Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века Страница 24

Ну, это была вообще полная нелепость: она и после детей, и после себя «грязные тряпки» никогда не стирала: для этого в гареме имелся целый штат прачек. Но ей, признаться, было все равно, что сейчас говорят: взвинченное, нервное состояние не отпускало ее.

Хюррем похудела, стала дерганой. Убеждала себя саму, что успокоится тогда, когда Хатидже вместе с вещами навсегда покинет стены дворца. Что-то, какое-то беспокойство, сжигало ее изнутри. У нее ничего не болело, температура вроде бы тоже была в норме, но вес уменьшался, обтянулись скулы, глаза блестели лихорадочно. Молоко почти пропало; маленькая Михримах поскуливала от голода и тоже начала худеть, пока до матери не дошло, что ребенок просто недоедает.

Она потребовала кормилицу. Не попросила – именно потребовала, но Сулейман, понимающий, что с женой происходит что-то не то, не стал даже обращать внимания на ее тон, и во дворец была привезена дородная жена рыбака со своим уже годовалым карапузом и старшей дочкой, глазастой девчушкой двух с половиной лет. Хюррем настояла на том, чтобы девочку тоже забрали во дворец, представляя, какой ужас должна была бы испытывать мать, разлученная с такой крохой.

Дети были присмотрены и накормлены, никакого военного похода в ближайшем будущем не намечалось, валиде лежала, не способная связать двух слов, не то что заговоры плести, сторонники Пири Мехмеда были довольны, и даже ропота по поводу назначения френка на пост Великого визиря, на котором до сих пор всегда сидели лишь коренные османы, не было слышно. А ей было не по себе. Может быть, оттого, что вместо гремучей змеи Айше Хафсы она теперь получала под боком кобру Ибрагима?

Впервые ей не хотелось ни читать, ни писать, ни рисовать. Голова и тело стали такими легкими-легкими, казалось: открой окно и сделай шаг – и сможешь улететь далеко-далеко… под облака… и выше, прямиком к солнцу…

Часто она забывала поесть и все чаще выходила на балкон и смотрела вверх. Может, и вправду – сумеет улететь?

Один раз, отправив нянек с детьми в сад и оставшись в комнате одна, она вышла на балкон, сбросила туфли и влезла на узкие перила. Отсюда двор выглядел совсем по-другому. И мозаичные плиты внизу, и небольшой фонтанчик, и розы, и посаженные по ее приказанию странные лиловые цветы, названия которых она не знала – увидела один раз мельком, проезжая в закрытом экипаже (Сулейман разрешил жене «прогулку»), а потом долго не могла объяснить женщинам, какие именно цветы она имеет в виду.

Небо было белесое, словно выстиранная много раз тряпка – только присмотревшись, можно понять, что когда-то она была голубой… Она раскинула руки в стороны.

Что же ты, Стаська, многократно умиравшая и возрождавшаяся немного другой и с другим именем? Чего стоишь? Лети! Ведь осталось сделать всего только один шаг.

– Хюррем! Нет!

На звук она обернулась, нога соскользнула, и она полетела, но не вверх – а вниз.

Очнулась она от детского плача. Где-то далеко, на краю ее сознания, взахлеб плакал ребенок, а какой-то взрослый голос – она не могла понять, мужской или женский, – что-то бубнил, видимо успокаивая малыша.

Она открыла глаза.

Комната. Ее комната. Ребенок плачет – по соседству, но не здесь. Ильяс. Это плачет Ильяс. Что с ним? Его обижают? Она рванулась встать, но сил не было, и она снова упала на подушки.

Твердая холодная рука взяла ее за запястье.

– Лежите, милочка, лежите. Все будет хорошо.

Доктор. Доктор? А почему он говорит с ней по-итальянски?! И одет он как-то странно… по-европейски одет…

Ее осматривал доктор?! Но ведь посторонним мужчинам не то что султанских жен – даже наложниц не показывают! Рука из-за занавески – вот и весь осмотр!

– Доктор, вы кастрат?

Доктор захохотал – гулко, раскатисто; бритое лицо его с отвисшими, как у английского бульдога, брылями тряслось в такт увесистому животу, обтянутому темно-красным камзолом.

– Почему кастрат? – поинтересовался он басом. – С чего это вы так решили, милочка? Или у вас есть тайные причины желать мне такой судьбы?

– Потому что не кастратов сюда не пускают…

– Как видите, пустили. – Тон лекаря стал серьезным. – Ну, что же, соображаете вы неплохо. Осталось только выяснить: помните ли вы, что произошло?

Помнит? Застиранное, разлезающееся в клочья небо, страшный крик – и полет…

– У меня что-то сломано?

– Не беспокойтесь, Ваше Величество, с вашим телом все в порядке.

Какие переходы, надо же! То «милочка», то – «Ваше Величество»…

– Знаете, доктор, мне будет более приятно, если вы будете относиться ко мне просто как к пациентке, без всех этих… титулований.

– Боюсь, о вашем величественном супруге то же самое сказать нельзя. Вряд ли ему понравится, что я фамильярничаю с его женой.

– Поверьте, доктор, ему сейчас будет все равно, если вы сумеете поставить меня на ноги. Так вы сказали, с телом все в порядке. Но я разве… не упала?

– К счастью, внизу находился один из ваших… этих… как их… – лекарь пощелкал пальцами, – янычар, кажется, но я точно не уверен. Вы свалились прямо на него. Вернее, он успел вас подхватить. Так что самые серьезные повреждения у вас – это несколько синяков. Но меня больше интересует, что творится в вашей голове. Вы… хотели покончить с собой? Вы ведь ранее были христианкой, насколько я понимаю, и должны знать, что самоубийство – величайший грех. Впрочем, и в исламе, кажется…

– Доктор, я вовсе не собиралась кончать с собой: у меня двое детей, и дочка – совсем крошечная. Это, поверьте, удержит от самоубийства куда надежнее, чем любая из религий.

– Тогда что… Вы можете рассказать мне, почему вас понес… зачем вы залезли на карниз?

Она задумалась. Доктор – итальянец, стало быть, раздобыл его где-то, скорее всего, Ибрагим: он водит дружбу с венецианскими купцами, часто бывает в их квартале. Насколько врачу можно доверять? Итальянцы – великие мастера отравлений, может быть, ее странное самоощущение связано как раз именно с тем, что ей что-то подмешивали в еду?

Но если не отталкиваться от необъяснимой неприязни, испытываемой ею по отношению к Ибрагиму, то – зачем ему травить ее? Она ему не сделала ничего плохого… пока что. И вообще, кому-то же нужно довериться?

– Со мной все в порядке, синьор.

Нет, не получилось. Привыкла за эти годы, что полностью доверять может только одному человеку – самой себе.

– Я все же останусь и понаблюдаю за вашим самочувствием, – решил лекарь.

Наивный! «Останусь» – да ему тут остаться разрешат только при одном условии.

– Мэтр, – она применила французское слово, понятия не имея, поймет ли ее итальянец, но он не переспросил, – я же не зря в начале разговора поинтересовалась… не относитесь ли вы к третьему полу. Вам здесь остаться не разрешат, но, если мне станет хуже – обещаю, что обращусь именно к вам.

– Такие вещи владыкам не говорят, но я все же осмелюсь. Вы – необычная женщина. Честно говоря, я предполагал увидеть женщину постарше, а не… совсем девочку.

– Вы мне льстите, синьор. Мне двадцать.

А двадцать – и у тебя на родине возраст, так сказать, уже зрелый.

Он кивнул.

– Я знаю, что вы родили великому султану двоих детей, но, признаюсь, ваше тело выглядит совсем девичьим.

Скажи уж лучше – «тощая селедка»; а лекарь-то не прост! И возможно, он не совсем и лекарь… или, по крайней мере, не только лекарь. Вот и хорошо, что она не открылась.

– Я благодарю вас и надеюсь, что Великий Султан вознаградит вас за помощь как полагается.

Лекарь поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.

Глава 15

Яд? Ерунда. Она просто расклеилась. Надо взять себя в руки. А то она прожила «здесь и сейчас» уже почти пять лет – а что она знает о том, что творится вокруг? Да ничего! Если бы ей удалось вернуться назад, домой, в свое время, и рассказать о том, что с ней произошло, – что бы она отвечала на расспросы? «Не знаю», «не видела», «не имею представления». Пять лет, почти пять лет она тут, а что – разве она знает, что творится хотя бы в стране? До того, как выдала замуж Гюлесен, знала только то, что творится в гареме, а теперь – и это через раз. А вот какую государственную политику проводит ее муж? С кем намечается война, а с кем дружба – разве об этом она задумывалась? Жила какими-то своими интересами, предел мечтаний – выдать замуж Хатидже-султан…

А ведь кто-то, помнится, порицал ту, настоящую, Роксолану за то, что она ничего не сделала для своей Родины… А сама-то ты? Имея в разы больше информации – даже при всем твоем наплевательском отношении к истории?

Да, она могла бы повлиять… и на будущее – в том числе. Могла бы. Только – как?

К примеру… Ну, к примеру…

Для начала нужно знать, чего ты хочешь добиться, милочка. Чтобы не было русско-турецкой войны? Заставить турок «побрататься» с Русью? Ага, как в старинной – то есть на сегодняшний день еще не сочиненной – песне «Русский с китайцем братья навек». Турки сами и не промышляют набегами на славянские земли, вместо них это делают татары, Турция «завязана» с Венгрией… Угу, надо пойти и сказать мужу: «Любимый, воевать с венграми – это нехорошо!» – так, что ли? Даже если Сулейман прекратит сейчас все войны – долго ли он продержится на троне? Кому нужен султан, который не занимается «упрочением» положения своей империи?