Евгения Белякова - Песочные часы с кукушкой Страница 38

– Жак, кончай эту греческую трагедию. – Яков усмехнулся. – А ты, Карл, успокойся и взвесь все хорошенько. Я абы кому доверять бы не стал, а Жак – он верный человек, талантливый, опытный алхимик и наделен незаурядным умом.

Мозетти остыл довольно быстро и похвалу слушал, смущенно жмурясь.

– Я знаю, – продолжил Яков, – ты его недолюбливаешь. И, в общем, есть за что – темпераменты у вас разные, он тебе, возможно, кажется нахальным и шумным…

Клюев фыркнул и покосился на Жака, который, сама покладистость, только руками развел, мол – грешен, что поделать.

– Словом, подумай, прежде чем кидаться кричать всему свету о том, во что все равно никто не поверит. Ну а если ты все же решил обнародовать изыскания своего помощника, то подумай хотя бы обо мне. Мой проект такого скандала, основанного на невероятных и громких «разоблачениях», не перенесет. Это полностью скомпрометирует его серьезность и научность – кто поверит в успех моего дела, если в помощниках у меня «трехсотлетний граф Калиостро»?

Яков опять был кругом прав, и Клюев тяжело вздохнул. Ему ведь не поверят, но на Шварца в любом случае ляжет тяжесть раздутых сплетен, Петрушу вообще могут упечь в одну из этих новомодных австрийских лечебниц. Да и дела самого Карла Поликарповича пошатнутся, фабрика закроется, рабочие разбегутся… А Настасья Львовна опять расхворается на нервной почве…

Картина, представшая перед внутренним взором Клюева, была поистине апокалиптической. Он вздохнул еще раз и посмотрел на Якова, но уже куда увереннее.

– Хорошо. – Сказал фабрикант. – Я не буду ничего распространять… тем более что вреда, похоже, и впрямь нет. Но! – Он поднял палец кверху. – Дневник я оставлю у себя. Это первое. И буду следить, как бы что не приключилось.

Шварц улыбнулся.

– А большего от тебя никто и не ждал, Карлуша. И я даже рад, что ты по-прежнему бдителен. Одна только просьба… Если все же решишь предать огласке этот… рассказ, ради нашей дружбы, пожалуйста, предупреди меня. Чтобы я хотя бы успел с рабочими рассчитаться, прежде чем проект закроют.

– Ты узнаешь об этом первым, – торжественно пообещал Карл Поликарпович. Они с Яковом пожали руки.

– Чаю? – с сомнением произнес Жак.

– Нет, пойду, пожалуй… – Клюев поднялся. – Я вам тут устроил Французскую революцию в разрезе… вам бы в себя прийти. Ну и мне тоже, если честно. Так что… увидимся, Яков. – Фабрикант коротко кивнул итальянцу. – Жак… Не провожайте, выход найду сам.

Шварц подошел к окну и проводил взглядом удаляющегося по улице Клюева. Тот шел ровным, уверенным шагом. Жак приблизился к патрону и едва слышно произнес:

– Неужели ты настолько ему доверяешь? А вдруг все же раструбит повсюду, естественно, исключительно из благих побуждений? Эх, зря ты не дал мне его напоить особым коньяком…

– Доверяю, Жак. Карл человек разумный, а доводы я привел внушительные, и вполне в области его понимания. К тому же, я пока что еще не разучился убеждать, причем так, чтобы человек верил безоговорочно.

– Отец обмана, – ухмыльнулся помощник.

– «Отец лжи», – поправил его Яков. – Цитируешь, так не перевирай… Тем более что это не про меня. Да и лжи особенной в моей речи не было. И Петру Игнатьевичу несладко бы пришлось – я так понимаю, подоплека твоя кого угодно заставит сомневаться в собственном рассудке; и проект наш оказался бы под угрозой. И Карлуше бы никто не поверил, разве что прицепились бы газетчики к его истории, как к занятному казусу, из которого можно создать страшилку для обывателей. Только вот тебе бы пришлось подальше от шумихи уехать, а мне сейчас помощь нужна, как никогда. Все к концу идет.

– «Все идет к концу»… – задумчиво повторил Жак. – Апокалиптически звучит.

– Как есть, так и звучит.

– Кони, Всадники бледные? Дева в багрянце на Звере ожидается? На нее я б взглянул…

Яков вздохнул.

– Ты несносен. Тянет и меня перефразировать: «Бессмертного и могила не исправит». Ладно… шекспировские страсти поутихли, а работа никуда не делась. Надевай-ка, друг мой, фартук и очки, да становись к столу. И переверни грампластинку. Слышал песню о карлике, что держал маятник часов? Вторая, поставь.

Джилл повернула звонок и постаралась придать лицу больше решимости. Дверь открылась неожиданно быстро, и за ней стоял Адам.

– Мистер Ремси. Я пришла поговорить с вами.

Юноша посторонился, пропуская ее.

– Наедине. – Добавила Джилл и направилась налево, к ближайшей двери. Однако Адам перехватил ее локоть:

– Не туда. У Якова Гедеоновича… визитер. Пройдемте в малую гостиную.

Усевшись в мягкое (неподходящее случаю) кресло, Джилл сложила руки на коленях и сказала деловито:

– Мистер Ремси. Я так и не получила внятного объяснения по поводу вашего поведения за последние месяцы, а также ясного объявления о намерениях. Я хотела бы прояснить, по-прежнему ли вы заинтересованы в дальнейшем общении, существуют ли между нами какие-то невысказанные разногласия или же…

Она запуталась, да и взгляд молодого человека стал будто стекленеть, а брови поползли вверх.

– То есть, я хочу сказать… В прошлый раз мы расстались, когда ты был несколько не в себе, только после болезни. И ведь я не выдумала свои чувства, и ты тоже, я уверена…

– Я не понимаю, – жалобно сказал Адам. – У тебя что-то случилось? Кто-то тебя обидел?

Джилл раздраженно отмахнулась и выпалила:

– Ты меня обидел!

– Я никогда… – Юноша взял ее за руку и вся злость Джилл куда-то вмиг улетучилась. – Я ни за что и никогда не причиню тебе боль, Джилл.

– Но почему тогда… теперь уже я ничего не понимаю. Что ты чувствуешь ко мне, Адам?

Ее тетя пришла бы в ужас от такой прямоты, граничащей с крайней степенью неприличия, но Джилл было все равно. Она должна была выяснить здесь и сейчас – стоит ли ей на что-то надеяться или же лучше всего будет забыть молодого секретаря и продолжать жить дальше.

Адам, ни секунды не задумываясь, ответил:

– Я тебя люблю.

– Но почему… почему ты не пришел ко мне? Не позвонил, не написал? Я ведь все это время места себе не находила!

– Мистер Шварц запретил.

Он сказал это так просто, будто речь шла о чем-то обыденном, вроде запрета покупать ветчину в определенной лавке. Джилл задохнулась, пытаясь подобрать слова, обрисовывающие все ее замешательство и обиду. Наконец она, собравшись с духом, вырвала свою руку из пальцев Адама и выдавила:

– Как такое возможно? Я понимаю, ты на него работаешь… но есть же у тебя свободное время? Разве ты не хотел увидеть меня?

– А я тебя видел. Я провожал тебя до дома каждый день, шел сзади, так, чтобы ты меня не заметила.

– Это… это очень странно, Адам, не находишь? Как он может тебе такое запрещать? А если запретил, и ты слушаешься, сейчас же ты меня видишь…

– Речь шла о том, чтобы не встречаться с тобой за пределами этого дома, и самому не искать встречи. Так я понял. Он сказал: «Не ходи к ней домой или в редакцию, встретив на улице, не заговаривай, а если все же придется, сошлись на срочное поручение и уйди».

– Он меня ненавидит? – Прошептала Джилл. – Но почему? Что я такого сделала?

– Нет, не ненавидит, – Адам снова взял ее за руку и легонько пожал пальцы. – Просто… все дело в нашем проекте. Слишком многое надо успеть, и я не могу отвлекаться, он так сказал.

Джилл заплакала. Вернее, она только сейчас с удивлением отметила, что по щекам ее текут слезы – и то лишь оттого, что стало щекотно. В груди что-то щемило, и в мешанине чувств, теснившихся внутри, самым сильным было, пожалуй, непонимание.

– Но почему? Ты ведь не работаешь круглосуточно? Что ты делаешь, когда заканчиваешь дела? Как наши встречи могли помешать? Может… – От того, что ей удалось нащупать хоть какое-то объяснение, стало почти физически легче. – Может, он думает, что ты выдашь случайно какие-то секреты, а я расскажу об этом в статье?

– Не знаю. – Адам покачал головой. – Он не говорил. Просто запретил видеться.

– Несносный, ужасный, бессердечный человек! – Теперь Джилл рассердилась. – Я бы дала ему слово… подписала бы документ, если надо! Нельзя же так поступать с человеком. А ты – ты что, никак не мог возразить?

– Я не могу ему возражать, – мягко улыбнулся Адам.

– Почему?

Юноша задумался. Но не так, будто сочинял лживый ответ, это было видно по его лицу; а так, будто пытался подобрать слова, которые Джилл поймет.

– Я ему обязан жизнью. Он мой…

– Отец? – Изумилась девушка. – О… тогда понятно. Но…

Сотни мыслей пронеслись в голове. Внебрачный ребенок, ответственность и чрезмерная забота, и, хоть Адам уже достиг совершеннолетия, все же был связан узами почтительности и послушания. Для того, чтобы пойти против воли родителя, требуется не только самоуверенность, но и решимость идти до конца, и, если надо будет, настоять на своем ценой хороших отношений с отцом… Такого она Адаму, безусловно, не желала. Если он рассорится с отцом из-за нее, это ничем не поможет, и она будет чувствовать себя ужасно. Возможно, будет корить себя всю оставшуюся жизнь.