Алексей Махров - Спасибо деду за Победу! Это и моя война Страница 33

– И что же это? – вернул я усмешку «старшине-лейтенанту». – Вспышки на солнце? Или противник?

– Отнюдь, мой юный друг! – улыбка Петрова стала шире. – Ты не учитываешь, сколько времени уйдет на согласование полета! Если этот полет вообще разрешат.

– Вот потому в эту группу должен войти кто-то из вас! – Я по очереди посмотрел в глаза каждому бойцу. – Только не надо мне свистеть, что вы простые красноармейцы и никто вас слушать не будет!

Тут меня снова удивил Альбиков – пока Петров и Валуев хмурили брови, пытаясь понять, где допустили утечку (сержант при этом еще и рукоятку ножа лапал), Хуршед весело рассмеялся.

– А ты умный парень, Игорь! – похвалил узбек. – Сам догадался или сказал кто?

– Он вообще наблюдательный… – мрачно добавил Петров. – Вот так и думаешь: сразу прибить или пусть немцы с ним мучаются… Думаю, что надо немцам оставить – оно им еще кровавыми слезами отольется.

Валуев прекратил тискать рукоять ножа, и я расслабленно выдохнул – похоже, что прямо сейчас меня убивать не будут. Черт знает эту «кровавую гэбню»… В сказку про «сто-пицот мильенов» невинно замученных в сталинских лагерях я не верил, но любая спецслужба мира просто обязана охранять свои секреты, в том числе и от потенциальной угрозы секретоносителям. Возможно, будь мое нынешнее тело постарше – лежать мне уже в тихом тенистом месте. Под метром грунта… Эх, ладно… Они в общем хорошие ребята, настоящие советские парни – только волчья натура иногда прорывается. Издержки профессии, так сказать…

– Значит, так, товарищи… Отправим в Ровно небольшую группу. На мотоцикле. Два человека: сержант Альбиков и… Игорь Глейман. Игорь, у тебя какой-нибудь документ есть?

– Есть, конечно! – достаю из нагрудного кармана когда-то белой, а ныне жутко замызганной рубашки комсомольский билет. – Вот!

Петров даже не стал брать документ в руки. Отмахнулся – мол, верю, убери.

– Вот и отлично! – резюмировал «старшина-лейтенант». – Первому же попавшемуся представителю советской власти и предъявишь! Сопроводив рассказом – кто вы такие и что здесь делаете. А потом, если не подействует, Альбиков свой документ покажет. Ну, тот, Хуршед, который…

– Я понял, командир! – спокойно кивнул узбек. – Все сделаю как надо!

– Сигналы для самолета: в светлое время суток – две красные ракеты в направлении посадочного коридора, в темное – четыре костра по старой схеме. Ну, ты помнишь…

– Помню, командир! – снова кивнул Хуршед.

– Хорошо… Идите, собирайтесь!

– Тут еще одно дело… – заикнулся я.

– Ну что еще? – вымученно произнес Петров.

– Старика за продуктами отпустите! Мы ведь телегу в лесу оставили, а ребят кормить надо!

– А он что, все еще здесь? – удивился Петров.

– Я приказал никого с хутора не отпускать! – пояснил Валуев. – А то хвост притащит…

– Ну, так дай ему пару пионеров в помощники и кого-нибудь из наших для контроля! – распорядился Петров. – Все! Уйдите с глаз моих! Я немца допрашивать буду. Он, кстати, жив там?

Мы дружно посмотрели на фельдфебеля, про которого просто забыли за разговором. Шарбейтер так и лежал на земле, предпочитая лишний раз не мозолить глаза страшным «жидокомиссарам».

– Живой! – сообщил я. Проходя мимо, не удержался – врезал с ноги в бочину.

– И-и-и-игорь! – укоризненно протянул Петров.

– Все-все! Я уже ушел!

Выйдя с заднего двора, я первым делом нашел Барского и Пасько.

– Миша! Я отправляюсь за подмогой! Пока меня нет – ты за старшего!

– Но как же… Ты один пойдешь? – оторопел Миша.

– Нет, меня сержант Альбиков проводит. Вы, главное, сидите тихо! Старшину слушайся – он плохому не научит! Снарягу мою куда кинули?

– В избе сложили, в сенях, – ответил Барский и грустно спросил: – Может… я все-таки с тобой?

– Нет, братишка, прости, не могу! – Я не стал добавлять, что без него мы доберемся быстрее – не будет гири на ногах, за которой нужно следить, а то она под пули влезет. – Игнат!

– Я! – молодцевато гаркнул Пасько.

А потом как-то по особенному лихо вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками растоптанных сапог, приклад вытянутой вдоль тела винтовки брякнул о землю.

– Полковник Игнат Михайлович Павленко. Последняя должность – начальник штаба тридцать четвертого армейского корпуса.

Миша Барский смотрел на деда Игната, как на заговоривший забор.

– У Скоропадского, значит, служил? – брякнул я наобум[65]. Это была единственная фамилия государственного деятеля Украины времен Гражданской войны, кроме Симона Петлюры, которую я знал. Спасибо Булгакову и его роману «Белая гвардия», читанному в детстве.

– Так точно! – не стал отрицать старик. – Толковый был военачальник!

– Это тогда тебя Петлюра расстрелять хотел?

– Нет, годом позже, в конце восемнадцатого года.

– Так, дед, ты хоть и полковник царской армии, но слушаться будешь меня, Игоря Викторовича Глеймана, сына командира полка РККА! Не нравится такое положение – скатертью дорога, я никого не держу!

– Так точно! – гаркнул старик. Эх, чувствую, замудохает он нас со своими старорежимными уставными фразочками.

– Ну а ты чего стоишь, рот разинул? – накинулся я на Барского, натурально разинувшего рот от удивления. – Живого белогвардейца никогда не видел?

– Петрович! – выдавил из себя Миша.

– Что?! – не понял я.

– Твое отчество – Петрович!

– Оговорился, – отрезал я, отворачиваясь. Вот так шпионы и прокалываются… – Так значит полковник Павленко… Игнат Михалыч! Старшина Петров разрешил тебе съездить за продуктами. Возьми двух ребят – Миша скажет, кого именно. И сержант Валуев даст своего бойца. Постарайтесь к вечеру вернуться. А то… мало ли… мы, может, улетим… Задание ясно?

– Так точно! – снова гаркнул Пасько. Вернее – Павленко.

– Ты это… твое высокоблагородие… не ори так! И про свою лихую офицерскую юность… помалкивай! Ребята наши – комсомольцы, их с детства учили вас, золотопогонников, ненавидеть!

– Понял! – уже гораздо спокойнее ответил Павленко.

– Миша! К тебе тоже относится!

– Чего? – удивился Барский.

– Про то, что дед Игнат – полковник царской армии, – помалкивай! Там, – я ткнул пальцем на восток, – кому надо мы доложим, а ребятам ничего не говори!

– Но он же!.. – возмутился Миша.

– Я так понимаю, что с Красной Армией Игнат Михайлович не воевал? – я вопросительно посмотрел на Павленко.

– Никак нет! – отрицательно качнул головой бывший полковник. – Не довелось!

– Ну вот! Значит, нравственная проблема снимается! – констатировал я. – Хотя… перед лицом общего врага… мы могли бы и забыть прежние распри. Так что, братишка, я могу на тебя надеяться?

– Да! – выдавил Миша.

– Славно! – я хлопнул Барского по плечу. – Ну, прощай, друг! Пойду я… Не провожай!

Я быстрым шагом заскочил в избу и принялся копаться в сваленных в полутемных сенях немецких ранцах, разгрузках и прочей ерунде. Наконец, нашел «свою» портупею, «АВС» и сумку с патронами. Напоследок заглянул в горницу – здесь размещались только тяжелые. Светочка, порядком утомленная долгим переездом, дремала, но, почувствовав мой взгляд, открыла глаза. Я ободряюще кивнул ей и прошептал одними губами: «Держись, солнышко! Я скоро вернусь с подмогой!» Девчонка кивнула и едва заметно улыбнулась. И от этой слабой детской улыбки у меня вдруг так защемило сердце, что я торопливо вылетел из горницы, чтобы не пугать ребятишек. «Порву! Если хоть одна фашистская сволочь на пути встанет – порву! Потому что дети на войне – это неправильно! Их здесь быть не должно!» – крутились в голове сумбурные мысли.

На крыльце на меня налетела Марина.

– Ты опять? – сердито спросила она, потешно уперев кулачки в бока. Ну точь-в-точь моя жена начинает стандартную выволочку после очередной пьянки.

– Опять! – весело киваю я. Настроение немного улучшается. – Вот бы еще узнать – что я такого «опять» сделал?

– Ты опять в одиночку собрался к немцам! – почти выкрикнула Марина.

– Тише ты! Народ-то не пугай! – улыбнулся я. – А то еще подумают, что я сдаваться иду. Надо говорить не «к немцам», а «на немцев»! Подразумевая, что охотиться! Поняла?

На мой филологический совет девушка отреагировала странно – разревелась и убежала. Вернее – хотела убежать, я едва успел поймать ее за руку. Оп-па! А вот это уже серьезно – похоже, что у девушки тут первая любовь намечается. Жаль, что ей попался не юный романтичный школьник, а старый, циничный и злой дядька, по недоразумению получивший молодое тело. А душа-то у меня прежняя осталась – холодная. Потому как жизнь меня весьма качественно пожевала, заставив сомневаться в искренности и бескорыстности женской любви. Вот знаю ведь, что нужно сейчас сказать Маринке что-нибудь ласково-успокаивающее, по опыту знаю – не от сердца идет. И в итоге, наверное, получится успокоить девушку, но осадочек от фальши останется. Поэтому не буду врать – скажу честно, хоть и немногословно.