Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор Страница 30

Про Гейдриха тоже всего было написано в немереном количестве. Нет, то, что летал на самолете стрелком и пилотом, сбивал и сам был сбит в сорок первом, — это сомнению не подлежит. А вот все остальное…

Торопов встал из-за стола и прошелся по комнате, от стены до кровати и обратно. Кровать, кстати, застелили, механически отметил Торопов. Неужто кто-то из парней Нойманна озаботился? Или тут у них есть прислуга?

Покрывало на кровати натянуто без единой морщинки, подушки взбиты — не боевики штурмбаннфюрера, чувствуется аккуратная и заботливая рука…

Торопов выматерился. Вначале мысленно, но потом решил, что получилось не очень энергично, и повторил ругательства вслух. Какого дьявола он пялится на постель в тот момент, когда нужно думать, нужно решить — что и как писать?!

Если Нойманну не понравится, то условия работы изменятся?

В подвал переведут и пытать станут? Заныл живот, как будто начиналось расстройство. Нужно понравиться. Нужно сделать все, чтобы понравиться и этому штурмбаннфюреру, и его шефу. Или тому, на кого Нойманн в действительности работает. Скажем, напрямую на Гиммлера. Возможно? Возможно.

Путешествие во времени — лакомый кусочек, всякий захотел бы контролировать такую завлекательную возможность. Даже если официально группа Нойманна подчиняется Гейдриху, то неофициально… Тому же Герингу. У Толстого Генриха в гестапо было много знакомых, не зря он гестапо создавал и руководил его деятельностью несколько лет. Вполне мог устроить так, что в случае провала операции вся ответственность ложилась на Гейдриха, а в случае успеха…

Мать-мать-мать…

Впору садиться к столу и рисовать на листочках бумаги шаржи на нацистских бонз, как незабвенный Штирлиц. А потом сидеть и слушать голос Копеляна, который будет излагать ту самую информацию для размышлений. Слушать, слушать, слушать, пока не придет Нойманн и не отправит Торопова в подвал, к специалистам по активизации памяти.

… Заточенная спичка нащупывает край ногтя, медленно проникает под него, отдирает плоть…

Торопов встряхнул рукой, будто и вправду почувствовал боль.

Время-время-время…

Значит, нужно с чего-то начать… Техника — нет, командный состав — к черту… Гейдрих… Дался ему этот Гейдрих, никто ведь не просил писать о немецком руководстве, просили…

Стоп.

Торопов сел на стул. Стоп.

Нужно продемонстрировать не ум и память, это-то у него в порядке, это он всегда сможет и показать и доказать. Он должен произвести первое впечатление, как сказал Нойманн. Впечатление. Продемонстрировать, что с ним можно… нет, нужно сотрудничать, что он может принести пользу не только Третьему рейху, но и лично Нойманну и тому, кто за Нойманном стоит — Гейдрих это или Гиммлер с Герингом.

Отлично.

Гейдрих погиб… погибнет в Праге в мае сорок второго. Чешские патриоты, посланные из Англии. Дата нападения? Дата нападения?..

Торопов хлопнул ладонью по столу и застонал. Не помнит. Точно — в мае, кажется, ближе к концу.

Автомат у чеха заклинит, граната взорвется чуть в стороне, не в машине и даже не под ней. В Гейдриха попадет даже не осколок гранаты — осколок корпуса машины поразит его в бедро и селезенку, кажется… Точно, селезенку. Ее во время операции удалят, ничего, кстати, особо страшного, многие после этого живут. Но тут возникнет заражение… Потом слух пойдет, что заражение возникло по личному распоряжению Гиммлера. Почти каламбур получился или скороговорка — заражение по распоряжению…

Не отвлекаться, приказал себе Торопов. Думать.

Значит, если предупредить Гейдриха, то он останется жив. Или даже приготовить антибиотик, привезти его из будущего и ввести после операции… Гейдрих останется жив. Неплохой администратор, не дурак, «мозг Гиммлера», как называл его Геринг.

Оказывается, Торопов много знал и, что самое странное, много помнил о Гейдрихе. Никогда особо не выделял его из важных персон Третьего рейха, но вот сейчас, когда возникла необходимость, информация всплывала из глубин памяти и выстраивалась в ровные ряды.

Только вот точной даты покушения вспомнить не удавалось.

Значит, тот, кто владеет этой информацией, может либо оставить Гейдриху жизнь, либо ее отобрать. Кто именно эту информацию получит — Торопову неизвестно. Из этого следует, что немцы сами должны решать, что делать с информацией. Пусть решает Нойманн, а Торопову на это наплевать.

Пусть все решает Нойманн.

Торопов подвинул к себе лист бумаги, взял карандаш.

Значит, никаких оценок — только информация.

Где, когда, каким образом.

Это по Гейдриху.

Затем — написать о покушении на Гитлера. Об этом, в мюнхенской пивной. То, что он уже рассказывал об этом, ничего не значит. Все должно быть зафиксировано в письменном виде. И каждую информацию — на отдельном листе, не нумеруя. Нойманн не дурак, поймет, что Торопов оставил ему возможность маневра. Пусть сам скомпонует листы, решит, кому какие.

Гесс? Обязательно. Рудольф в сорок первом полетит в Англию… в мае сорок первого. Если кто-то захочет его остановить — будет такая возможность. Если информацию передадут самому Гессу, то он будет знать о провале операции и о том, что в результате придется просидеть хрен знает сколько времени в Шпандау… Сможет передумать. Главное — никаких оценок. Никаких.

Отдельно — листок с подозрениями Шелленберга о Мюллере. Отдельно — о Бормане. Отдельно — Канарис, английский агент.

Японцы, которые не ударят по Союзу осенью сорок первого, и о сибирских дивизиях.

Торопов писал быстро, с каким-то самозабвением, исписав очередной лист, почти отбрасывал его в сторону и брал следующий. И следующий. И следующий.

Торопов даже не заметил, как пришел Нойманн.

Когда из-за плеча вдруг появилась чужая рука и взяла со стола исписанные листы, Торопов вздрогнул и оглянулся.

— Ну-ка, ну-ка… — пробормотал Нойманн, быстро просматривая листы. — Интересно…

Торопов отложил карандаш в сторону и ждал.

Голова была прозрачной. В желудке — холодная пустота. Сердце стучало часто, но ровно.

Прочитав содержание очередного листа, Нойманн клал его на стол. Лицо сосредоточено, брови чуть нахмурены. Понять, нравится ему прочитанное или нет, — невозможно.

Торопов отвернулся к окну. Закрыл глаза.

На свете больше ничего не было — только легкий шорох листов бумаги.

Сколько он успел исписать листов? Торопов попытался вспомнить, но не смог. К тому же он не нумеровал их.

Черт возьми, как долго все это продолжается!

Пытка чтением — такого даже китайцы не изобрели. Лист. Еще лист. Еще… Тишина.

Тишина.

Торопов открыл глаза, повернул голову к Нойманну, тот стоял, скрестив руки на груди, и с любопытством рассматривал Торопова, будто увидел в нем что-то новое, забавное. Даже нет, не забавное, а нечто особенное, что превратило обычного маленького человечка, жидкое дерьмо, как тонко выразился несколько часов назад Нойманн, в существо значимое, достойное внимания.

— Очень неплохо, — сказал Нойманн искренне. — Неожиданно неплохо.

— Я… — начал Торопов, чувствуя, как щека дергается, как судорога искажает его лицо. — Я — старался… Я…

Торопов почувствовал, что еще секунда, и он заплачет, разрыдается как ребенок.

— Пожалуй, мы с вами сможем работать, — сказал Нойманн.

Торопов всхлипнул и закрыл лицо руками.

— Жить хочется? — спросил Нойманн.

Торопов кивнул, не отрывая рук от лица.

— Это я понимаю. — Нойман легко похлопал Торопова по плечу. — Но вы же не просто жить хотите, вам хочется — с удобствами?

— Я…

— Не нужно объяснений по поводу внезапной искренней любви к Великой Германии. В это никто не поверит. И про ненависть к большевикам — тоже не стоит. Если что-нибудь подобное ляпнете при серьезных людях, будете выглядеть смешно и нелепо. Говорите уж об основных побудительных мотивах. Что там у нас? Жизнь? Понятное дело, как же без нее… Что еще?

— Я… — снова попытался сказать Торопов и снова не смог, спазмы душили его, не давали говорить.

— Денег, что ли? — задумчиво произнес Нойманн. — Много денег? Тут я вам особой щедрости обещать не могу. Да не плачьте вы так, и так противно находиться возле вас, а тут еще сопли… Что-то из денег вы получите, бедствовать не будете. Квартиру или домик… Вам домик или квартиру?

— Дом… — выдохнул Торопов.

— Вот видите — успокаиваетесь. — Нойманн снова хлопнул Торопова по плечу. — В городе или где-нибудь в глуши? В деревеньке?

Торопов задумался.

Можно было просить в городе, в пригороде того же Берлина. У них должны быть пустые еврейские дома после Хрустальной ночи. В крайнем случае выселят кого-то из евреев. Вот подобрать какой-нибудь особняк поприличнее… С другой стороны — а вдруг бомбежки?

Никаких бомбежек, торопливо одернул себя Торопов. Если все сработает, то никто не посмеет… не сможет покуситься на земли Третьего рейха.