На своем месте - Михаил Иванович Казьмин Страница 27

по выходе её из печати, — на мой ответ Смирнов понимающе и почтительно кивнул. Затем он быстро подсчитал количество строк и сумму моего гонорара, каковой незамедлительно и выплатил. Тут, конечно, не в сумме дело, восемьдесят рублей для меня деньги крайне невеликие, но вот всегдашнее стремление Ивана Фёдоровича вести дела аккуратно и честно снова порадовало. Хотя не знаю, может, это он так не со всеми?

Мы со Смирновым поговорили ещё и о других наших общих делах. Уже вышла за авторством всё того же «Александра Волкова» книга про Урфина и его деревянных солдат, и близился день окончательного расчёта издателя со мной и с Оленькой, а вот относительно приключений деревянного мальчишки мне пришлось Ивана Фёдоровича огорчить — написание сказки пока что откладывалось. Впрочем, узнав причину этой задержки — моё согласие взяться за перевод книги Левенгаупта — Смирнов понимающе закивал.

Вопрос с рекламой новейших детских колясок выделки мастерской Загладина в Москве тоже удалось решить к взаимному удовлетворению, в итоге денег у Смирнова очень скоро прибавится, а чуть попозже прибавится их и у Загладина. У меня, ясное дело, тоже.

— Алексей Филиппович, — издатель слегка замялся, но тут же и продолжил: — У меня к вам вопрос несколько неожиданный…

Я безо всякого притворства показал своё внимание. Что речь пойдёт о чём-то ином, нежели только о публикации моей заметки о последнем труде Левенгаупта, я понял ещё утром, когда позвонил Смирнову по телефону и предложил ему отправить рукопись с посыльным, но Иван Фёдорович вежливо настоял на личной встрече, и пока мы с ним беседовали, всё ждал, когда же издатель перейдёт к главному на сегодня вопросу. Что вопрос этот будет ни о книге Левенгаупта, ни об издании моих сказок, ни о рекламе детских колясок, я понимал, но теперь, кажется, дождался.

— Вы ведь знакомы с Ангелиной Красавиной? — ого! Вот уж чего не ожидал…

— Знаком, — просто сказал я, ожидая продолжения. Чего бы такого могло Ивану Фёдоровичу от Ангелины Павловны понадобиться?

— И что вы можете сказать о ней? — вопрос издателя показался мне не особо удачным, и я попытался мягко, но доходчиво довести до Смирнова необходимость задавать такие вопросы более обдуманно.

— Многое, — я позволил себе многозначительно усмехнуться. — Очень многое. Но, чтобы не красть своё и ваше время, я бы попросил вас, Иван Фёдорович, сформулировать ваш интерес более предметно.

— Более предметно? — похоже, господин Смирнов несколько растерялся. Причину его растерянности я, как мне казалось, понял, и понимание это никакой радости мне не принесло.

— Именно, — подтвердил я. Пусть уж сам скажет…

— Видите ли, Алексей Филиппович… — нерешительность Смирнова только усиливала мои подозрения, — … у меня сложилось впечатление, что Ангелина Павловна, хм, старается вызвать к себе мой интерес… определённого свойства. Надеюсь, вы понимаете.

Я мысленно выругался. Надеется он… Но какая же она всё-таки неуёмная зараза! Опять взялась за старое!

— В таком случае, — я тяжело вздохнул, — у меня для вас, Иван Фёдорович, плохие новости.

— Даже так? И какие же? — видно было, что издатель напрягся.

— Я не врач и не возьмусь судить о состоянии вашего здоровья, — сразу выставил я защитную оговорку, — но вот Ангелина Павловна, надо полагать, считает, что вы тяжело больны и жить вам осталось недолго. Простите, Иван Фёдорович, я не вполне точно выразился, — поправился я. — Не считает. Она в том уверена.

Смирнов нервно зашевелил пальцами, на его лице отчётливо проступила смесь испуга и недовольства.

— Почему вы так говорите? — спросил он.

— Потому что именно так Ангелина Павловна и привыкла устраивать свою жизнь, — ответил я. — Заводчик Фалалеев, с коим она сожительствовала в Минске, через год скончался от застарелой болезни. Отставной палатный советник Гуров, если бы его не отравила невестка, также прожил бы недолго, потому как был давно и неизлечимо болен. Причём о болезни Гурова Красавиной было точно известно ещё до того, как они познакомились. Согласитесь, Иван Фёдорович, это уже выраженный modus operandi, [1] — ввернул я учёную латынь, чтобы придать своим словам убедительности.

— Пожалуй, вы правы, Алексей Филиппович, — криво усмехнулся Смирнов. — Прямо чёрная вдова какая-то…

— Не совсем так, — решил я добавить своим словам объективности. — И с Фалалеевым, и с Гуровым Ангелина Павловна жила душа в душу, оба они прожили остаток своих дней, окружённые с её стороны добротою и любовью. Это установлено доподлинно. [2]

— Что же, Алексей Филиппович, премного вам благодарен за прямоту и столь ценные сведения, — задумчиво произнёс Смирнов. — Но вы же понимаете…

— Понимаю, — оборвал я его. — Строго между нами.

Уж не знаю, в каких мыслях и чувствах оставил я уважаемого издателя, сам же покинул его в некотором недоумении. Вот почему, спрашивается, наводить справки о Красавиной он взялся у меня, а не у своих приятелей из Палаты тайных дел? Хотя… Ну что они могли ему сказать? Только то, что есть в розыскном деле по отравлению Гурова. А я-то с актрисой знаком лично, да и по розыскному делу знаю куда как больше, нежели в нём можно вычитать. Впрочем, у того, что Смирнов не обратился с этим вопросом к тайным, могла быть и другая причина — дело-то сугубо личное, вот и не пожелал Иван Фёдорович посвящать в него своих партнёров. В любом случае, не настолько вопрос этот для меня важен, чтобы так уж сильно о нём задумываться, и уж тем более не стал важным сейчас, так что не буду я в дальнейшем Смирнова о том спрашивать. Пусть моя осведомлённость об особых отношениях успешного издателя с тайным ведомством остаётся пока что при мне.

Кстати, а вот с вопросом, откуда госпоже Красавиной известно состояние его здоровья, Иван Фёдорович к тайным наверняка обратится. М-да, тут Ангелине Павловне не позавидуешь — её образ действий в данном случае может доставить ей куда больше неприятностей, чем пользы.

Но какова Красавина! Неужели кончились деньги, что покойный супруг оставил ей в облигациях? Или она полагает, что лишними деньги не бывают? Поговорить, что ли, с нею да сделать ей внушение? А вот зачем? Так ли оно мне нужно? Как я понимаю, это и тайные сделать могут, а уж их-то внушение всяко построже моего окажется. С другой стороны, на Красавину у меня были виды в привлечении средств к устройству