к этому неожиданно пришедшее осознание, что ты, столь громко звучащий и представительно выглядящий «президент», являешься им только волею крайне случайного стечения обстоятельств, и не только твоя легислатура[51], но и сама жизнь может быть прекращена без всяких приличествующих столь важному историческому событию процедур. Любым возомнившим о себе хамом, с генеральскими погонами или в пиджаке от Версаче.

Наверное, нечто подобное доходило до каждого из длинной череды «солдатских императоров» Рима, но, увы, только в последние минуты жизни, а не до того, как они уверенной кавалерийской походкой поднимались на очищенный от прежнего владельца престол.

Осознание этого факта наступило как-то сразу, именно когда он сел в эту машину и всего на несколько минут замолчал, наблюдая и ощущая то, чего на самом деле быть не может. При этом здравомыслия и общих познаний, в том числе и психологии, было у него достаточно, чтобы понимать — никакая вокруг не галлюцинация и не бред, а самая что ни на есть реальность, просто — другая. Примерно так, наверное, чувствовали себя умные люди, услышав о начале Первой мировой войны или состоявшемся сегодня Октябрьском перевороте. Жизнь идёт, как и шла всего полчаса назад, птички поют, солнышко светит, и почти все вокруг ещё беспечны, но на самом деле жизнь уже рухнула, и мир вот-вот накроет, накрывает нечто вроде горного селя или морского цунами. И ничего, ничего нельзя уже изменить… Что-то объяснить и кого-то предостеречь — тоже.

— Не говори ерунды, — повторил Президент и жестом попросил у Секонда папиросу, местную, ароматом и крепостью весьма отличающуюся от привычных виргинских сигарет. — Неужели даже тебе нужно это объяснять? Если ещё и можно остановиться, то вот прямо сейчас. Пока не сделан последний шаг…

— Смотри ты, как возвышенно! Шекспиром отчётливо потянуло, — неожиданно резко возразил до сих пор молчавший Мятлев. Может быть, задетый как раз словами Президента «даже тебе», обращёнными к Журналисту, как бы подразумевающими — «Мятлев-то дурак, что с него взять — но ты!».

— Или — «Операцией „Ы“», — попробовал слегка разрядить обстановку Журналист. — Ещё пока не поздно нам сделать остановку…

Чекист, как иногда называли Мятлева друзья, умиротворяющую тональность друга не принял.

— Как нам останавливаться, где, зачем и для чего? На одной ножке постоять, пока всё само собой не рассосётся? Хорошо. Вадим, разворачивай машину, — повернулся он к Секонду. — Поехали обратно, ты нас вернёшь домой, и мы там… Это… Героически сделаем всё, как было. Выйдем, это, на Лобное место, или куда там, перед бунтующей толпой, и ты, товарищ Президент, как Николай Первый, громовым голосом возгласишь: «На колени, так вашу мать!» И сразу все устыдятся и падут ниц… Или сразу указы начнём подписывать, чтобы, значит, всем возвратиться в исходное состояние и впредь супротив властей не бунтовать, а ежели кто чего…