Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века Страница 25

Тогда что? Просчитать наперед? А ты в состоянии – просчитать? Может быть, твоя мать и смогла бы, а так…

А впрочем, с чего начинать – она все же знала.

– Я могу поговорить с тем человеком, который спас меня?

Муж удивился:

– Я уже вознаградил его, сделал корбачи-баши.

«Распределитель похлебки» – главный человек в орте, это, безусловно, высокая должность. Султан высоко ценит жизнь своей жены, если сразу произвел простого янычара в корбачи-баши. Знать бы еще, что этот самый «простой янычар» делал под ее окнами.

– Я должна поговорить с ним.

Над переносицей мужа образовалась горизонтальная морщина. Недоволен.

Еще бы: он ради жены в последнее время и так сделал очень много такого, что вызвало недовольство всех его приближенных. Да что там приближенных – узнав о роспуске гарема, возроптал даже народ: султан рушит все устои!

А все же – распустил; придумал и осуществил, видимо просто поняв, чем был вызван ее визит во время встречи с послом, привезшим в качестве щедрого дара молодых невольниц.

Но еще и встреча с посторонним мужчиной…

– Он ведь спас мне жизнь. И я тоже хотела бы поблагодарить его.

А заодно и разузнать кое о чем. Только вот об этом уже мужу знать вовсе не обязательно.

Янычарский ага со странным титулом (теперь понятно, откуда взялось это самое «курбаши» – все очень просто: атаман – это тот, кто имеет право делить похлебку) оказался совершенно неожиданно русоволос и сероглаз. Нет, среди турок тоже было довольно много голубоглазых – по крайней мере, среди турчанок, которых в гарем продали их собственные родители. Но эта голубизна, а вернее – почти синева отличалась густотой и непроницаемостью; стоящий же перед ней сейчас парень был сероглаз… по-русски, что ли. Ее охватило смятение. Сердце билось не в груди – в горле: вот-вот выпрыгнет! Человек с родной земли… Казалось бы – какая разница, ведь все равно между ними пропасть: он родился в шестнадцатом веке, она – в конце двадцатого, а вот на тебе! Он для нее свой, все равно – свой, несмотря на целую временную пропасть.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась Хюррем по-русски и на всякий случай переспросила по-украински: – Як тэбэ зваты?

Изо всех сил старалась справиться с собой, соблюсти нейтральный тон, а голос все равно дрогнул.

Парень поднял на нее изумленные глаза и залился краской.

– Хасаном, моя госпожа. Теперь – Хасаном. А раньше…

Она загадала: если он сейчас скажет, что его звали… ну, пускай будет Иван или Василий, – то все у нее получится. Весь тот план, который еще не созрел в ее голове даже на десять процентов.

– Я не помню, – шепотом сказал янычар Хасан. – Меня… Я попал сюда совсем маленьким. Язык не забыл… почти – у нас много таких, как я.

Много. А вернее – почти все: янычарский корпус «пополнялся» детьми с Балкан, греками и – в первую очередь – славянами. Кого-то захватывали в плен, кого-то забирали в качестве «дани».

Ну, вот тебе и первая возможность: заставь своего мужа отказаться от пополнения корпуса янычар! Или – пускай берут только в тех регионах, которые платят дань?

А разве так честно? Что, болгары и греки хуже русских и украинцев?

Да, но Болгария и Греция – не твоя Родина…

А тебе от этого легче станет, что ли?

Думай, дуреха, думай!

Ах ты, Господи! Ведь человек ждет, на коленях стоит, а она…

– Поднимись, – жестко сказала она по-турецки. – Хочешь служить мне?

Вопрос вырвался сам, и только потом она задумалась: а что, собственно, она сказала? Что она знала об этом человеке кроме того, что славянин и что именно он подхватил ее, когда она грохнулась с балкона, при этом наверняка что-то повредив и себе? Просто почувствовала, что ему можно доверять, но вот насколько она развита, ее интуиция, не основанная, по сути, ни на чем?

Да и как – служить? Если ни одного мужчину сюда впускать не положено.

Не положено, а ведь впустили же! Ради нее впустили. Стало быть…

– Мне нужен свой человек там, на воле…

Вырвалось. Потом прикусила язык, а было уже поздно: слово вылетело. «На воле…» Стало быть, тут для нее тюрьма, что ли? Мужу донесут…

Да нет, не донесут, в этих словах ни для кого ничего предосудительного нет. Но Сулейману было бы обидно, услышь он такое.

– Мне нужны глаза и уши. Я…

Слишком долго не имела представления о том, что творится вокруг. Но этого Хасану тоже не объяснишь. Он – мусульманин, воспитанный в мусульманских традициях, а если что и помнит из своего детства, так женщины и на Руси тогда не слишком-то много прав имели. И вообще, пожалуй, надо меньше говорить. А то похоже, будто она оправдывается.

– Я знаю, Великий Султан назначил тебя корбачи-баши. Это большая должность. В твоем подчинении сейчас, я полагаю, порядка двухсот человек?

Он кивнул, явно удивленный тем, что «султанша» в курсе. Ага, спасибо маме, об этом она помнила.

– Триста сорок.

– Если ты согласишься служить мне, под твоей рукой будет меньше. Скажем, двадцать. Но зато те, кого ты отберешь сам.

Он снова бухнулся на колени.

– Светлейшая госпожа!

Она зло усмехнулась.

– Я же уже сказала: поднимись. Если ты согласишься служить мне, у меня будет только одно условие: никогда не ползать передо мной на коленях. Ты ведь человек, а не уж!

Неожиданно глаза его стали большими, как блюдца.

Она не поняла причины удивления, а он, поднимаясь с коленей, пояснил свое удивление:

– Вспомнил! Я вспомнил! Уж!

– Что – уж?

Ей почему-то стало смешно. Рот сам собой растянулся до ушей.

Янычар мялся.

– Говори.

– Вспомнил, что, когда был малой – мы с мальчишками с крутогора ужа запускали. За хвост раскручивали и запускали. Но вы не бойтесь, он не убился! Он в речку упал!

А Хасан-то, похоже, совсем мальчишка. Едва ли старше ее самой.

– Сколько тебе лет, Хасан?

– Двадцать два!

И – гордо выпяченная грудь. Нет, все же постарше будет, ей вроде как двадцать.

– Будешь служить мне, Хасан?

Ответ прочла в глазах. Для нее – уроженки примерно тех же мест, откуда был и он сам, – сделает все, что она повелит. А уж если попросит…

– Не бойся, султан позволит.

А может, прежде чем разбрасываться такими заявлениями, следовало бы и в самом деле сперва поговорить с мужем?

Хотя Хасан, похоже, готов служить, даже если Сулейман не даст своего соизволения. Что же, она для него – наделенная властью соплеменница, которая может сделать хоть что-то, чтобы изменить судьбу других детей, которых, как и Хасана в свое время, ждет разлука с родными ради того, чтобы самая верная, самая отчаянная часть султанского войска получила новых бойцов.

– Подберешь для начала десятерых. Самых…

Ага, конечно, хотелось бы сказать: «самых умных», «самых смелых», «самых лучших воинов», но…

– Тех, кому ты сможешь довериться полностью. Как себе самому. Есть такие?

– Есть, пресветлая госпожа.

– Ступай. Я поговорю с мужем, и он вызовет тебя к себе.

Сулеймана, к ее удивлению, даже уговаривать не пришлось.

– Разумное решение, – одобрил он. – Если я прошу у тебя совета, я хочу быть уверенным в том, что ты понимаешь, что именно советуешь мне.

Тогда бы почему ему самому не рассказывать ей все?

Хлесткое замечание вертелось на языке, но Хюррем проглотила его и тут же порадовалась: поняла. Если все новости она будет узнавать лишь в мужнином пересказе – стало быть, будет глядеть на события именно его глазами. А ему нужно другое мнение.

А ведь она недооценивала его! До сих пор, зная, как ей казалось, как облупленного, даже предположить не могла, что он настолько предусмотрителен.

К тому же лишний источник информации – это тоже всегда только дополнительный плюс.

Она от души чмокнула мужа в щеку.

Он грустно усмехнулся:

– После болезни ты целуешь меня в первый раз.

Не может быть! Хотя…

– Это потому, что ты до сих пор не выполнил мою просьбу! – отшутилась она. – А обещал, что выполнишь!

– Замужество Хатидже? – Он и впрямь понимал ее с полуслова. – Только скажи, когда у тебя будут силы присутствовать на празднике, и он немедленно состоится.

– У меня есть силы, мой повелитель.

А если и нет, то отъезд Хатидже-султан придаст их Хюррем.

Он кивнул.

– Так и будет, моя радость. Отъезд Хатидже вернет тебе силы.

Хюррем похолодела. Она что, начала думать вслух?!

Султан погладил ее по голове; рука дрожала.

– Лекарь сказал мне, что твое самочувствие, возможно, было связно с тем, что тебе подмешивали яд.

За эти годы не только Сулейман – она тоже научилась понимать мужа с полунамека. Стало быть, он считает, что к ее возможному отравлению причастна Хатидже-султан. Но ничего не может поделать: она ведь сестра ему, и если благодаря «козням рыжей славянской ведьмы» султан начнет карать своих родственников – ему не усидеть на троне. Защищая Хатидже, он на самом деле защищал ее, Хюррем, и их детей.

– Знаешь что? – задумчиво сказала она. – Я хочу, чтобы у нас был еще один сын. И чтобы он был похож на тебя.