Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 1. Охота на монстра Страница 35

— То-то, — нравоучительно сказал капитан, отпуская его руку. — Ну, а теперь докладывай по существу.

— Может, по дороге? — Алексей махнул рукой в направлении города. — Ехать минут двадцать, я все тебе успею рассказать. Тем более, что и рассказывать почти что нечего.

Ехали на новеньком американском «Виллисе» — Шибанов только диву давался, как везунчику Бричкину в его заштатном Каменск-Уральском удалось оторвать такую шикарную машину. Водителем Алексей был лихим, автомобиль несся по степной дороге, подпрыгивая на ухабах и оставляя за собой огромное облако пыли, в багажнике тяжело брякали канистры. Чтобы перекрыть свист ветра, Бричкину приходилось кричать.

— Разговоры давно уже ходили… знаешь, как это бывает… один случай, второй, и уже начинают складывать легенды. В общем, есть такая девчонка, медсестричка, работает в нашей медсанчасти… зовут Катя… сама из эвакуированных, из Ленинграда. И представляешь, все раненые мечтают, чтобы она за ними ухаживала. И не потому, что красивая — красивых-то много — а потому, что те, за кем она ухаживает, всегда выздоравливают. Понимаешь, Шайба? Всегда! Даже самые тяжелые!

— Ты проверял? — крикнул в ответ капитан.

— Естественно! По документам, правда, не проверишь — там только фамилии врачей указываются. Но я не пожалел времени, переговорил с врачами — и ты знаешь, все подтверждается! У меня в блокноте двенадцать историй болезни переписано. Все заверены врачами, с которыми эта Катя работала.

— Всего двенадцать?

— Ты не понял, Шайба! Эти двенадцать — самые-самые. Ну, представь, человек с железкой в легком. С дыркой в пузе. Общее заражение крови. Газовая гангрена. Ну и так далее, сам ознакомишься, я человек впечатлительный, мне такие ужасы читать на ночь вредно. Но больше всего меня знаешь, что поразило? Она, когда еще в Ленинграде была, работала на строительстве оборонительных сооружений. И вот их однажды накрыло артиллерийским огнем. Так эта соплячка — ей сейчас восемнадцать, значит, тогда не больше семнадцати было — у одного раненого бойца вырезала снаряд!

— Что сделала? — Шибанову показалось, что он ослышался.

— Снаряд, говорю, вырезала! Он у него в боку застрял! Ну, то есть, не видно было, что это снаряд — такая дура размером с огурец, под кожей! Как он не разорвался — непонятно! Все перепугались, хирург говорит — я не буду оперировать, он же здесь все разнесет на хрен! Тогда эта соплюха, Катерина, берет у него скальпель и говорит — всем отойти на двадцать метров! И представь, все слушаются. Она зажимает эту выпуклость рукой, а скальпелем вскрывает парню бок. Шайба, она до этого в жизни не оперировала! Вырезает снаряд — а это все-таки был снаряд — и со всей дури швыряет его как можно дальше, а сама падает на землю. Бабах! Все живы, включая раненого. Хирург в шоке. Девочка, говорит, дай я тебя расцелую! А она ему — я с трусами не целуюсь. Представь?

— Откуда сведения? — спросил капитан. — Сама рассказала?

— Обижаешь, — Бричкин крутанул баранку и машина вильнула влево, объезжая глубокую рытвину на дороге. — Хирург раскололся. Тот самый, которого она целовать отказалась. Таким, знаешь, не хвастаются…

— Он тоже здесь?

— Да, они одним эшелоном прибыли. В общем, налицо интереснейшая ситуация, друг мой Шайба. Не советская комсомолка, а просто какая-то французская королевишна.

— Почему французская?

— Эх, Шайба-Шайба! Басни про мух цитируешь, а то, что нам Абрамыч в спецшколе про французских королей рассказывал, забыл?

Абрамычем курсанты звали старого коминтерновца, читавшего им курс лекций о странах Западной Европы. Как его звали на самом деле, никто не знал, но акцент и характерная внешность не оставляли сомнений в том, что прозвище свое он получил не зря. Коминтерновец за свою долгую жизнь успел побывать во всех европейских странах, за исключением, может быть, Албании, пережил массу приключений, и его лекции слушались с большим интересом.

— Я с королями редко дело имею, — засмеялся Шибанов. — А с мухами — регулярно.

— Французские короли лечили наложением рук! — торжественно заявил Бричкин. — Когда они выходили на улицы, им прохода не давали паралитики и золотушные! Исторический, между прочим, факт!

— Хочешь сказать, что эта твоя Катя тоже наложением рук лечит?

— Да! — закричал Бричкин и машина снова вильнула. — Именно так! Если бы у нее было какое-нибудь чудо-лекарство, вот как этот английский пенициллин, я бы понял! Но у нее ничего нет! Йод, перекись, хлороформ! То же, что и у других! Только у других тяжелые больные умирают, а у нее — выздоравливают!

Машина уже катила по улицам города. Деревянные домишки за покосившимися штакетниками напомнили Шибанову родной Таганрог. Вот разве что палисадники в Таганроге были зеленее и богаче…

— Это наша медсанчасть, — Бричкин выехал на площадь, где стояли крытые брезентом грузовики, лихо развернулся перед крыльцом длинного деревянного барака, и заглушил мотор. — На самом деле медсанчасть — одно название. Госпиталь, огромный, на полторы тысячи коек. Крупнейший на всем Южном Урале!

— Да ты, как я посмотрю, стал патриотом Каменск-Уральского, — капитан хлопнул его по плечу. — Не завел ли ты себе здесь зазнобу, Леха?

Бричкин ничуть не смутился.

— А если бы и завел? Я парень видный, серьезный, к тому же настоящий джентльмен. Вполне естественно, что я пользуюсь большим успехом у противоположного пола…

— Вот что, джентльмен с Богатяновки, — Шибанов повернулся к приятелю и, слегка наклонив голову, уставился ему в глаза немигающим взглядом. — Скажи честно, ты к этой Катерине тоже подкатывал?

Алексей театрально вздохнул. Попробовал отвести взгляд, но черные глаза капитана держали его цепко.

— Что значит «тоже»? Ну, да, я попробовал установить с ней дружеские отношения. Девчонка симпатичная, веселая. Позвал ее пару раз прогуляться над рекой… Но не сложилось. Очень уж принципиальная. «Я, — говорит, — вас, Алексей, уважаю, как человека, так что давайте останемся друзьями». Ладно, я же джентльмен! Подарил ей цветочки, поцеловал ручку и больше ничем не тревожил ее трепетную душу. Правда, хмыренка этого, который к ней клеился, с лестницы все-таки спустил. Но она, если честно, его и не любила. Она, если хочешь знать, вообще никого не любит. Ждет своего принца…

Шибанов хмыкнул и прикрыл глаза. Бричкин растерянно заморгал.

— Ты что это, Шайба? Ты опять эти свои штучки? Как в школе?

— Да нет, — капитан кривовато усмехнулся. — Я уже давно этим не балуюсь. Так, случайно вышло, извини.

Алексей отвернулся, побарабанил пальцами по баранке «Виллиса». Сказал глухо:

— Больше так не делай, а то морду набью.

Шибанов не успел ответить. С крыльца скатилась толстая девица в очках и белом халате, подбежала к автомобилю, уцепилась за дверцу и закричала прямо в ухо Бричкину:

— Как вам не стыдно! Вы зачем здесь машину поставили? С минуты на минуту привезут больных из Шадринска, куда я их буду сгружать?

— Вы? — изумился Алексей. — Вы лично? Такая хрупкая девушка?

Девица покраснела — то ли от смущения, то ли от злости.

— Немедленно переставьте машину, товарищ лейтенант! — звенящим голосом потребовала она. — Иначе я доложу о вашем поведении начальнику медсанчасти!

— О-о, — протянул Бричкин разочарованно, — в бой вступает тяжелая артиллерия… нет уж, милая девушка, давайте обойдемся без вашего начальства…

Он вновь завел мотор и медленно покатил вдоль грузовиков, высматривая, куда бы приткнуть «Виллис».

— Ты боишься начальника медсанчасти? — недоверчиво спросил капитан. — Кто же этот лютый зверь? Какой-нибудь двухметровый полковник медслужбы, заслуженный патологоанатом республики?

— Знаешь, Шайба, — сказал Алексей грустно, — когда ты пытаешься острить, это выглядит настолько неестественно, что даже пугает. Начальник медсанчасти — женщина. Между прочим, красивая, хотя и старше нас с тобой лет на десять. Кстати, если ты собираешься забрать отсюда Катюшу, предупреждаю — без ее санкции ты это сделать не сможешь.

— Тогда я пошел за санкцией, — Шибанов не стал дожидаться, когда Бричкин припаркует «Виллис», открыл дверцу и легко выскочил на ходу. — Ты, как я понимаю, меня не проводишь?

— Провожу, — обреченно вздохнул Алексей. — Но запомни, капитан: лучше бы это был патологоанатом.

2

Кате хотелось спать.

Отработать две смены подряд — тут любой спать захочет. Смены по 12 часов, это сутки без сна. Где-то после двадцатого часа начинает сильно кружиться голова, думаешь только о том, чтобы присесть на краешек стула, закрыть глаза и отключиться от мира хотя бы на минутку. Но это опасно — потому что заснешь не на минутку, а надолго. Тебя, конечно, разбудят, но голова уже будет совсем тупая, вата вперемешку с чугуном, еще напутаешь с лекарствами, у нее так было однажды, вместо сульфадимезина дала больному обычную соду, это при крупозной пневмонии на фоне сквозного ранения легкого! Профессор Синявский потом сказал, что не понимает, как такая ошибка не убила больного, и Катю охватил такой стыд, что впору под землю провалиться. Правда состояла в том, что больному — это был молоденький лейтенантик-артиллерист, белобрысый, со смешным курносым носом — стало не хуже, а лучше, хотя, ясное дело, не от соды. Может, потому, что она посидела рядом с ним, подержала за руку, и очень-очень захотела, чтобы он поправился. Болезнь лейтенанта представлялась ей чем-то вроде скользкой черной жабы, ее надо было изловить и вытащить на свет. Это было совсем непросто, потому что жаба выворачивалась из рук и пряталась за продырявленное легкое. Да и ловила ее Катя не совсем руками, а как бы воображаемыми пальцами, а попробуй воображаемыми пальцами поймать воображаемую жабу! В конце концов она ухватила тварь за лапу и резко дернув, вытащила из груди артиллериста. Парнишка захрипел так страшно, что Катя испугалась, не повредила ли она ему трахею. Швырнула изо всех сил гадину на пол и раздавила каблуком. Через минуту дыхание больного выровнялось, лицо разгладилось, и он заснул. На следующий день профессор Синявский констатировал улучшение — тогда-то Катя и призналась ему, что перепутала сульфадимезин с содой. Можно было и не признаваться, лейтенант полным ходом шел на поправку, но Катя с детства не умела скрывать свои проступки. Мама ее так научила. А теперь мама умерла, и поступать по-другому означало бы предать маму.