Олег Никитин - Корабельщик Страница 28

– Достиг, значит, корабль наших берегов, – кашлянув, после приличной паузы проговорил Маруф. Его сдутая физиономия стала еще печальней, как будто этого молодого еще человека мучил некий тайный недуг вроде мочекаменной болезни.

Максим оказался на первом своем званом вечере почти случайно. В конце сентября, когда он впервые в жизни увидел учебник небесной механики, движение звезд поразило его своей непостижимостью. И Солнце, и его младшие сестры-звезды, рассыпанные на одеяле Тьмы, обратной стороны Смерти, прожигали пространство с невиданной силой, а трактат пытался втиснуть их красоту и вечность в многоэтажные формулы.

– Профессор, – обратился Максим к преподавателю Мануилову, спустившись к нему на кафедру. – Мы изучаем небесную механику только для “общего развития”. Ведь даже работать с научным инструментарием вроде квадранта, астролябии и другими приборами нам необязательно. Хотя было бы очень интересно… Может быть, нам стоит почитать стихи о ночном небе, чтобы лучше понять его? Математика и звезды… Есть ли что-нибудь менее совместимое?

– Это наш единственный инструмент познания, – возразил Киприан, не без удивления выслушав студента. Перерыв в лекции только что начался, профессор цедил какой-то настой из фляжки и морщился. Сотня бывших рабочих и чиновников, призванных на “военные” курсы, расселась по всему амфитеатру аудитории и несдержанно гудела. – Формулы тоже по-своему красивы, молодой человек. – Киприан, хоть и ненамного превзошел Максима летами, выглядел не в пример солиднее, обзаведясь бородкой и залысинами. – Может быть, в чем-то они даже прекраснее стихов. Впрочем, не знаю… Как ваша фамилия, сударь?

– Рустиков.

Доктор небесной механики сверился с журналом, проведя по списку прокуренным пальцем. Даже во время лекций он то и дело зажигал папиросу и размахивал ей, не заботясь о пепле. Тот частенько падал ему на костюм.

– Из Ориена?

– Верно, профессор.

– Теперь я понимаю ваше особенное отношение к Солнцу, сударь, – улыбнулся Киприан. – Позвольте, а ведь нам с женой о вас Акакий рассказывал. Кажется, вы блестяще владеете дольменским?

Максим скромно кивнул. Сам он, однако, не был уверен в том, что “блестяще” знает иностранный язык, ведь его попытки объясниться с плененной возле биплана дольменкой поначалу вызывали ее недоуменный смех. Потом, впрочем, она быстро разговорилась. По наущению Элизбара он посулил ей жизнь – в обмен на краткий курс управления воздушным аппаратом. Когда наставник объявил о своем решении: “Я лечу с Максимом в биплане, а вы повезете эту авиаторшу в Навию на мобиле. Рулят Акакий и Савва, по очереди”, раздались сальные смешки. А Шушаника – так звали летучую девицу – только злобно усмехнулась, заметив плотоядные ужимки будущих студентов. Максим тогда подумал: “Еще неизвестно, что эти горячие ориенские парни скажут после прибытия в столицу”. Правда, за суматохой первых дней в Университете совершенно забыл об этом, а потом и спрашивать неловко было.

В те дни забыл он также и о гораздо более важном – Дне Горячей Крови, хотя никаких последствий это не имело, поскольку оленей в окрестностях Навии не водилось. А убивать лошадей, коз, коров и прочую живность, что обитала на подворьях окраинных жителей, никто не помышлял. Ну и ладно. Если раньше, живя в Ориене, Максим едва ли не внутренностями чувствовал, как ему нужно пожевать теплой оленьей печени, запив ее кровью, то теперь даже позыв к таким необузданным пиршествам у него пропал. А почему, молодой студент не задумывался – хватало и других забот.

– Знаете, как давно я сам не работал с квадрантом, – печально проговорил Мануилов. – Но обсерватория находится в королевском парке, попасть туда становится все сложнее… Представьте, как трудно добиться разрешения даже для обычных студентов. Да и годы мои не те, чтобы ночами в диоптр пялиться.

Профессор, поразмыслив, неожиданно пригласил Максима к себе в дом, на субботний вечер. Рустиков готовился к визиту не меньше часа: нагрел на печке чугунный утюг и прогладил всю одежду, едва не наделав в ней паленых дыр. До этого он как-то пренебрегал собственными нарядами, а тут даже приобрел на ярмарке за десять ефимков новую рубаху, хотя на эти деньги он мог бы купить два фунта телятины.

Прокл провел его на второй этаж особняка Мануиловых на Архелаевой улице, и Максим едва не ослеп от небывалого количества газовых или даже керосиновых рожков.

– Что, глаза разбежались? – насмешливо поинтересовался у него Акакий. С видом завсегдатая он опирался локтем о клавесин, что невиданной конструкцией замер напротив камина, между двух высоких окон. Косой луч закатного солнца живописно освещал и студента, и макушку темноволосой девушки лет четырнадцати, перебиравшей пальцами клавиши. На ней красовалось темно-синее шелковое платье, прямое и свободное, оно широкими складками спадало к сафьяновым туфелькам. На тонкой шее девушки имелась витая золотая цепочка. Акакий вырядился немного проще – в черно-серую полосатую рубашку, черные же брюки и лакированные туфли.

Да, Максим рядом с ними выглядел унылым провинциалом.

Доктор небесной механики представил его пяти-шести гостям, которых студент совершенно не запомнил, а также хозяйкам – Вассе и ее младшей сестре Варваре. Это она играла на клавесине.

Обстановка у Мануиловых слишком отличалась от привычной Максиму. Помимо музыкального инструмента, он оторопело натыкался взглядом то на расшитые золотыми узорами портьеры, то на колоссальное трюмо с целым зеркалом, а то и на удивительную картину, висевшую над пышным мраморным камином. Она изображала неправдоподобно богатый набор разных, явно пищевых товаров, никогда не продававшихся в Ориене.

Варваре оказалась живой и общительной девушкой – сказав Максиму пару ободряющих слов, она тотчас забыла о молодом студенте из провинции и включилась в беседу с Акакием о пустяках. Смысл ее оставался для Максима неясен, как ни старался он понять, о чем ведется речь.

– Господин Рустиков, так что там со звездами?

Оказывается, профессор уже второй раз обратился к гостю с вопросом, и в результате все присутствующие уставились на Максима с подозрением – глухой, что ли? Подали чай с сухариками, и растерявшийся студент механически подхватил одну из чашек.

– А что с ними не так?

– Молодец, сударь, – похвалила его дородная Васса, – глупости спрашиваешь, Киприан. Хоть дома о своей механике не рассуждай.

– Небесной механике, Вассочка. Небесной! А я как раз и не о ней говорю, потому что молодой человек сегодня на моей лекции высказал любопытную мысль. Может быть, Максим, вам как ее автору лучше будет повторить эту странную идею своими словами?

Мануилов ловко извлек папиросную пачку и спичечный коробок, но поджечь курево не успел – баронесса так свирепо шикнула на мужа, что тот поспешно спрятал все, что вынул, обратно.

– Собственно, я случайно пришел к ней, – пробормотал Максим. – К тому же никакой особенной идеи в моих словах не было. Я подумал, что многое в жизни происходит как бы по формулам, по математике или механике. А Храм Смерти и все его служители совсем не обращают на такие вещи внимания, они “работают” с… душой, что ли. Не считая тех случаев, когда жгут на улицах трупы, конечно. – Максим, начавший с трудом, постепенно освоился и стал рассуждать без особенного смущения, уставившись в огонь и словно сквозь него, в бесконечность. Его речь никто не прерывал. – В Храмовых трудах и особенно в “Сказании” говорится, что возвышенно можно трактовать только человека и его жизненный путь, потому что он начинается на земле, а заканчивается в бесконечной Тьме, под крылом матушки Смерти. Вот из-за Смерти-то так и считается – мол, она и есть высший аккорд человеческого бытия, а все остальное только прелюдия, или даже настройка инструмента-тела. А мир как будто неподвижен, он создан навсегда и неизменен, а значит, и говорить о нем стихами бесполезно, потому что получится неправда. Или я неправильно все понимаю? Но ведь поэзия может говорить не только о Смерти, но и о других вещах. Вот, например, один человек написал так:

Как обычно, холод. Пальцы занемели.Я считаю звезды под хвостом у ели.А когда-то бурлили, и кипели миры,И вздымались огнями Солнц горящих шары.

Может быть, это плохие стихи, я в них не разбираюсь. Но ведь они все равно никому не нужны! Я видел в скриптории книжку, ее никогда не читал ни один студент… Непонятно, как ее вообще напечатали? Я понимаю, что это не самые удачные слова: как, например, можно залезть под хвост дерева и увидеть оттуда звезды? И откуда у ели хвост, если ветки торчат в разные стороны, это же не песец? Но таким же способом можно написать о цветах, камнях, реках и даже сусликах, и будет правда. Другая, совсем не математическая!

Максим понял, что его занесло, и остановился, с трудом оторвав взгляд от огня и обратив его на профессора. Тот с улыбкой вертел в руках пустую чашку, и по всему было видно, что речь недоучившегося студента его не убеждает. Остальные гости также вежливо молчали, Акакий же откровенно ухмылялся, воззрившись на Максима словно на сумасшедшего.