Белая ферязь - Василий Павлович Щепетнёв Страница 3

— Но мне кажется… видится… думается, что пятерых докторов пригласили сюда не сколько для моего лечения, сколько для того, чтобы они написали авторитетное заключение о моей смерти.

Все вздрогнули. Нет, не все — Mama лишь улыбнулась. Не мне, а своим мыслям.

Улыбнулась и сказала:

— Ты не умрёшь, Alexis. Я это знаю.

— Не умру, — согласился я.

— А что ты хочешь? Сейчас?

— Поспать часок-другой. И гурьевскую кашу. Только пусть в неё положат смородину. Чёрную.

Мое пожелание сняло напряжение. Мальчик, он и есть мальчик. Каша для него главное. Гурьевская!

— Хорошо, со смородиной, так со смородиной, — легко согласилась Mama.

И все ушли. Болезнь сына — болезнью, но от царских обязанностей никто не освобождал.

Нет, ушли не все. Дядька Андрей и сиделка Груня остались. Но они из простых, их можно не считать…

И я стал дремать.

Дремать, думать и вспоминать.

Я — Алексей Симоненко, мне семнадцать лет. Было. Жили мы в небольшом городке, я и мама, школьная учительница. Отец погиб пять лет назад, во время аварии на шахте. Тогда двадцать человек погибли. Сначала руководство шахты обещало выплатить кучу денег, поддерживать семьи, но потом раз! И компания обанкротилась. На меня государство выплачивало пенсию по потере кормильца, но это на кефир только и хватает. Хватало.

Остались мы с мамой одни. Через год шахту купила другая компания, но у неё перед нами никаких обязательств не было. Родные погибших хотели подавать в суд, но нам разъяснили, что это пустое дело. Та, первая компания — банкрот, с неё взятки гладки, имущество отошло к государству, и ни копейки у той компании нет, и самой компании давно нет. А новая компания отношения к аварии никакого не имеет. Купила шахту у государства, и добывает уголёк, да. Вот если бы вас сбил и покалечил кто-то на автомобиле, а потом тот автомобиль купил другой человек, купил, отремонтировал, и стал ездить, он ведь ни при чём, другой человек? Ни при чём. По закону. Хотя говорят, что новая компания — это старая, но под иной вывеской, но юридически — новая.

Но это так, не главное.

Главное то, что я, Алексей Симоненко, болен. Вернее, болел. Гемофилией, да. И никаких хороших лекарств от этой болезни и в двадцать первом веке не существовало. Не существует. Что-то я с временами путаюсь. Немудрено. Есть специальные препараты, выделенные из человеческой крови, которые нужно вводить внутривенно, но последнее время, после Большого Штурма, с ними перебои. Всё для фронта, всё для победы, в том числе и кровь, а мы потерпим.

Да и препараты, честно говоря, чудес не делают. С ними лучше, чем без них, но беречься всё равно нужно.

Я и берегусь. Берегся. В школу не ходил. В школе берегись, не берегись, а ушибы неизбежны. Толкнут случайно, или не случайно, или сам ударишься об угол стола, или…

В общем, не ходил.

Да и зачем? Школа у нас всё больше на дистанционке, то эпидемия, то налёты, то ещё что-нибудь. Скоро, говорят, большинство школ будут дистанционные. Единые учителя, единые программы, единые государственные экзамены. Равные условия. Но это впереди, а сейчас для меня мама нашла специальную программу. Частично нашла, частично сама разработала. И я по ней учусь. Учился то есть. Нормально учился.

А ещё я рисую хорошо. И даже зарабатываю этим деньги. Не очень много, но больше маминой зарплаты. Иллюстрирую романы. Есть, конечно, рисовалки на основе ИИ, но у них — «типичное не то». И красиво, и ярко, но — не то. Будто из секондхэнда рисунки, со стоков. А у меня то. Аккурат для этой книги, и только для этой. Во всяком случае, заказов много. Я уже и цены поднимал, всё равно много. Потому приходится читать. Нет, не всю книгу, всю книгу редко, если уж очень захватит, но всё-таки нужно вникнуть в текст заказа. А ещё рыться в энциклопедиях, словарях, справочниках, изучать мемуары, рассматривать альбомы — много чего делать. Чтобы иллюстрация вышла честной. Пишут сейчас про героев, которые после смерти раз — и переносятся в прошлое. Их души вселяются в королей, полководцев или совсем обыкновенных, малоприметных людей — мастеровых, даже мужиков. И они там, в прошлом, меняют историю.

И вот двадцать пятого августа две тысячи двадцать шестого года я сидел за столом, с карандашом в руке, как вдруг — прилёт. Это чтобы не говорить — бомбежка. Бомбёжек у нас нет, какие могут быть бомбёжки, кто их допустит? А вот прилёты случаются.

И прилетело. Прямо в дом. Посреди дня. Хорошо, мама в школе, успел подумать я. И начал умирать.

Умер я быстро, но недостаточно быстро. Не хочу вспоминать.

А потом началось интересное. Оказался я в длинном тоннеле, будто в метро — я был в метро три года назад, когда с мамой ездили в гематологический центр. Ну, не совсем метро — рельсов не было, кабелей тоже. Я стоял и думал: идти, не идти?

И тут впереди свет. Неужели поезд? Нет, не поезд. Просто свет. Не страшный, наоборот, я почему-то успокоился, и даже обрадовался. Об этом я тоже читал, но думал — выдумка. Оказывается, нет.

Но свет меня не принял. Оттолкнул, и я полетел по тоннелю назад, туда, откуда появился. Но не совсем туда.

И вот я весь здесь.

Ах, как бы я хотел стать Гагариным! Или Гайдаром! Или Покрышкиным! Здоровым, сильным, ловким!

Но я — цесаревич Алексей. Был гемофиликом, и остался гемофиликом.

Зато цесаревич. На золотом крыльце.

Как причудливо тасуется колода!

И я проснулся.

Каша, гурьевская каша!

«Кто сей каши не едал, тот и жизни не видал!»

Интермедия

— Да, он изменился, — согласился Боткин, действительный статский советник. — Кризис не прошел бесследно, он никогда не проходит бесследно. Скачкообразное взросление.

— Положим, так. Но откуда у него эти слова — свертываемость крови, например? — спросил доктор Раухфус, хирург, действительный тайный советник.

— От нас. Мы говорим, он слышит. Слова отпечатались в сознании, а теперь он их воспроизводит. Осознанно или нет, это другой вопрос, — ответил Боткин.

— Но предположение, что аспирин способствует усилению кровоточивости, это-то откуда?

— Возможно, кто-то из нас — или других врачей — неосторожно высказал в его присутствии подобное предположение, Карл Андреевич.

— Не имеющее под собой никаких оснований, — уточнил