Андрей Мартьянов - Вестники времен [= Знамя над Тауэром] Страница 27

— Завтра же к господину Александру пойду! Ужо он штаны вам спустит да научит уму-разуму! Это ж додуматься — все мое хозяйство, нажитое таким трудом, едва не разорить!

— Двинулись отсюда, а? — попросил Гунтер, но сэр Мишель, решительно мотнув головой, дал понять, что уходить никуда не собирается, пока не восстановит справедливость. Рыцарь приблизился к раскрасневшемуся, потному Уиллу и спокойно произнес.

— Это не я поджег сарай — сатана!

— Ага, а бесенята ему помогали… — выдохнул Уилл, будто нарочно плеснув на бревна воду так, что она обрызгала и без того промокшего до нитки сэра Мишеля с ног до головы.

— Говорю тебе, здесь был дьявол! — продолжал гнуть свое сэр Мишель. Тут Уилл медленно опустил ведро, пристально всмотрелся в глаза рыцарю и скрипнул зубами. Гунтер заметил, что двое пожилых, замкнутых монахов в светлых рясах цистерианцев, работавших поблизости, тоже прекратили лить воду из горшков и настороженно покосились на рыцаря, собиравшегося снова повторить свои жуткие слова. Гунтер почувствовал, что не миновать еще одному пожару, на сей раз в сердцах искренно верующих в силы потусторонние жителей двенадцатого века. Правильно говорил Лорд, психология у них совершенно иная, а логика — железная. Говорил с сатаной — значит его слуга!

— Так ты привадил на мой двор нечистого? — процедил сквозь зубы Уилли, крепко стиснув кулаки. Сэр Мишель, ничего не замечая, открыл было рот для возмущенной напыщенной реплики, но Гунтер, поняв, что сейчас настало время действовать, а не стоять истуканом, решительно шагнул к рыцарю, тяжело опустил одну руку ему на плечо, другой стиснул шею сзади так, что сэр Мишель захрипел от неожиданности.

— Молчи, — прошипел германец на ухо рыцарю и, подняв глаза на Уилла, больше всего напоминавшего сейчас быка, перед которым долго трясли красной тряпкой, любезно осклабившись, старательно выговорил на старофранцузском:

— Мсье, мой друг перебрал лишнего, да еще и угорел малость. Неужели вы сами никогда не допивались до зеленых чертей в глазах?

— А ты кто такой? — Уилл, поигрывая желваками, едва не рыл носком сапога землю,

Гунтер (была не была!) решил врать напропалую:

— Я рыцарь из Германии, барон Райхерт, — и добавил низким и сколь возможно величественно-надменным голосом: — Не заставляйте меня поступать с вами не по благородному. Я же сказал, мой друг выпил лишку, и чудилась ему всякая непотребщина.

С этими словами Гунтер резко отшвырнул сэра Мишеля назад, так, что рыцарь, поскользнувшись в луже свиного хлебова, упал. Уилл внезапно смешался, отступил назад, наклонив голову, и буркнул:

— Так кто ж знал… У вас, сударь, на лбу благородство поди не написано. Меча вот нету, без коня пришли. За кого хочешь принять можно. А другу вашему скажите, что батюшке его все доложено будет. Сарай по пьяни пожгли… Нехорошо. Не вы ж сарай строили, а я, вот этими руками, — он ткнул в Гунтера огромные ручищи, узловатые, грубые, — Денег с вас, опять же, просить без толку…

— Правильно, нет у нас денег! — докончил за него Гунтер, круто развернулся, показывая, что не намерен больше беседовать с простолюдином, поднял с земли автомат, подошел к сэру Мишелю, все еще сидевшему в вонючей луже, и протянул ему руку.

— Вставай, сэр, пошли отсюда.

Рыцарь смотрел со злостью, тяжело дыша от обиды, руку оттолкнул и поднялся сам.

— Я из-за твоей паршивой железяки в огонь лез, а ты… — он шмыгнул носом и резко вытер его тыльной стороной ладони снизу вверх. — Не нужен мне такой оруженосец. Да с такими приятелями. Иди вот к нему, уголья таскай для котлов…

Гунтер пожевал губами, сдержал почти неодолимое желание двинуть сэру Мишелю по перемазанной сажей и помоями физиономии и просто вздохнул.

— Дурак ты, — сказал он. — А еще рыцарь. Пойдем, в лесу переночуем.

Гунтер по-военному резко развернулся в сторону дороги и зашагал, не оборачиваясь. Сэр Мишель постоял, машинально приглаживая слипшиеся волосы, махнул рукой да и потопал за «германским рыцарем и бароном». Нагнав, пристроился рядышком, пытаясь попасть в ногу. Молчал долго, сосредоточенно сопя, покуда не вышли к границе леса, темной стеной вставшего на пути, по обе стороны Алансонского тракта. Тут только сэр Мишель дернул Гунтера за рукав и хмуро выговорил:

— Ладно, оставайся. Не буду тебя из оруженосцев гнать. А ведь шлем в сарае остался… Жалко, хороший был, пускай и без забрала.

Прежде Гунтер был уверен — климат Нормандии да и вообще северной Франции исключительно мягок. Летом здесь должно быть тепло. Даже ночью. Теория теорией, но истинное положение вещей оказалось прямой противоположностью старым домыслам. Августовская ночь оказалась прохладной, точнее просто холодной, легкий, почти незаметный ветерок пробирал, однако, до костей, а комары (совершенно такие же мерзкие, как и семь столетий спустя) спать не давали напрочь. Промучившись до времени, когда небо на востоке начало светлеть, и в лесу стало возможно ходить без риска выколоть себе глаз веткой или свалиться в яму, Гунтер поднялся, дрожа от холода, набрал влажного от росы хвороста, утоптал место для костра и, воспользовавшись своей зажигалкой, разжег сильно дымящий, но согревший его костер. Привычный к ночевкам под открытым небом сэр Мишель спал беспробудным сном, забившись под корни вывороченного бурей большого дерева. Гунтер согревался то от костра, то ломая новые порции топлива. Наконец, натаскав к костру достаточное количество веток, способных поддерживать огонь не менее получаса, германец уселся поразмыслить. Благо было о чем.

«Значит так, разложим все по полочкам. Денек был насыщенный, памятный. Сутки с вылета с аэродрома под Бланжи-сюр-Брель прошли — сейчас уже половина пятого утра на часах. Бог-то с ним, с перемещением в прошлое — привык, притерпелся и почти приспособился. И, что характерно, не воспринимаю теперь случившееся как свою болезнь или заблуждение: вокруг в действительности эпоха крестовых походов и до ближайшего телефона на самом деле добираться лет семьсот. Не проживу столько. Сомнений, однако, хоть пруд пруди: всю жизнь пребывал в уверенности, что силы потусторонние, если даже существуют, то находятся очень далеко да в дела людские предпочитают не влезать. А тут — на тебе! — является лично Князь Тьмы, (его не бывает…) причем, является тотчас, едва ты успел появиться в этом мире. Мире? Времени?

Как же так? Без сомнения, данный исторический период нашей Земли вполне соответствует (по большей части. Или не соответствует?) моим представлениям о раннем средневековье. Рыцари в наличии, баронства, трактиры всякие, мечи, кольчуги, вешают кого-то едва не на вратах храма… Забавно… Однако в голове совершенно не укладывается откровенная чертовщина, творящаяся вокруг. Здесь. Несомненно, кто-то из философов указывал, будто нелицемерная и искренняя вера способна не только вершить чудеса, но и воплощать в реальность объект веры… Может, оттого и припожаловал ко мне вежливо-язвительный пожилой господин, назвавшийся Лордом? А в наше время, насквозь пронизанное духом материализма, в эпоху потери веры и в Бога и в черта, бедный Лорд попросту потерял возможность обретать видимую форму и говорить со смертными? Или вообще перестал существовать? Погодите, погодите, вроде было сказано, будто для его сущности все времена нашего мира лишь мгновение, но мгновение реальные, бесконечно повторяющиеся… Вот и думай теперь.

Итак, если Лорд не врал, я очутился в прошлом по прямой воле Господа Бога. Но зачем? Творец желал спасти кого-то от предрешенной гибели там, в Британии двадцатого века и вышвырнул самолет куда ни пришлось? По-моему, проще было угробить меня прямо там, направив пули англичанина не в Курта, а мне в голову. И вообще, если Высшей Силе приходится утраивать настолько сложные… перестановки, изменения, вместо того, чтобы одним движением воли (Разума? Духа?) испепелить носителя угрозы для некоего человека, нужного ему там, то встает закономерный вопрос: кто же на самом деле властвует над миром? А не значит ли это, что великое творение вышло из-под контроля Творца? Ожившая Галатея… Если судить по последним событиям срокового года, то начинает складываться впечатление, что Мир, вырвавшись на свободу, потеряв управление, катится в бездну хаоса….

Все начало ломаться с Великой французской революцией. Именно тогда впервые появилось красное знамя — цвет свободы. Свободы не только от авторитарной власти, человеческой, но и от неземной — и Господней, и сатанинской. Вся страна была охвачена бесцельной борьбой, освобождением от несуществующих оков. Летели головы невинных, все преступление которых состояло в „голубой крови“, опьяненная и ослепленная безнаказанностью толпа вершила суд. И не последовало возмездия… Потом весь мир внезапно охватил красный огонь. Гражданские войны в Америке, Германии, России… Брат убивает брата, отец — сына, любимая — возлюбленного, и поводом служат не дела и поступки, как было во все времена, а пустые слова, эфемерные идеи, нелепые суждения…