Дмитрий Дашко - Лейб-гвардии майор Страница 31

Слуга внес в кабинет поднос с дымящимся кофе, расставил чашки, вазочку с печеньем и удалился.

Я принюхался:

— И вправду необычный запах. У вас действительно готовят потрясающий кофе.

— А вы попробуйте. На вкус он еще лучше.

Я сделал глоток:

— Божественно.

— Рад, что нашел в вас ценителя, — с видом «знай наших» откликнулся редактор.

Он пришел в благодушное настроение. И тогда я решил нанести ему главный удар:

— Я тут поразмыслил над вашими словами о моем внешнем виде. Пожалуй, вы правы, здоровье надо поправить.

— Всенепременно надо! Беречь себя надо смолоду, чтобы к старости болячек было меньше, — поддакнул редактор, откусывая печенье.

— Но лечение — дело дорогое, вот я и пришел, чтобы забрать причитающийся гонорар и обсудить возможность его увеличения.

— Хм. — Редактор аж поперхнулся, пришлось похлопать его по спине. — Вы выбрали крайне неудачный момент. Я сейчас совершенно стеснен в средствах. Весь капитал я пускаю в новое дело, собираюсь увеличить тираж газеты. Как только мое начинание будет окупаться, я щедро вознагражу вас.

— Синица в руке была бы предпочтительней, — заметил я.

Мы долго препирались. В итоге победили молодость и сила. Выцарапав три рубля, я возвращался в приподнятом настроении. Дома оно еще улучшилось: Карл, целый и почти невредимый, спал на лавке, укрывшись лоскутным одеялом. Будить его я не стал, предстоял трудный день: визит к ротному и, возможно, полковому начальству, доклад по всем пунктам, обязательные разборки по пустякам и нет. Начиналась обычная армейская рутина с ее караулами, учениями и работами.

Утром мы с Карлом прибыли на полковой двор, чтобы доложиться о прибытии из командировки. Там нас уже поджидали Михайлов и Чижиков, оба слегка навеселе, но я не стал попрекать их за сивушный запах из рта и плохую координацию движений. После испытаний, выпавших на их долю, мужики имели полное право расслабиться.

Наша рота находилась в летних лагерях-кампанентах, оставшийся при штабе дежурным капитан Толстой долго ломал голову, решая, какую бы дыру нами закрыть. В итоге меня отправили в полковую канцелярию чинить перья, подшивать бумажки и промокать чернильные пятна, а Карл, Чижиков и Михайлов покорно взяли кирки, лопаты и носилки и с песней потопали мостить дорогу. Михай в расположении полка так и не появился. Собственно, ему, как партикулярному человеку, делать здесь было нечего.

Я собирался навестить капитана Анисимова, узнать, как продвигаются его дела, но выяснилось, что артиллерист тоже отбыл в лагерь, забрав всех помощников. Надеюсь, отправился он не с пустыми руками. Кирилл Романович обещал, что скоро сводный гвардейский батальон выступит в поход против турок. Было бы здорово опробовать новую пулю в условиях реального боя.

Я пришел в канцелярию, доложился по форме. Старший писарь нарезал мне фронт работ, а сам ушел пить водку. Что ж, дела идут, контора пишет.

Писаря, как им и положено, изводили тонны бумаги. Я снова поразился обилию служебной переписки. Получалось, что каждый чих протоколировался в специальном журнале, потом все это сводилось в особые отчеты, которые рассылались в десятки инстанций. Армейская бюрократия цвела и пахла.

Подкинутая Толстым работенка быстро наскучила. Я задремал за столом, положив голову на сведенные вместе руки. Скрип гусиных перьев и вялый треп писарей не помешали мне продрыхнуть до обеда. Я перекусил купленной у уличных торговцев снедью и стал слоняться по штабу.

В обычное время жизнь здесь била ключом, но сейчас здание пустовало. Штаб походил на школу во время летних каникул. Никого, кроме учителей и директора… пардон, командира полка Густава Бирона. Не знаю, с какой стати он тут оказался, но я столкнулся с ним в коридоре нос к носу.

— Здравия желаю, ваше высокородие!

— О, фон Гофен, — обрадовался подполковник. — Давно в Петербург возвратились?

— Вчера вечером, господин подполковник.

— Все живы-здоровы?

— Так точно, все.

— Достойно похвалы. Пойдем ко мне, расскажешь, что да как, — весело сказал офицер.

Скоро выяснилась причина его хорошего настроения. Бирон со дня на день ожидал прибавления в семействе: красавица-жена Александра вот-вот должна была разрешиться от бремени.

— Если родится сын, назову его в честь батюшки Карлом. Два года прошло с того дня, как отец мой преставился, упокой Господь его душу.

— А если дочь?

— Дочь назову именем благодетельницы всей нашей фамилии, Анной. Собирайтесь, барон. Я забираю вас с собой, — неожиданно приказал подполковник. — Едем ко мне. Я хочу, чтобы сейчас подле меня находился преданный человек, способный разделить со мной радость.

Мы сели в карету Бирона и покатили к его дому. Позади неслись конные гайдуки в расшитых серебром и золотом кафтанах.

Экипаж въехал в открытые ворота, остановился возле двухэтажного каменного особняка. Двое солдат-измайловцев вытянулись во фрунт, приветствуя командира. Темные лакированные двери распахнулись. С высокой лестницы к карете сбежал страшно взволнованный человек в зеленом камзоле. Я узнал дворецкого.

— Беда, беда, ваше высокородие! — замахал руками он.

Бирон побледнел, рывком открыл дверцу кареты, спрыгнул без всякой подставки на землю.

— Что случилось?

— Супружнице вашей, Александре Александровне, плохо. Господин лекарь говорит: помре она скоро.

Приехали, подумал я, глядя на пошатнувшегося от столь ужасного известия офицера.

Бирон на негнущихся ногах поднялся по ступенькам, зашел в особняк. Я следовал за ним по пятам. Навстречу вышел невзрачный мужчина в очках с толстыми линзами. Это был лекарь, он снял парик, под которым обнаружилась обширная лысина, и скорбно произнес:

— Мне очень жаль, но я не Господь Бог, чтобы вершить чудеса. Хорошо, что вы прибыли скоро и застанете супругу живой. Священник прибудет с минуту на минуту.

Бирон схватил врача за грудки, дернул к себе:

— В чем дело, почему моя Саша умрет?

— У нее слабый организм. Она не переживет роды, — вырвавшись из медвежьей хватки курляндца, сообщил врач.

— И вы ничего не можете сделать?

— Боюсь, это так. Медицина, увы, бессильна.

На Густава Бирона было страшно смотреть. Он враз осунулся, куда-то подевались его высокий рост и богатырская стать.

Я вдруг вспомнил о докторе Куке, хирурге-англичанине. Вот и ему представился повод показать свое искусство. Только бы он был в Петербурге.

— Господин подполковник, могу я воспользоваться вашей каретой?

— Что? — Бирон повернулся, окинул меня непонимающим взглядом. — Зачем она вам, барон?

— Я постараюсь привезти другого врача. Очень хорошего. Может, еще не все потеряно.

Глава 15

Гулянка шла уже вторые сутки. Густав Бирон, два молоденьких офицера Измайловского полка, пожилой майор-семеновец, малознакомые штатские, очевидно земляки-курляндцы, и я на протяжении двух суток только и делали, что кочевали из кабака в кабак. Пока вокруг счастливой матери и новорожденного хлопотали медицинские сестры, кормилицы и няньки, мужскую компанию выпроводили из дома, чтобы не занесли инфекцию. И понеслось.

Наверное, я побывал во всех австериях Петербурга. Мы шумной толпой вваливались в заведение, проскакивали «черную половину», где вместо тарелок использовались дырки, выдолбленные в столах, а ложки посетители приносили с собой, врывались на «чистую» часть. Нетрезвый, раскрасневшийся Бирон громогласно подзывал хозяина, требовал, чтобы несли самое лучшее.

— Даже не говорите, сколько это стоит, просто несите. Я плачу за все! — восклицал он.

Компания занимала место возле окна, прислуга суетливо накрывала столы, все безмятежно шутили и смеялись. Дорогое вино лилось рекой; билась посуда; мялись серебряные стопки и бокалы; дощатый пол ходил ходуном от стука каблуков; ломалась мебель — табуреты, стулья, скамейки, лавки; вызванные музыканты валились с ног от усталости. Откуда-то взялись разряженные, густо напудренные и накрашенные девицы в ярких шелковых туфлях и пышных кружевах. Дамы заливисто хохотали, наравне с мужчинами пили за здравие младенца и смело подходили к столу, где для особых гостей лежали приготовленные кисеты с душистым табаком, короткие голландские трубки из глины и «фидибусы» для их раскуривания. Во время танцев девицы лихо отплясывали некое подобие канкана (точно не уверен, но, кажется, это я спьяна научил их этим мулен-ружским штучкам), музыка горячила кровь, хмель ударял им в головы, выветривая остатки стыда, юбки задирались все выше и выше, ноги подбрасывались уже почти к голове. Короче, выполненная в полном соответствии с канонами соцреализма картина полного морального разложения аристократии.

К чести Бирона замечу, что в танцах он не участвовал, только много пил и блаженно улыбался: