Пилюля (СИ) - Алексеев Александр Страница 26

Обгоревший, одноногий, вероятно лётчик, проковыляв, сел на койку. Горько так посмотрел вокруг:

– А, что-нибудь повеселее есть? Порадуйте инвалида.

Пилюля встала. Поправила халат, как на экзамене.

– Есть… Только не весёлое, товарищ майор.

И, закрыв глаза, словно припоминая, начала…[15]

Прочитав, отвернулась, вытирая глаза. Увидела меня, быстро подошла, спросила:

– Что-то случилось?

– Нет. Нужно перед командой во вторник выступить. Споёшь?

Кивает. Идём к выходу. Она прерывает молчание:

– А Ванин вопрос сняли с викторины. Монголы, оказывается, зимой ели сушёное мясо, а лошади траву из-под снега. Поэтому продукты и сено им были не нужны. Так историки пишут. А где пишут, сказали сам найдёшь.

Мимо проковылял парень, держащийся за свою промежность.

– Хернёй страдает, – говорит Пилюля, и увидев непонимание на моём лице, поясняет, – Херня – это грыжа на латыни. У Миши паховая грыжа. Скоро Михаил Петрович операцию сделает, и всё будет хорошо…

– Мы в футбол завтра с "нижними" играем. – замечаю неприкрытую радость на её лице, – Придёшь?

– Отпрошусь обязательно. – в порыве обнимает меня, потом испуганно отстраняется, и видя, что я не ругаюсь, говорит:

– До завтра.

Иду к остановке. Мимо со скрипом проезжает телега. Дед в будёновке, словно вспоминая молодость, дал вожжами лошадке по корме и причмокнув на еле переставляющую ноги скотинку произнёс: "Давай, залётная!".

Исторический персонаж. Поди панов в этом шлеме бить ходил. Кругом история. Оглядываюсь вокруг…

Да, история она такая. Сегодня одна, власть поменялась, другая, новая власть и история у страны тоже новая… А, те кто не хочет по таким правилам играть – сидят в запасе.

В запасе и спортсменов кучи пропадали, так и не заиграв в полную силу. Вот в киевском "Динамо" такие суперигроки как Рац и Михайличенко очень долго сидели в дубле. Почему? Уж, и не вспомню.

– Тебе какой-то Рудяков звонил. Просил вечером быть у Рыбакова. Я тут на бумажке написала где он тебя ждать будет, – тётя Клава даёт листок с адресом, – а ещё Абрамян бумагу оставил (показывает на ватман), карандаш и краски с кисточкой.

– Спасибо, Клавдия Петровна, – паясничаю я, – премного благодарен.

– Да чего уж, – улыбается, принимая всё за чистую монету.

Оставляю развёрнутый под грузом ватман на полу. Говорю Колобку, что постараюсь успеть на вечернюю тренировку. Съедаю миску супа, засовываю в карман пару баранок и быстренько на остановку. Замечаю на тумбе афишу со спортсменкой "Первенство мира по конькам для женщин, стадион "Динамо" 11–12 февраля 1950 года".

Может Ингу увижу? Хотя, нет. Она сейчас – школьница. Занимается греблей. В коньки года через три придёт.

Жил Алексей Рудяков на втором этаже двухэтажного дома на улице Герцена. Старинный фасад с декором и лепниной. Широкая тёмная парадная лестница с шатающимися перилами. Звоню. Вхожу. Коммуналка с общей кухней. Комната Алексея выходила на улицу Герцена. Высоченные потолки с лепниной. Большое окно. Ветхая мебель. Две кровати застеленных серым солдатским одеялом. На полках и этажерках – книги. На столе – альбомы, стаканы с кистями и карандашами, краски, тушь, тюбики с клеем. В углу – гитара.

Заметив, как я посмотрел на инструмент, художник улыбнулся:

– Пытаемся с Борькой научиться. Он на капустник ушёл. А вот, Арша Амбарцумовна, – и поясняет, – преподавательница из ВГИКа, новую песню с аккордами принесла нам в институт. Она в Праге на фестивале молодёжи её слышала.

Беру листок бумаги. Ого-го. А я её пел несколько раз. Беру гитару. Подкручиваю колки, и глядя в листок с импортными словами напеваю[16].

Алексей позвонил из коридора, докладывает:

– Через пол-часа в Театре-студии на Поварской будут Рыбаков и ленинградский кинорежиссёр Граник. Хотел ещё наш товарищ Володя Венгеров подойти, но не вышло. А Володя режиссёр от бога. Его кумир итальянец Де Сика с фильмом "Похитители велосипедов". А мы Вовке дали прозвище Де Кака.

Не увидев моей реакции поясняет:

– Де Сика. Де Кака.

Делаю вид, что смешно, хотя устал за семьдесят лет от туалетного юмора.

Идём на Арбат. Лёгкий морозец бодрит, снежинки кружат хороводы. Мы беседуем о фильме. О нашем будущем фильме. Я спрашиваю о работе художника- постановщика. Алексей останавливается как бы ища нужные слова:

– Представьте бал Наташи Ростовой. Если снять реалистично, то получим мрачное, убогое зрелище. Поэтому художник должен дать картину бала такую какую видят зрители, читая роман. В театре мы смотрим, а в кино нам показывают. Декорации в кино нужны, чтобы снимать в них, а не их снимать. Но, художник – это не только декорации и костюмы. На съемках художник с помощью подручных средств может спасти эпизод. если что-то зашло в тупик. Чтобы выбить из актёра нужную эмоцию. Михаил Ромм говорит, что съемки – это постоянный поиск выхода из положения.

Останавливается.

– У Вас, то есть у нас, – поправляет себя художник, – детский фильм о спортсменах-школьниках. С декорациями и костюмами всё понятно. Нужна изюминка для героев.

И смотрит на меня.

Не нужно копать глубоко. Лучшее – враг хорошего.

– Пусть у одного из героев будет хобби – собирать корни деревьев и покрывать лаком давая забавные имена своим скульптурам. – изображаю ярмольниковского цыплёнка-табака, – А другой пусть записывает комментарии педагогов ставящих "двойки". Тоже забавно. А каптан команды пусть везде говорит: "Ну, вы же мою натуру знаете."

– Ну, вот и театр-студия киноактёра, – перестав записывать говорит Алексей, – А вот рыбаковский автомобиль. Анатолий в этом месяце день рождения зажал. Наверное поэтому по жизни на машину смог накопить.

Наблюдаю на горизонте немецкий Опель-Капитэн.

Неплохо живут писатели-антисоветчики.

Заходим. За двумя сдвинутыми столиками о чём то оживлённо беседуют. Подходим, Представляемся. Кроме Рыбакова и Граника здесь Андрей Апсолон – замдиректора Совэкспортфильма, его сотрудница Тамара Лисициан – представитель в Италии, её муж Луиджи Лонго – сын одного из руководителей итальянской компартии. Они спорили о перспективах "Кубанских казаков" в европейском прокате.

– Понимаете, – говорит солидный Андрей, – там сейчас в моде реализм. Неприукрашенный показ жизни.

– Точно, – поддерживает начальство Тамара, – Росселлини, Висконти, де Сантис.

– И мы тоже, – продолжает Апсолон, – должны дать такую же историю. Возможно, про отгремевшую войну. Про то, как мы вместе сражались в Сопротивлении.

– Я от отца слышал, – встревает на чистом русском Луиджи, – что в партизанской бригаде "Орест" был русский Фёдор Поэтан. Герой Италии. Погиб в атаке на Туркестанский легион.

Поэтан, Поэтан. Слышал где-то. Да, перед Московской Олимпиадой в Рязани стадион открывали. Венок возлагали у памятника Фёдору Полетаеву. А ещё фильм помню. "Альпийская баллада". Чего это они на меня уставились?

– Вот Юрий истории всякие с ходу выдаёт – повторяет для меня Рудяков, – Придумал уже?

А была – не была.

– Слушайте.

Рудяков по традиции достаёт блокнот и карандаш. Кивает. Начинаю:

– Из концлагеря на севере Италии совершают побег советские военнопленные и итальянские партизаны. От погони уходят русский Иван и итальянка Джулия. Они ругаются, мирятся, любят друг друга. Но, туркестанцы находят их в горах. Иван гибнет в бою, прикрывая отход Джулии. В финале фильма Джулия с сыном Фёдором стоят у мраморного памятника Ивану в Генуе.

– Сильно. – говорит Апсолон, – тут песня хорошая нужна в конце.

– Андрей Николаевич у нас поэт-песенник. – уточняет Тамара, – Он сочинил "Лейся песня на просторе" и "По долинам и по взгорьям".

– Есть уже хорошая песня, – встаю, и запеваю "Белла Чао".