Тверской Баскак - Дмитрий Анатолиевич Емельянов Страница 28

Выходя, он вытащил за руку бабу и троих малолетних пацанов от восьми до десяти.

— Ежели ты нас всех пятерых на кошт берешь, то мы готовы поклясться!

Я молча киваю, мол, мое слово вы уже слышали, я не повторяюсь. Тогда мужик ставит свое семейство передо мной на колени и, перекрестившись, произносит четко и ясно.

— Клянусь! Пять лет служить тебе, господин, аки пес и любое слово твое исполнять!

За ним, крестясь и кланяясь, повторило эти слова и все его семейство.

Кивнув еще раз, я молча показал им рукой на место справа от себя, и они, торопливо семеня, тут же там встали. После этого дело пошло живенько. Люди выходили по одному или семьями, бухались на колени в снег, крестились, клялись и вставали уже правее семейства Яремы. Не прошло и часа, как вся толпа, к моему величайшему удовлетворению, перекочевала под мою правую руку.

Глава 2

Сижу на пенечке и смотрю, как народ умело валит толстые сосны. Двадцать топоров — двадцать человек. Тук, тук! Удар за ударом вгрызается железо в дерево. Разбитая на пары десятка рубит деревья, еще пятеро очищают стволы от сучков. Последняя пятерка это уже те, кто хоть раз в своей жизни ставил избу. Они отмеряют ровные бревна, делают насечки, а дальше впрягаются оставшиеся и вместе с бабами тащат их к месту нашего будущего городища.

Там снег расчищен ровным прямоугольником до самой земли и на этом месте складывается большая временная изба. Бревна кладутся прямо на землю без фундамента или свай. Это все потом, по весне, когда грунт оттает, а сейчас мне нужно до темноты укрыть где-то триста душ от холода и страха. От первого мы строим большой сарай, один на всех, а от второго нас связывает единое дело и единая цель. Пока просто выживание!

Люди работают яростно, с каким-то даже остервенением. Впервые с того дня, как были сожжены их дома, убиты мужья, братья, жены или дети, впервые они почувствовали, что жизнь еще можно спасти, еще можно что-то исправить. Это видно, с какой безжалостностью к себе они работают. В лохмотьях на морозе они рубят, тащат и строят так, будто складывают из этих бревен не убогое временное убежище, а свою самую сокровенную мечту.

Рядом с нашим строящимся домом горят несколько костров для обогрева и один для приготовления пищи. Даже при минимальной разовой засыпке в котел, мне с одного взгляда стало ясно, что десять мешков зерна это пшик. Не протянем и месяца, а ведь нужно еще зерно для посева. Я запросил у Турслана так мало, потому что знал — больше он не даст. Даже то, что согласился на все десять мешков, и то для меня стало приятным сюрпризом. В тайне, я бы обрадовался и пяти.

Сейчас, сидя на пне, я обдумываю что делать дальше. Одно дело решиться и рубануть с плеча, а другое, конкретные дела. На первом этапе вроде бы все получилось. У меня есть власть, люди и время. Теперь это надо преобразовать в авторитет и силу. Сила любого государства, как в это время, так и в любое другое, держится на армии и деньгах.

«Армия тоже по большей части стоит на тех же деньгах! — Тут же поправляю себя и иронично усмехаюсь. — Значит, нужно срочно разбогатеть! Проще простого!»

Ироничная усмешка все еще держится на моих губах. Я был нищим учителем в своем времени, так откуда возьмется деловой талант в новых суровых условиях?! Откуда, не знаю, но либо он появится, либо я сдохну и стану еще одной безликой жертвой этого сурового времени.

Не даю себе удариться в самоуничижение и ищу спасительные зацепки.

«Здесь у меня во всяком случае есть желание и кое-какие знания. Пусть я историк, но химией в школе я тоже увлекался. Опять же, я дома в Твери и этот край я знаю, как свои пять пальцев, не зря же я вел краеведческий факультатив. — Последнее воспоминание заставило меня вновь иронично улыбнуться. — Не этот край, а тот, что будет через восемьсот лет».

Впрочем, унывать я и не собираюсь. Сейчас главное пережить остаток этой зимы, а там видно будет.

* * *

Солнце уже село за вершины сосен и скоро станет совсем темно. День, конечно, растет, но еще только конец февраля и закат часов в пять, насколько я помню. Тем не менее, мужики успели сложить стены и даже положить перекладины. Сверху навалили лапника, и на сегодняшнюю ночь крыша готова.

Перевожу взгляд с архитектурного творения на его создателя и не могу сдержать довольную улыбку.

— Ладно, Федосий, завтра продолжим. На сегодня шабаш! Всем есть и спать!

Стоящий рядом Ярема удовлетворенно кивнул и махнул своим лесорубам, мол закончили, давай сюда. Народ, оживленно загомонив, затолпился у входа в новое жилище.

Откинув закрывающую проход рогожу, захожу последним в наш импровизированный «длинный» дом и осматриваюсь. Воздух тяжелый и спертый. На полу два больших очага. Дрова уже прогорели, дым ушел в крышу, и в круге из камней краснеются только раскаленные угли. Внутри прохладно, но не мороз. Люди расселись на выложенном по всему полу толстом слое елового лапника и в шесть сотен глаз пялятся на меня.

Бросаю взгляд на закопченный бок большого котла и говорю так, чтобы все слышали.

— Ярема, ты старший! Проследи, чтобы никто не остался голодным. — Сказав, разворачиваюсь и выхожу на воздух.

Честно говоря, не представляю из чего и как они будут есть приготовленную болтушку, ведь нет же ни ложек, ни тарелок. Вопрос для меня занятный, но лезть в такие мелочи я не собираюсь. Если я буду заморачиваться такими мелочами, то у меня башка взорвется от количества проблем. Главное, есть крыша над головой, есть пища, а уж как этим воспользоваться, разберутся.

Быстро пройдя расстояние до юрты, откидываю полог и прохожу вовнутрь. Там, расположившись у очага, Калида помешивает в котле варево. Повернувшись, он насмешливо щерится.

— А я-то уж думал, ты там останешься, болтушку с бедолагами хлебать.

Очень хочется напомнить этой иронизирующей физиономии, кто есть кто, и чей хлеб он сам ест, но я беру себя в руки и говорю абсолютно серьезно.

— Ты, Калида, человек, я знаю, разумный. Ко мне вот прибился… Думаю, не просто же так? Что-то ты во мне почувствовал такое, что заставило тебя пойти со мной? Я не спрашиваю тебя что, мне не интересно!