Русская война 1854. Книга вторая - Антон Дмитриевич Емельянов Страница 25

— За этим! — он повернулся и смотрел на меня долгим немигающим взглядом. — Капитан Щербачев… Да, капитан, уверен, вы заслужили это звание! Так вот вы сможете, Григорий Дмитриевич?

Я молчал. Думал.

Большое дело замыслил Меншиков, причем такое, какого точно не было в моей истории. Увидев налет «Ласточек» на флот, атакующий Севастополь, он решил повторить его в Балаклаве. Кажется, на скученную груду кораблей отбомбиться будет даже проще, но это только кажется. Сегодня мы воспользовались крохотным шансом. Целыми облаками порохового дыма, что закрыли небо внешнего рейда. В Балаклаве такого не будет, так что нас точно заметят, и тот же шотландский полк расстреляет хоть десять, хоть двадцать, хоть тридцать «Ласточек».

Можно ли это изменить? Ничего не приходит в голову!

А если сделать ставку не на шары и планеры, а на ракеты? Тоже не вариант. Пусть даже выпустим все две сотни, что у нас еще остались — не поможет! 2-дюймовые ракеты могут поразить пехоту, но для современного корабля — что слону дробина. Рассчитывать на пожар — наивно. Англичане слишком опытны, они умеют с ним бороться, и тогда… Меншиков прав. Наше единственное эффективное оружие против кораблей — это снаряды бомбических пушек. А единственное, что может быстро доставить их до врага с только что взятых позиций — мои рыбки.

Проклятье! К следующему разу нужно обязательно придумать что-то более безопасное!

— Григорий Дмитриевич, — Меншиков напомнил о своем вопросе.

— Бомбы взять сможем, — я принялся думать вслух. — Корабли стоят в бухте, так что ветер не помешает до них долететь. И… Чтобы нас не подстрелили, нужно будет отвлечь врага. Как мы это сделали в Карантинной бухте! Тогда… Еще до бомбардировки.

— Я изучал описание той вылазки, — неожиданно мне ответил не Меншиков, а Липранди. — Очень рискованное решение, где все зависело не только от нас. Впрочем, я недавно собирался расстреливать корабли из 3-фунтовых пушек.

Генерал нервно рассмеялся, а потом внимательно посмотрел на Рыжова.

— Иван Иванович, возьметесь?

— Если мне откроют фронт, да, я проведу атаку.

Два адмирала кивнули друг другу, и только тогда я осознал, что мой безумный план приняли. А еще память из будущего неожиданно подкинула подзабытые до этого детали сражения. Оказывается, и в нашем времени был этот рейд Рыжова, удар сквозь захваченные позиции, побежавшие турки и стойкие шотландцы, которые до последнего оставались на месте и стреляли. Тонкая красная линия — так потом назвали этот эпизод в газетах.

Может, и у нас тоже назовут. Вот только на этот раз сдержать натиск кавалерии будет для них не единственной задачей.

* * *

Сижу, щурюсь на солнце, пытаюсь делать вид, что совсем не хочу спать.

После встречи у Меншикова мне дали два дня на подготовку отряда прорыва. В итоге пришлось встать раньше, чем обычно, добежать до Степана, отвесив целую кучу распоряжений, а потом так же быстро вернуться, чтобы успеть до прихода гостя.

— Удивительно, Григорий, какой у вас расслабленный вид, — напротив меня в кресле сидел Говард Рассел, и мы, перебрасываясь общими фразами, неспешно подходили к самому главному. Интервью о первом штурме Севастополя.

— А вы, наоборот, как будто совсем не спали, — ответил я.

Толстяк-журналист действительно выглядел не очень. Словно ему всю ночь мешал шум стоящего на ушах войска, переживающего свое поражение. Впрочем, сам я говорить об этом не стал… Итак, Рассел выглядел удивленным приемом. Не ожидал он двух кресел на крыше дома, вида на море, бутылки вина — да, совсем не ожидал. А я что? Я просто воспользовался поданным вчера примером Дубельта. Как говорится, генерал третьего отделения плохого не посоветует.

— Много работы, — уклончиво ответил Рассел, но потом как будто передумал. — Впрочем, чего тут скрывать, вы же видели, в каком состоянии уходил флот. Естественно, всю ночь стучали молотки и работали пилы, нужно было вернуть в строй как можно больше кораблей.

— Да, нам тоже пришлось потратить время, чтобы восстановить сбитые вашей артиллерией укрепления.

— До меня доходили слухи, что вы используете на этих работах женщин и детей, — Рассел подобрался.

— Наши женщины и дети действительно очень хотели помочь, — я ответил все так же спокойно. — К счастью, повреждения оказались не настолько сильны, чтобы это потребовалось.

Рассел скривился, а я в очередной раз убедился, что передо мной сидит патриот своей страны. После Альмы он был окрылен победой. Победой над русской армией, которая не знала поражений на суше со времен Наполеона. Да, штурм Севастополя тогда с ходу не удался, но и Рассел, и все солдаты экспедиционного корпуса были уверены, что это просто дело времени.

Но это тогда. Сейчас же наши враги на самом деле бросили в бой все, что у них было. На суше, на море. Да, им не хватило слаженности, но разве бы это что-то изменило? На каждом направлении мы отбили удары с большим запасом, а сползший с мели и затонувший прямо на траверзе Константиновского бастиона «Родней» стал всему этому настоящим надгробием. И это подкосило союзников. Я видел это в глазах Рассела, я понимал, что такое же смятение сейчас живет и в тысячах солдат рядом с Балаклавской бухтой.

Не зря, значит, Меншиков и император хотят идти вперед именно сейчас, пусть даже и без численного преимущества. Инициатива на нашей стороне.

— Говард, — я окликнул погрузившегося в свои мысли журналиста. — Вы пришли ко мне с вопросами? Или, может, я сам, как и в прошлый раз, набросаю тезисы о том, что хотел бы рассказать вашим читателям?

— Нет уж, Григорий, — Рассел очнулся и подобрался, все же он был настоящим профессионалом. — На этот раз я сам буду вас спрашивать. И первый вопрос: как так вышло, что вы сбили все наши шары, а ваши до сих пор парят в небе, словно ничего и не бывало?

Глава 10

Улыбаюсь. Почему-то так и думал, что Рассел не удержится и поднимет тему фиаско с шарами союзников.

— Вы спрашиваете, почему наши шары целы, а ваши сбиты?.. А почему наш флот зажат в бухте Севастополя, а ваш контролирует почти все Черное море?

— Считаете, что в небе мы отстаем от вас так же, как вы от нас в море?

— Считаю, что нужно признать очевидное. Вы как мусульмане, которые до последнего