Андрей Посняков - Первый поход Страница 27

Август 856 г. Мерсия.

Теперь довольно речей,Это малая толика славных суждений,Пусть храбрые воины знают,Как мудростью им умудриться.

Выехав из монастырских ворот, Хельги подстегнул коня и, перейдя на быструю рысь, взобрался на зеленую вершину холма. Вокруг шумели белоствольные березы, сладко пахло клевером, среди густой листвы пели птицы, а внизу, на разнотравье, жужжали дикие пчелы. На вершине холма светлела недавняя вырубка – то ли по приказу отца Этельреда срубили несколько деревьев монастырские лэты, а то ли постарались темной ночкой лихие людишки, до чужого – монастырского – добра жадные. С вырубки открывался великолепный вид на излучину реки и пристань – широкие мостки, сколоченные из крепких бревен, – у пристани покачивались два корабля – маленькая юркая снеккья и двадцатискамеечный драккар «Транин Ланги». При взгляде на них сердце молодого ярла наполнилось вдруг щемящей радостью, словно повеяло таким родным, давно знакомым, домашним. Мачты обоих кораблей покоились на подставках, паруса были аккуратно свернуты рядом, весельные порты прикрыты круглыми, украшенными охранительными рунами крышками, носовые фигуры сняты. Вот они, боевые ладьи, – звери пучины, слейпниры моря… Хельги хорошо помнил почти все выражения-кенинги, иносказательно называющие корабль, и мог бы навскидку придумать сколько угодно новых. Корабли… Без них викинги не представляли жизни.

На причале и на самих ладьях несли охранную службу вооруженные копьями и мечами воины в длинных кожаных рубахах, покрытых железными нашлепками, каждая из которых чуть накрывала предыдущую, – таким образом, доспех сильно напоминал рыбью чешую. Головы воинов венчали островерхие шлемы. Это были наемные стражники отца Этельреда.

Ярл вздохнул и, подогнав коня, медленно поехал к реке. Наконец-то «Транин Ланги» был отбит у бесчестного ублюдка Горма. Но вернулся ли он теперь к прежнему хозяину – Хельги? Вопрос. Стража-то на нем местная. А у Хельги, кроме Снорри и, скажем, того же Ирландца, больше своих людей и нет. Ну, Магн еще. Надо что-то думать, шевелить мозгами, ведь теперь-то его ничего не держит в наемниках коварного аббата. Теперь-то, после битвы с нидингами Горма, можно и о своей судьбе подумать. Впрочем, что тут думать… Хельги снова вздохнул. Думай, не думай – нужны люди. Люди… Вот где их только взять? Местные… Есть, есть – и много – тех, кто недоволен загребущими руками отца настоятеля, однако у всех них здесь семьи, дом, хозяйство. Бросить все ради… чего ради? Свободы, полной и всеобъемлющей, которую дает только море, надежный корабль и верная дружина? Так не нужна им такая свобода – уменьшит отец Этельред оброк, этому они куда как больше рады будут, нежели какой-то там призрачной свободе. Свободу ведь нужно уметь защищать. А здесь защиту дает монастырь. Рядом – глафорд, чуть дальше – король. Вот и выходит, что никак, никогда и никоим образом не обменяют крестьяне эту защиту и относительно спокойную жизнь на даже самый маленький кусочек свободы. Лучше будут кланяться, да зато жить, ни о чем особо не думая. Что посадить? Ну, это отец келарь знает. А неурожай? И что же? Чай, в обители запасы найдутся, всяко не бросит святой отец верных его рабов с голоду помирать. Вот так и становились бывшие свободные кэрлы зависимыми лэтами. Не только из страха силы, но и из страха потерять покой, который им худо-бедно, да гарантировали сильные мира сего. Не все крестьяне, правда, такими были. Свободные кэрлы уходили все дальше в леса, распахивали вересковые пустоши, надеялись сами на себя… э, нет! Не на себя надеялись, на общину, на общество, на всех сразу, где один человек – ничто. А у викингов – «что»? Ведь бонды и даже ярлы и конунги, из тех, что живут в усадьбах, – они же тоже надеются на весь род. Один человек – ничто, пылинка в руках судьбы-норны, а род – все! Будет жить род – будет жить человек, погибнет род – умрет и он. Таковы человеческие законы… Вот только морские конунги им не подчинялись! Хотя и там – что конунг без верной дружины? Как вот сейчас Хельги.

Ярл нарочно, не останавливаясь, проскакал мимо причала, чтобы не теребить понапрасну душу. Правда, не удержался-таки, обернулся, бросив на драккар непонятный восторженно-тоскливый взгляд. И, стегнув коня, быстро помчался к дальнему лугу.

– Ишь как посмотрел, змееныш, – бросил один из стражников. – Не нравится мне его взгляд, ох, не нравится.

– Да… – посмотрев вслед скачущему ярлу, согласно кивнул другой. – Его б воля – перерезал тут всех, на корабль – и в море. Недаром говорят люди: как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Что скажешь, Хильд?

– Скажу, что целиком прав, братец. – Хильд – здоровенный мужик с бритым загорелым лицом и угрюмым взглядом – почесал огромные кулаки.

– И куда ж только отец Этельред смотрит? – вступил в беседу третий стражник, до того скучавший на самом краю мостков. – Нешто не понимает?

– Избавиться давно пора от этого язычника! Пригрели на груди змеюгу. А ну как подаст тайный знак своим – тут-то нам и хана!

– Нет, братцы, не совсем вы правы. Вот у меня есть знакомый в Стилтоне, Гирд, плотник, так он об этом язычнике с большой похвалой отзывался.

– А, это, наверное, после той ночной битвы, где проклятые даны попались в ямы со змеями?

– Так.

– Да ведь то были его, нашего язычника, кровники! Вот он им и отомстил, с нашей помощью. Я сам слыхал, как про то отец Этельред говорил отцу келарю.

– Ну, отец келарь выжига известный… Хотя, конечно, не о нем речь. О язычниках.

Вот так вот беседовали о молодом ярле наемные воины Этельреда. А Хельги между тем, выехав на луг, нетерпеливо погнал коня к лесу и, вмиг домчав до опушки, приподнялся в стременах, оглядывая округу. В висках барабанной дробью билась жилка – как и всегда, когда он ожидал Магн. Магн… Эта молодая женщина, казалось, олицетворяла какую-то жуткую колдовскую силу, словно бы притягивающую молодого ярла. При одном виде Магн он словно сходил с ума, так яростно хотелось ему обнимать, срывать одежду, обнажая гибкое молодое тело, целовать возбужденно приоткрытые губы, ощущать нежную шелковистость кожи, тонуть в черно-синем омуте глаз. Магн… Наверное, эта была не любовь – ведь ярл по-прежнему любил Сельму, являвшуюся для него олицетворением всего чистого, что только можно найти в женщине, – нет, скорее, его чувство к Магн напоминало бурную страсть. Вот вроде бы не вспоминал он послушницу уже дня три, но тянуло, тянуло, тянуло к обычному месту встречи, а Магн все не подавала знака, лишь вот вчера, проходя мимо пастбища, шепнула пару слов пастушонку. Тот передал, не забыл и не обманул – всего лишь два слова: «Там же». Там же… Это значило здесь, на лесной опушке за дальним лугом, где ветер шумит в вершинах высоких осин, а сорванные листья клена, падая, описывают узоры, похожие на те, что вышивают послушницы… Послушница… Да где же она, наконец? Ведь солнце клонится все ниже, уж вон скоро совсем спрячется за голубыми холмами, отразившись в палевом золоте облаков широкой оранжевой полосою. А тогда – скоро вечерня, а уж с этим – Хельги знал – в монастырях строго, что в мужских, что в женских, не дай Бог, кто пропустит молитву, тем более послушницы, совсем еще юные девы с бледными лицами и грустными большими глазами. Ну, где же?

– Я здесь, мой ярл, – смеясь, отозвалась Магн, словно подслушала мысли.

Хельги обернулся. Девушка стояла за высокой березой, прижавшись к стволу всем своим восхитительным телом, не таким белоснежным, как у Сельмы, а чуть смугловатым, волнующим, словно бы диким. Снятая одежда была небрежно брошена рядом, у корней дерева.

– Догоняй! – крикнула она – шалая – и, оставив березу, бросилась в глубь леса, высоко задирая стройные ноги.

Закусив губу, молодой ярл бросился вслед. Он поймал ее почти сразу – конечно же, послушница и не думала убегать, лишь, играя, пряталась за кустами, и вот наконец Хельги почувствовал устами вкус ее губ…

Если бы так вела себя Сельма, это, возможно, вызвало если б и не шок, то легкое недоумение. Не должна была вести себя так честная девушка, не должна – и все тут, позор на весь ее род и на род того, кто рискнул с ней связаться. Это относилось ко всем свободнорожденным девушкам… но Магн… Это было ее! Вот это вот неистовство, это бесстыдство, эта страсть, это вечное желание блуда, написанное в темно-синих зовущих глазах. Словно без этого Магн была бы не Магн.

И снова, когда расслабленный ярл откинулся на спину, устремив взгляд в высокое, быстро темнеющее небо, она заглянула в его глаза… Жуткий был взгляд, холодный, мертвый. Словно бы это глядела бездна. Хельги знал, чувствовал, ощущал, что ни одна мысль его, ни одно сокровенное желание, ни одна самая страшная тайна не были секретом для Магн. И знал также, что Магн видит там кое-что еще… Что-то такое, чему пока не было объяснения, как не было объяснения ни внезапно врывающимся в голову барабанам, ни острому, по-взрослому всепроникающему уму, ни циничному пренебрежению чтимыми обычаями и нравами. Хельги подозревал, что это мог бы, пожалуй, объяснить его учитель, кузнец и колдун Велунд, но он остался дома, в далеком теперь Бильрест-фьорде, где отражается в глубоких водах залива глубокая синева неба, кричат чайки, а над водопадом встает в тучах сияющих брызг дивная разноцветная радуга. Магн же увертывалась от любых объяснений, несмотря на все просьбы. Щелкала по носу, словно Хельги был совсем уже мелким несмышленышем. Ничего, может, и ей когда что-нибудь понадобится… Вот тогда посмотрим.