Белла чао (1943) - Николай Соболев Страница 28

Больницы и бабы доведут до цугундера

Что ж я маленьким не сдох… Муть в голове некоторое время не давала понять, в сознании я или нет, а глаза наотрез отказывались открываться. Состояние хреновое словно после чудо-богатырской пьянки. Пошевелился, прислушался к себе, с грехом пополам определил: кроме головы сильно ничего не болит, лежу спиной на твердом и мне холодно. Не дай бог, я уже помер и валяюсь в морге.

Но я мыслил, а следовательно, существовал. И разлепил глаза, борясь с резью в них — только для того, чтобы увидеть синее небо. Тихий, спокойный и торжественный контраст к тому, как мы орали, бежали и дрались.

Небо… Как же я не видал прежде этого высокого неба?

К горлу подкатил ком и я вдруг резко осознал, что меня тошнит и если не повернусь на бок, то имею все шансы захлебнуться. Но это оказалось не так-то просто — руки и ноги не слушались, и кое-как изменить положение тела я смог лишь когда содержимое желудка рванулось наружу. Но все-таки смог.

Сразу же прорезались звуки — в ушах еще гудело, но я слышал, как кто-то радовался «Гляди-ка, ожил!», топали тяжелые ботинки, лязгало оружие и тарахтели моторы грузовиков. Теперь хорошо бы сквозь пелену в глазах разобрать, кто это — наши или четники, но это не так-то просто — надо повернуть голову, чтобы увидеть, бритые вокруг люди или бородатые, а каждый поворот вызывает головокружение.

— Лежи, лежи, сейчас носилки будут, — человек аккуратно уложил меня обратно и вытер подбородок.

Голос знакомый… Лука… свои…

Слабо шевельнул головой, перед глазами снова все поплыло, но я сфокусировался — вокруг слишком дохрена людей, нас было сильно меньше, наверное, подошла обещанная Далматинская бригада. Снова поглядел на высокое небо Зеленгоры, перекатил каменно-тяжелую голову на другую сторону — точно, Лука. И рядом печальный до трагизма Бранко держит в руках «збройовку» и рассматривает ее.

— Ы… э-о… — только и выдавил я.

Но Бранко догадался, что это вопрос и не очень понятно объяснил:

— Пулемет.

— Что… — слова приходилось проталкивать сквозь горло.

— Погнул…

И тут я чуть не сдох — меня одолел приступ хохота. Ну надо же, у Бранко в руках говно ржавеет, Лука в бою дичь творит, а у меня идиотские предсказания сбываются! Бранко обиженно сплюнул, встал и унес кривоствольную стрелядлу подальше от бессердечного командира.

Я поискал взглядом Луку:

— Наши… когда…?

— Да уже два часа.

— Я… сколько?

— Так вечер уже, — сообщил очевидное Лука.

Значит, подмога опоздала часа на три-четыре. Жаль, конечно, что Михайловича мы не поймали, но хоть группа цела — ко мне, обнявшись за плечи брели Небош и Глиша.

— Марко… где?

Небош махнул рукой, я повернулся в ту сторону и ничего не увидел, пришлось привстать на локте — Марко лежал в нашем ряду, через трех раненых.

— Сотряс у него, по голове приложили.

Сотряс, точно. Головокружение, муть, звон и блевать тянет.

— А тебя взрывной волной о землю приложило.

— Остальные?

— Пятеро убитых, семнадцать раненых. Но зато четников сотни полторы положили, — похвастался Глиша.

— Дража… утек…

— Как сказать, — Небош ласково погладил винтовку, — мы когда на вершине залегли, я по дороге нет-нет, да постреливал.

Он замолчал, выдерживая драматическую паузу.

— Ну…

— Вот одного очкастого-бородатого подстрелил, вокруг него засуетились и утащили к итальянцам в грузовик.

— Может, это вообще не Михайлович был? — рассудительно заметил Глиша. — Или ты его только ранил?

Небош пожал плечами и снова прошелся ладонью по дереву «манлихерки».

В Калиновике меня устроили в городской больничке и там же вскоре появилась передовая группа Центрального госпиталя, готовить помещения к приему транспортов с ранеными. Распоряжавшийся всем доктор Папо выкроил минуту посмотреть на мое бренное тело и самодиагноз опроверг: ни хрена не сотрясение мозга. То есть и сотрясение тоже, а так контузия. Хорошо хоть легкая, без провалов в памяти, вот и звон в ушах постепенно спадает. Но в целом состояние скверное: раздражает тупая головная боль, раздражает резкий свет, раздражает постоянная тошнота… да вообще все раздражает!

Док говорит, что это пройдет, надо только неделю спокойно полежать, да кто мне даст неделю? Прямо на следующий день пришла первая колонна с пациентами — грузовиков в Прозоре, Конице и Ябланице у итальянцев захватили изрядно. Своих водителей не хватало, пришлось тех же итальянцев за руль и сажать. По всей больнице шум-гам, беготня, носилки туда-сюда, двери хлопали, врачи персонал гоняли, какой уж тут «полный покой». И Альбина приехала.

Только вместо трогательной встречи влюбленных у нас случился скандал. Она задерганная и вусмерть уставшая, я с треском в голове и раздраженный. Не то сказал, не так посмотрел, короче, слово за слово и получил ежик по морде. Даже дверью хлопнула, хоть и не сильно — штукатурка не осыпалась.

Ну и ладно, ну и нафиг это динамо. Не в моем состоянии сейчас о юбках переживать, само уляжется.

Еще через день вернулся из Загреба и навестил Джилас — переговорам конец. Как ни вертелись немецкие командиры, но против Берлина не попрешь, Риббентроп приказал контакты немедленно прервать. Ну и хрен с этой фашистской мордой, зато оперативная группа дивизий отошла за Неретву в полном порядке, раненых эвакуировали, а мосты ребята Руса все-таки взорвали и потому преследование сильно осложнено. Пока Партизанская Свободная Кочевая республика устраивается вокруг Калиновика, как раньше в Фоче и Бихаче, надолго ли — другой вопрос.

Газеты читать трудно, изображение плыло, да и что у нас в газетах? Приказы Верховного штаба, статьи членов ЦК и описание геройских подвигов. Только радио, а слух работал волнами, но кое-как я новости воспринимал. И по всему, Роммеля из Туниса вышибут уже к концу марта. Вот я в Джиласа и вцепился: время уходит! Срочно договариваться с ЭЛАС!

— Да с чего ты взял?