Олег Никитин - Корабельщик Страница 27

Урван с Маруфом тем временем, понуждаемые супругами – одна из них носила руками собственный живот и поминутно шептала: “Ох, рожу… И зачем я только пошла?” – передвигали свободные кресла поближе к камину. Акакий споро накидал в угасающий огонь дров, разворошил угли и принялся дуть на них, поднимая тучи пепла.

– Все слушаем письмо Киприана! – Васса хлопнула в ладоши и развернула два листа плотно исписанной бумаги. Она придвинула подсвечник, стоявший на полке камина, к краю и уселась под ним. – Акакий! Прекрати немедленно, и так разгорится. – Дождавшись, когда все рассядутся на приличествующем расстоянии от нее, Васса начала: – “Милостивая государыня моя, Васса Мануилова! Пользуясь оказией, высылаю тебе добрую весточку с полей сражений, кои ныне образовались на восточных рубежах нашей родины, словно плешь на теле собаки…” Так, личные моменты опускаю, потому как негоже о них прилюдно рассуждать…

– Несомненно, несомненно, – поддакнул Маруф. “Не родить бы”, – громко прошептала его жена. “Ты мне почитаешь потом дольменскую книжку?” – вполголоса спросила Максима Варвара, беря его за руку. “Ему химия поди все отшибла”, – глупо прошипел Акакий, севший позади них, подальше от каминного дыма. Остальные промолчали, самым внимательным образом прислушиваясь к Вассе.

– “…Подкрепления по суше подходили постоянно еще неделю тому назад, да вот беда – враг страшным напряжением сил отрезал нас от основных войск. Но крепость наша Сорель пока держится, благословение матушке Смерти, что не спешит освободить своих внучат от бремени жизни и призвать к себе в объятия. Да и дольменцы, надобно признать, не особенно наседают, бросив основные полки на битву по фронту. Мы для них как бы тыл, с которым можно и после разобраться. Горько мне это писать, но так и есть. По морю подходят к нашим позициям каботажные транспорты с продовольствием и новобранцами, из коих и формируются защитные полки для крепостных стен. Каждый день от рассвета до заката гремит артиллерия, улицы Сореля изрыты воронками, принявшими в себя не одного пешехода. Особый отряд гвардейцев, оторванный от сражений, патрулирует крепость и освобождает от мучений множество раненых и увечных… Но мы не сдаемся, потому что на западе слышно, как бьются наши доблестные королевские солдаты, тесня врага и пробиваясь к нам на выручку…”

– Простите, сударыня, – решительно встрял Элизбар и поднялся, вертя в руке карманные часы на серебряной цепочке. – Простите, что покидаю вашу гостиную, однако… Позвольте мне отвлечь ненадолго Максима. Обещаю вернуть вам героя буквально через минутку.

Васса укоризненно кивнула, а Элизбар повлек студента к выходу и за дверью, в полумраке, остановился и вполголоса спросил:

– Как протекает учеба? – Максим пожал плечами, собираясь выдать что-нибудь нейтральное, но Элизбар не стал ждать ответа и продолжал: – Удивляешься, каким ветром меня занесло к Мануиловым? Ты прав, я избегаю торчать в чужих гостиных. Я ведь с Киприаном в одном классе учился. Он подался в Университет, а я вот… – Максим никак не мог сообразить, чем вызвано и сегодняшнее явление бывшего курьера Академии, и его неожиданный экскурс в прошлое. Впрочем, он оказался кстати, вон как Варвара косится, слушает сестру вполуха, а сама терзается любопытством – что там загадочный гость обсуждает с обыкновенным студентом. – Сначала тоже в ученых кругах вращался, на низовых должностях, теперь вот в Военное ведомство перешел. Впрочем, это неважно. – Элизбар потрепал кончик усов и достал из кармана клочок бумаги, на котором было напечатано: “Новая лента Сарры Дамиановой “Маркитантки”! Распродажа в пользу фронта! “Навийские картины” в 12.00”. – Приходи завтра в синематограф на Колчедановой улице. Культурно проведем время. Ты дольменский не забыл?

– Нет, – пробормотал Максим. Он по-прежнему недоумевал: не настолько они сблизились с этим возрастным чиновником за время путешествия из Ориена, чтобы такое предложение прозвучало естественно. – Даже улучшил, по-моему. Прочитал несколько книг из библиотеки, отточил грамматику. В произношении вот практики нет.

– Есть задумка применить твои знания для пользы Королевства… Но не буду тебя отвлекать. – Бывший курьер насмешливо улыбнулся, но не обидно, а скорее снисходительно. Конечно, он сразу заметил, как резко переменилось отношение Варвары к молодому человеку после его “летного” рассказа. – А то весточку с фронта так и не услышишь толком.

Он повернулся, чтобы выйти за дверь, но Максим неожиданно для самого себя придержал его вопросом:

– А профессор Киприан разве военный? Он же небесный механик.

– Верно, – признал Элизбар. – Армии Его Величества требуются не только солдаты, но и администраторы. Он ведает складским хозяйством в Сореле. – И чиновник Военного ведомства ушел.

Максим как можно бесшумнее вернулся на крайний стул и услышал окончание баронетова письма: “…намедни прибежал с ужасной вестью: стена здания, куда сваливаются припасы с транспортов, разрушена снарядом, и народ сорельский прямо среди утра, когда прилетела сия оказия, кинулся в пролом и расхищает королевское добро. Я схватил свою винтовку, растолкал охрану и кинулся на шум, паля в небо что есть сил и зарядов. “Доколе буйство продолжать будете?” – с такими вразумлением обратился я к мародерам, подкрепив слова выстрелом в самого наглого, что скорчил рожу мне навстречу. Злоумышленник упал, обливаясь кровью, и испустил дух. “Неужто мало вам того, что выделяется вам по метрикам вашим?” – продолжал я горячо, размахивая винтовкой. Сонный гвардеец, подоспевший ко мне на подмогу, грозно покрикивал и выставил вперед острейший штык. “На ваши пайки, благородный сударь, не только самим не прокормиться, но и ребенку не хватит, – ответила мне одна баба с огромным мешком муки подмышкой. – Приказ не зачисляет наших младенцев в списки, говорит, и давно живущим не хватает. Мол, вы родили, вы и кормите, груди ваши на что вам дадены? А ежели бескормица, то и молоку откуда взяться?” – “Не может быть!” – вскричал я и от избытка чувств опять выстрелил, только никто не испугался, однако и в пролом больше не рвались, а на меня пошли, будто войско какое. Матушка Васса, стало мне тут не по себе, будто и я для них – пища какая или мешок с отрубями, или враг дольменский, а не должностное лицо. Гвардеец мой Трифон, что в охранение даден, также выстрелил и возгласил, чего и не ожидал я вовсе: “Остановитесь, братие! Припасы сии для поддержания сил защитникам привезены, новобранцев и ветеранов кормить. Мука в них червивая, крупа жужелицами переполнена, да то есть мясо будет. Табак же сыр и плеснев, яко трава болотная, и заместо дыма смрадно чадит. Како же велико голодное чувство, что согласные вы пожирать это, что лишь государевым людям положено? Или во власть врагу готовы отдаться, что не пощадит ни зрелого мужа, ни младенца?” Очень нехорошо слова его звучали, и тощий живот он совсем некстати обнажил, волосатый такой, что бабам в толпе неловко, должно быть, стало. Однако же возымели слова его неожиданное действие, разве только глаза солдаток засверкали, углям подобно, и замахнулись на меня мародеры, словно я враг им, а не хранитель складов королевских. “Ладно же! – возопил один из них, кидая к ногам моим похищенный мешок с табаком. – Коли так, прокормим мы животы наши, и токмо за ради защитников наших, а не Смерти от врага или твоего пистоля убоявшись, оставляю добычу”. Прочие же, как сговорившись, достали из портков и пиджаков утянутые припасы и к моим ногам сложили, а одна старушка лет тридцати, едва не седая, достала пирожок с капустою и к сим товарам присовокупила. Трифон его одним глотком умял, и спасибо женщине сказал. Удалилась толпа, и сказал я солдату своему: “Почто, братец ты языкастый, такие речи прилюдно ведешь? Или Указы королевские тебе уже не указ?” А сам винтовку держу так крепко, что аж пальцы в сочленениях побелели, и предписывается мне за учинение смуты застрелить его на месте – только не учинял он смуту, а напротив, пригасил ее в зародыше. Вот и дрогнула моя рука. “А то, ваше благородие, хоть вы и на пять лет меня старше будете, и в Университетах аж два года разным звездам обучавшись, а газеты надобно чаще читать. Извольте поглядеть, как депутаты в Народном Собрании изъясняются. Тогда, мож, и оружие не захочется в ход пустить”, – и ухмыляется так криво, что жарко мне стало. Подумалось мне, кабы не власть моя, документально утвержденная, прогнал бы он меня с должности. И верно, не глядел я на газеты, что транспорт во множестве привез, сперва полистал было, да потом и бросил, не до них стало, как в окружение попали. Говорю денщику, чтоб принес мне почту, и за чаем разбираю ее. Плюшки из тухлой муки да на прогорклом масле не шибко пищеварению способствуют, однако же вареньем местным Солнце не обидело. Вот и прочитал я речи депутатов наших, “народников”, из одного их заседания, чего отродясь не делывал, и волосы у меня на голове зашевелились! Что в Королевстве Селавик творится, словами уж и не представить. Один “знатный” муж хочет наделы, что министры Его Величества в личное пользование отчинили, обратно отнять, другой предлагает народу оружие раздать, чтобы всяк дольменских шпионов отстреливал… Далеко ли до смуты, когда всякого неугодного тебе можно шпионом заклеймить? Боюсь я за тебя, свет мой Солнечный, как бы не приключились у вас в Навии безобразия похлеще наших, сорельских, что я претерпел. В общем, как началось вчерашнее утро со стычки, так и весь день канонада не смолкала, и сегодня с утра началась. По городку уж и пройти страшно, непременно в воронку дымящую угодишь, а защитников, почитай, едва сотен пять со стен мортирами отстреливаются. Горожане, кто пошустрее, уже лодки наготове держат, чтобы в первых рядах через гавань в море удрать, а то порежут их дольменцы словно кроликов. Да и нас вместе с ними, кто жив останется. Отправляю же письмо я с кораблем, что трюм почти опустошил и обратно в Питебор нынче идет, и с помощью Солнца и матушки его Смерти, надежду питаю, благополучно земли селавикской, не окруженной врагом, достигнет. Ибо слышал я, каперы с началом войны отношения с короной расторгли и разбоем пуще прежнего промышляют, и как транспорты достигают нас, воистину неведомо и чуду подобно. Разве что не прельщают их наши простые товары, да о том не мне, простому королевскому солдату, судить. Засим остаюсь верен тебе, милостивая государыня Васса, и нежно целую. Твой Киприан Мануилов”.