А. Дж. Риддл - Зов Атлантиды Страница 26

Часть II

Триумфальные игры

10.

Это моя сойка-пересмешница.

Что за бессмыслица? Моя птичка — на хлебце. Ну, я понимаю, что в Капитолии сойка-пересмешница — крик моды, вот её и изображают на украшениях и вообще где попало, но о какой моде может быть речь здесь?

— Что это? Что это значит? — отрывисто спрашиваю я, по-прежнему держа женщину на прицеле.

— Это значит, что мы на твоей стороне, — говорит дрожащий голос за моей спиной.

Ещё одна. Я её не видела, наверно, она была в доме. Но глаз от моей прежней цели я так и не отрываю. Возможно, новоприбывшая вооружена, но бьюсь об заклад — она вряд ли взведёт курок. Услышав щелчок — что будет означать мою неизбежную смерть — я немедленно убью её товарку.

— Иди сюда и стань так, чтобы я видела тебя! — приказываю я.

— Она не может, она... — начинает женщина с крекером, но я рявкаю: «Иди сюда!» — и слышу за спиной шаркающие шаги. Похоже, ходьба даётся ей с трудом. Вторая женщина, вернее, совсем ещё девчонка — на вид ей столько же, сколько и мне — прихрамывая, подходит к женщине с крекером. Она тоже одета в униформу миротворца, включая белый меховой плащ, но униформа на несколько размеров больше, чем ей, ходячему скелету, нужно. Оружия у неё нет, во всяком случае, я его не вижу. Обе её руки заняты — ими она опирается на грубый костыль, сделанный из обломанной ветви. На носке правого сапога налип ком снега, значит, эту ногу она и подволакивает.

Я внимательно разглядываю пылающее от мороза лицо девушки. Зубы у неё кривоваты, а над одним из шоколадно-карих глаз — тёмно-красное родимое пятно. Никакой она не миротворец. И уж тем более не жительница Капитолия.

— Кто вы? — спрашиваю я насторожённо, но уже не так воинственно.

— Меня зовут Сатин, — говорит старшая. Ей что-то около тридцати пяти. — А это Бонни. Мы — беженцы из Восьмого дистрикта.

Из Восьмого! Тогда им должно быть известно о мятеже!

— Где вы раздобыли униформу?

— Я украла её с фабрики, — отвечает Бонни. — Мы их там шьём. Только эта вот была для... ну, не для меня, словом. Потому она такая огромная.

— А оружие сняли с мёртвого миротворца, — говорит Сатин, проследив за моим взглядом.

— Этот крекер у тебя в руке... С птицей. Что это значит? — спрашиваю я.

— Ты разве не знаешь, Кэтнисс? — похоже, что Бонни искренне удивлена.

Они меня узнали. Ещё бы. Моё лицо ничем не прикрыто, и стою я в лесу, прилегающем к Дистрикту 12, нацелив на них стрелу. Кто же ещё это может быть, если не я?

— Птица похожа на ту, что на талисмане, который я носила на арене.

— Она не знает... — мягко говорит Бонни. — Может, она вообще ни о чём не слышала...

Внезапно мне захотелось показать, что кое-что мне всё-таки известно:

— Я знаю, что в Восьмом мятеж.

— Точно, поэтому нам и пришлось бежать, — говорит Сатин.

— Так, ну вот, вы оттуда выбрались. И что дальше? — спрашиваю я.

— Мы направляемся в Дистрикт Тринадцать, — отвечает Сатин.

— Тринадцать? — изумляюсь я. — Нет никакого Дистрикта Тринадцать. Его стёрли с лица земли!

— Семьдесят пять лет назад, — замечает Сатин.

Бонни переставляет костыль и морщится.

— Что у тебя с ногой? — спрашиваю.

— Лодыжку подвернула. Сапоги слишком велики, ну и...

Я закусываю губу. Нюхом чую — они говорят правду. И за этой правдой — масса информации, которую мне бы очень хотелось получить. Я делаю шаг вперёд и подбираю оружие Сатин, не опуская, однако, лука. Потом на мгновение приостанавливаюсь, вспомнив другой день здесь, в лесу — день, когда мы с Гейлом видели, как неизвестно откуда появился планолёт и захватил двух беглецов из Капитолия. Юношу убили на месте. Рыжеволосую девушку, как я узнала, прибыв в Капитолий, изуродовали и превратили в немую служанку. Таких слуг там зовут Авокс — безгласые.

— За вами нет погони?

— По-мому, нет. Они думают, мы погибли, когда фабрика взлетела на воздух, — отвечает Сатин. — Чистое везение, что мы живы.

— Ладно, пошли в дом, — киваю я на бетонную хижину. Они идут впереди, я, сжимая в руках оружие, — за ними.

Бонни сразу направляется к очагу и опускается на расстеленный перед ним форменный меховой плащ, должно быть, принадлежащий Сатин. Она протягивает руки к слабенькому огоньку, еле теплящемуся на конце обугленного чурбака. Кожа у неё такая бледная, что кажется прозрачной, и я вижу, как её пальцы на фоне огня просвечивают розовым. Сатин пытается подоткнуть лежащий на полу плащ вокруг дрожащей девушки.

Внутри очага на угольях стоит половина большой жестяной консервной банки, наполненная кипятком. Края у банки опасно зазубрены — можно здорово порезаться. В кипятке настаивается пригоршня сосновых почек.

— Чай завариваете? — интересуюсь я.

— Да вот, честно говоря, сами не знаем, что делаем. Я видела несколько лет назад, как кто-то заваривал сосновые почки на Голодных играх. По крайней мере, я так думаю, что это были сосновые почки, — смущённо говорит Сатин.

Дистрикт 8, насколько мне помнится, — это безобразный, загаженный мегаполис, многочисленные промышленные предприятия загрязяют воздух отвратительным вонючим дымом. Люди живут в обветшалых многоквартирных домах, нигде ни пучка зелени. Просто чудо, что эти двое до сих пор не окочурились. Они же отродясь живой природы не видали. Откуда им знать, как выжить в лесу!

— Припасы кончились?

Бонни кивает.

— Мы взяли, что могли, но у нас и было-то — кот наплакал. Продукты давно уже страшный дефицит. — Дрожь в её голосе уничтожает последние остатки моих сомнений. Передо мной всего лишь изголодавшаяся больная девочка, пытающаяся вырваться из лап Капитолия.

— Считайте, сегодня вам дико повезло, — говорю я, бросая свою охотничью сумку на пол. Народ дистрикта голодает, а у нас пока ещё всего полно, даже больше, чем нам надо. Так что я понемногу раздаю — то туда, то сюда. Конечно, у меня свои приоритеты: семья Гейла, Сальная Сэй, ещё кое-кто из бывших завсегдатаев Котла... Моя мать тоже помогает другим, в основном, своим пациентам. Сегодня утром я намеренно набила свою сумку под самую завязку: мать, конечно же, заметит, что запасы в кладовке изрядно потрёпаны, и решит, что её дочь пустилась в обход голодающих. Таким образом я обеспечила себе достаточно времени на поход к озеру, и мать не будет беспокоиться, куда я пропала. Я собиралась раздать свои припасы вечером, по дороге домой, но теперь ясно, что все они останутся здесь.

Я вытаскиваю из сумки две свежие булки с запечённым в их верхнюю корочку слоем сыра. У нас они не переводятся с тех пор, как Пит узнал, что я до них большая охотница. Бросаю одну из них Сатин, а другую аккуратно кладу на колени Бонни, понимая, что ей сейчас, наверно, трудно будет словить что-то на лету. Не хватало ещё, чтобы еда угодила в огонь!

— Ой! — вскрикивает Бонни. — Неужели это всё мне?!

В груди у меня словно что-то переворачивается — я слышу другой голос, голос Руты. Там, на арене. Когда я дала ей ножку грусёнка, она сказала: «Ой, а мне одной никогда раньше не доставалась целая ножка!» Изголодавшийся человек не в состоянии так сразу поверить своему счастью.

— Да, ешь давай, — говорю. Бонни держит булку так, будто боится, что та сейчас растает в воздухе, а потом принимается терзать её зубами и глотает не разжёвывая, не в силах сдержаться. — Ты лучше жуй как следует, не то подавишься.

Бонни кивает и пытается есть помедленнее. Знаю, как это трудно, когда ты так оголодал.

— Думаю, ваш чай готов. — Я вытаскиваю банку из угольев. Сатин вынимает из рюкзака две оловянные кружки, я наливаю в них чай и ставлю банку на пол, остывать. Они с Бонни садятся рядом, едят, дуют на чай и потихоньку, чтобы не обжечься, потягивают его маленькими глотками. Я в это время развожу огонь пожарче. Жду, пока они тщательно не оближут каждый палец, и спрашиваю:

— Так что с вами произшло?

И они принимаются рассказывать.

С тех пор, как закончились последние Голодные игры, недовольство в Восьмом дистрикте всё росло и росло. До известной степени, Восьмой, обеспечивающий тканями весь Панем, всегда был неспокоен. Но теперь одних разговоров стало мало, и было решено, что пора от слов переходить к делу. Текстильное производство — довольно шумное, уследить за разговорами практически невозможно: за грохотом машин трудновато подслушать слова, нашёптываемые прямо в ухо.

Сатин преподавала в школе, Бонни была её ученицей. Когда учебный день заканчивался, обе они отрабатывали ещё и черырёхчасовую смену на фабрике, специализировавшейся на изготовлении униформы для миротворцев. Несколько месяцев потребовалось Бонни, работавшей на складе предварительного контроля, чтобы раздобыть два комплекта униформы, собирая их по частям — там сапог, здесь брюки... Униформа предназначалась для Сатин и её мужа: как только восстание начнётся, весть о нём будет необходимо распространить за пределы Восьмого. Если в восстании примут участие и другие дистрикты — вот тогда можно будет рассчитывать на успех.