В. Бирюк - Стрелка Страница 32

Для войска нашего стал я «притчей во языцех». Одной бы моей «смоленскости» довольно было, а тут ещё… Слава обо мне пошла… неоднозначная. Более всего говорили «лих», «ловок», «мутен». За манеру мою биться молча, не горячить себя рыком да рёвом, как покойный Эрик на поле, называли «немым душегубцем». Ожидали все, что нурманы, сами или по воле князя, меня прирежут. Но смерть моя всё не случалася, отчего люди в вельми сильное смущение приведены были.

Да не в том дело, чего люди промеж себя болтают! А в том, что люди обо мне сведали, что, как сел я во Всеволожске воеводою — ко мне пришли. Домой сходивши, поглядевши, подумавши, из мест своих родимых ко мне подались. Вместе с земляками своими. Немало народу с Волжского Верху в те поры ко мне перешло.

После соединения войск в устье Клязьмы история эта дошла и до Боголюбского. Как государь православный он должен был меня наказать. За бой между соратниками. Однако… «победителей не судят». Более того: победа моя налагала, по мнению верующих, отсвет покровительства Богородицы. Казнить же человека, которому Царица Небесная благоволит… Вскорости, как надумал князь Андрей мне голову срубить, и это вспомнилось.

Ну и кто ж, кроме господа бога, такие дела наперёд прозревать может?

Вот как-то так… А, ещё саблю свою достал, с Лазарем клинками позвонили. Оживает парень. И удар у него хорошо поставлен. А вот ногами двигать… Сомкнутый неподвижный строй щитоносцев — основа русской военной науки. И прорезается это — повсеместно.

С утра — молебен на пристани в Мологе, потом дождались, пока княжьи лодии вперёд выйдут, потом боярские по старшинству, наконец — мы следом. Дальше — уже ушкуи идут да купчики тянутся.

Переход короткий — Усть-Шексну можно бы проскочить без остановки, да уж больно место памятное. Здесь, во время Ростовского восстания ещё один Ян — Вышатич, волхвов рубил. На их костях церковь поставили.

Рядом ещё место интересное — Переборы. Тут Волгу вброд переходят. Досюда будут доходят хлебные низовые кораблики в Имперские времена. Отчего и разрастётся Рыбная слобода в город Рыбинск. В сезон будет собираться сюда разных биндюжников да бурлаков — вчетверо против горожан. Дальше-то — только плоскодонками или посуху. Но сперва — надо Казань с Астраханью взять под русскую «шапку».

Потом в эти Переборы посадят водосливную плотину Рыбинского водохранилища.

Интересно мне посмотреть, как наши ушкуйники — брод проходить будут.

Посмотреть на ушкуи на мели — не удалось. «Волгу — вброд», «по колено» — это в межень. Сейчас вода высоко стоит — никаких проблем нет, а вот моё внимание к ушкуйникам…

Может, кто-то думает, что главная забота в армии: «как побить врага?»… До супостата ещё дойти надо. Дожить бы до такого удовольствия…

Стендаль правильно пишет:

«Если солдат здоров — он хочет вернуться домой, помыться, поесть и завалится в постель с женой. А если солдат болен, он — не солдат».

Три главных войсковых проблемы: жратва, бабы, дисциплина. Что-то не так по первым двум пунктам — «дисциплина хромает». А она в средневековых армиях и изначально… Безногая?

У нас нынче два десятка «строевых» лодий — 5–6 сотен мужиков. А баб — две. Княжья сударушка и её служанка.

Служанку я видел. Внешне… тот же Резан, только «без архитектурных излишеств». А в войске… девять из десяти — парни от 15 до 20 лет. Все — холостые. То есть — нормального навыка общения с женщинами не имеют.

Для них «баба» — или мать: на стол подаёт да по ушам полотенцем бьёт, или девка на вечорке: мнётся, жмётся, не даётся. Хихикает, дурит, капризничает. Её бы прижать… Ан нет — рядом старшие. Которым всего этого… им бы — лишь бы новых забот не было. А то — и морду раскровянят, и спину распишут.

И тут… воля! Сравнивать войско на походе против жизни дома… Ай-лю-ли! Любо-дорого! Свободой — не надышаться!

Десятник — не батя с дедом, не уследит. Да и вообще: дома велят — чтобы покой был. А в войске… лихость в цене. Тут тебе честь не по отцу, а по тебе самому. Тут — не мелюзга сопливая, не старики бранчливые, скотина не поеная, дрова не колотые, трава не кошенная, мусор не вынесен… Тут не «мирок» деревенский — мир божий! Во всей своей красе майской! А вокруг — полно таких же! Молодых, рьяных… не битых, не ученных…

«Великий пост» им досрочно оборвали, жор идёт — «в три горла»: надо много чего съесть, пока не испортилось. Опять же — вокруг весна и нерест. Природа вся… всякая букашечка… «плодится и размножается». И всякому живому… ну очень хочется… как та букашечка… или хоть как та травиночка…

«Я был когда-то странныйМальчонка безымянный,К которому девчонки…Никто не подойдет.Теперь я стал войняшка,Мне каждая милашкаПри встрече сразуДаёт-даёт-даёт!».

Гребля, конечно, несколько снижает накал… и предоставляет простор… для выхода энергии. Но народ в это занятие уже втянулся, начинает напряжённо интересоваться окружающими… пейзажами.

«Как будто вьюга намелаДва этих маленьких холма».

Вот эти? Таких маленьких? А давай сделаем побольше.

Делают. Стараются. Но… не по Бёрнсу:

«И между мною и стенойОна уснула в поздний час».

Какой может быть сон у «девушки»?! Страда пришла! День — год кормит! Утром войско уйдёт, что нахлопала — то и полопала.

Каждый вечер, как только войско становится лагерем, с округи сбегаются туземцы. Кто-то барахло тянет на продажу — «продукцию народных промыслов». Но откуда у смердов — товары для войска? Особенно — по весне, когда старое — уже съели, а новое — ещё не выросло.

Ходит мужичок-коробейник по лагерю, кричит:

– А кому ложку? А кому ложку?

– Дядя! Не ори над ухом. Что ты хренью занимаешься? У всех же свои ложки есть.

– А… Ну… А вдруг кто обронил? Или — погрыз? Слышь, эта, мил человек, а может тебе… того… бабёнку? А? Дело-то молодое…

– Жену, что ли, предлагаешь? Так у твоей благоверной и зубы, поди, уже от старости по-выпали.

– А на что тебе в этом деле бабьи зубы? Не, не жену. Сноху. Молодая, горячая, сла-а-адкая… Тама вона, в леску дожидается. С супруженицей, стало быть, моей. (И громко, уже всему личному составу, отдыхающему вокруг костра). А, ребятки? Баба надобна? Чистенькая, беленькая, третьего дня в бане намывалася. А? Ласковая такая. И возьму недорого: по ногате за разик.

Лихой купец: у нас в хоругви два десятка самцов. Это — гривна. Две коровы. А сноха… «не лужа — останется и для мужа». Денёк отлежится… А то — и так. Пахоты да боронования ещё нет, работы по хозяйству — не тяжкие.

Многовато он просит: нам как-то в Пердуновке Кудряшок свою жену предлагал по куне. Но там, конечно, рынок был куда как ограниченнее. А тут вона сколько… хотелок озабоченных.

Семейный подряд. Но это — редкость. В смысле: редкость, когда такие дела мужчины предлагают.

В русском языке «сводня» — очень древнее слово, как «сваха». Производное мужского рода: «сводник» — позднее. А уж «сутенёр» — и вовсе новодел. К «свахе» мужской род так и не образовался. Свахун, свахец, свахуярин…? Исконно-посконное гендерное разделение профессий.

Обычно заявляется старуха. Но — не сваха. И начинает расписывать. А то и показывать: стайка из двух-пяти баб. Бабы — хихикают и жеманятся, старуха — цыкает и цену держит.

Дальше — по-всякому. Когда становимся лагерем возле города — сбегаются почитай все посадские, да и городские подзаработать выскакивают. Наши 5–6 сотен «необогретых» — «обогреваются».

Как попадаем возле селения небольшого… Десяток-другой баб да девок на нашу орду… А серебра-то у кого из воев вовсе нет, а у кого есть, да отдавать жалко. И смотреть не на что, и цена кусучая, и очереди ждать до утра… «Я тебе серебрушку обещал? Я тебе ещё пообещаю…».

Начинаются эксцессы. С одной стороны — наши. С оружием под руками. С другой — бабьё с визгом на три октавы. Впереди — деревенька. Там мужики с кольями. Рядом шатёр княжеский. Там нурманы с мечами…

Бабы в лагерь не идут — побаиваются, воины в селение… — аналогично. Уже есть примеры. Только толпой. Большинство устраивается «в кустиках» вокруг лагеря. Про «минное поле» вокруг воинского стана — я уже рассказывал? Про разных «санитаров леса», которые за этой полосой водятся… А придавить молодого, горячего — аж дрожит, ничего не видящего-слышащего, полу-одетого, в полу-спущенных…

Бардак. В смысле — наоборот. Борделя-то и нет. Фокус в том, что в хоругвях бабы запрещены.

Британский адмирал в отставке как-то признавался:

«На всех кораблях королевского флота есть женщины. Матросы тайно их приводят и скрывают. Держать под контролем офицеров все помещения современного эсминца — нереально».

У нас тут плоскодонки-«рязаночки», а не эсминцы «её королевского величества британского флота». Баб из-за их одежды и платочков — далеко видать. Поэтому в лодейках их нет. Но следом тащатся купцы.