Евгения Белякова - Песочные часы с кукушкой Страница 39

– Я не могу ему возражать, – мягко улыбнулся Адам.

– Почему?

Юноша задумался. Но не так, будто сочинял лживый ответ, это было видно по его лицу; а так, будто пытался подобрать слова, которые Джилл поймет.

– Я ему обязан жизнью. Он мой…

– Отец? – Изумилась девушка. – О… тогда понятно. Но…

Сотни мыслей пронеслись в голове. Внебрачный ребенок, ответственность и чрезмерная забота, и, хоть Адам уже достиг совершеннолетия, все же был связан узами почтительности и послушания. Для того, чтобы пойти против воли родителя, требуется не только самоуверенность, но и решимость идти до конца, и, если надо будет, настоять на своем ценой хороших отношений с отцом… Такого она Адаму, безусловно, не желала. Если он рассорится с отцом из-за нее, это ничем не поможет, и она будет чувствовать себя ужасно. Возможно, будет корить себя всю оставшуюся жизнь.

И все же… до чего можно дойти в заботе о своем ребенке? Где та грань, которая отделяет искреннюю любовь от жестокого диктата, когда стремление оградить превращается в ограничения? Своих детей у Джилл не было, родителей она потеряла рано, и могла судить лишь по отношению к ней дяди и тети, да по книгам – и ей казалось, что мистер Шварц явно перегибает палку. Возможно, он исходит из неких религиозных побуждений?

– Мистер Шварц – еврей? – Спросила она.

– Не знаю. – Адам, с явным волнением наблюдавший за ее лицом, будто ждал опасных проявлений гнева или отчаяния, пожал плечами. – Он никогда не говорил мне о том, к какой религии принадлежит, или к какой национальности.

– Наверное, он не одобряет меня, потому что я – не еврейка… – Почти уверенно сказала Джилл.

– Нет, – с обескураживающей честностью тут же поправил ее Адам, – он сказал, что ты «помеха нашему проекту».

– Я уже ничего не понимаю, – простонала девушка. – Что за проект?

– Не могу сказать. Он секретный.

– То есть… – Джилл усилием воли заставила себя убрать руку из ладони Адама. – Ты меня любишь…

– Моя жизнь не имеет смысла без тебя. Даже когда ты вдалеке, мне достаточно знать, что ты – где-то.

– Не перебивай, – всхлипнула Джилл. – Ты меня любишь, и я тебя люблю, и ты хочешь быть со мной, но не способен нарушить запрет мистера Шварца?

– Да, все верно.

– Я, пожалуй, пойду. – Джилл встала с кресла, чуть покачнулась, но, когда Адам подставил ей локоть, чтобы ухватиться, вздернула подбородок и отвернулась, продолжая говорить уже себе под нос, не глядя на молодого человека: – Мне надо подумать… Я… дам тебе знать, когда решу, как нам быть.

Изо всех сил стараясь не зарыдать, Джилл вышла из гостиной; пока шла, она спиной чувствовала взгляд Адама, направленный на нее. Но не обернулась, даже выйдя на улицу – лишь чуть вздрогнула, когда чуть погодя (он совершенно точно стоял на пороге, и смотрел ей вслед) хлопнула дверь, закрываясь.

Карл Поликарпович отходил от дома Шварца в состоянии странном – вроде бы решение было принято, и сомнений уже не было, но в голове шумело, вертелись обрывки фраз из недавнего разговора, и неотступно преследовало его чувство, что Яков вроде как крест на нем поставил, разочаровался. Возможно, даже обиделся. Справиться с обуревавшими его эмоциями на ходу Карл Поликарпович не мог и потому, завернув за угол и увидев кофейню, призывно манящую уютным светом апельсиновых абажуров, направился туда. Столики у огромного застекленного окна, выходящего на улицу, были заняты; да он и не хотел сейчас, чтобы мельтешили перед глазами, потому даже порадовался, что ему, извинившись, предложили скромный столик в уголке кофейни, почти у входа. Заказал винегрет и крепкого чаю. Официант вернулся скоро и в дополнение к основному заказу поставил перед Клюевым блюдце, на котором возлежала булочка с изюмом.

– За счет заведения, новое лакомство, попробуйте.

Чай был сладкий, черный – но без молока, как Клюев любил. За едой фабрикант расслабился, успокоился и тревожащие его необъяснимые страхи отступили.

Колокольчик над дверью тренькнул, и Карл Поликарпович неосознанно поднял голову, посмотреть на вошедшего. И удивился, узнав в миловидной барышне, что влетела в кофейню так, будто за ней несся сатана, ту самую молодую журналистку, которая часто бывала у Шварца, и к семье которой они раз приезжали с визитом. Девушка застыла на пороге, словно бы не совсем понимала, где находится.

– Мисс Кромби! – Махнул ей рукой Клюев. – Как я рад вас видеть! Присоединяйтесь, пожалуйста.

Девушка неуверенно обвела взглядом зал и подошла к столику фабриканта.

– Да садитесь, садитесь. Как это будет по-английски? «В ногах правды нет».

Мисс Джилл опустилась на стул напротив Клюева и сняла перчатки. Пробормотала что-то вроде «Добрый день» и уставилась в стену.

– Вот так встреча, – добродушно сказал Карл и подвинул к ней меню. – Заходили на Николаевскую?

Девушка кивнула, двигаясь как-то заморожено. Клюев отметил и покрасневшие веки, и румянец на лице, вздохнул.

– Случилось у вас что? – С непритворной теплотой спросил он. Затем, вспомнив, какие намеки слышал от Жака пару месяцев назад, понимающе похлопал мисс Кромби по руке. – А, понимаю. С женихом своим поссорились, Адамом? Так это дело обычное, не берите в голову. Бывает у всех влюбленных, пройдет пара дней, и забудете про размолвку…

Вначале девушка посмотрела на него отстраненно и холодно, как и полагается английским леди, когда им задают слишком личные или же неуместные вопросы. А потом, к полному смятению Карла Поликарповича, ресницы ее задрожали мелко-мелко, и она заплакала навзрыд.

– Ох, матерь божья, царица небесная… – Забормотал Клюев по-русски, смущаясь эдаким взрывом, но вынуть из кармана платок и протянуть девушке все ж догадался. – Полноте… то есть, come down, мисс…

«Вот так-так, ткнул пальцем в небо, а попал по больному… – подумал он. – Неужто и впрямь дела сердечные?».

Журналистка промычала что-то сквозь платок.

– Простите, что? – Снова обратившись к английскому языку, переспросил Клюев.

– Он меня любит… – пролепетала девушка.

– Так это ж хорошо.

– Вы не понимаете… – снова полились слезы. – Он любит меня, но ни за что не бросит его!

– Кого? – Опешил Клюев.

– Как будто ему разум затуманили… Это неправильно. Он сказал, что не оставит хозяина, что ему жизнью обязан, и слово его закон… Это ведь как рабство! Как будто… вдруг это секта? Этот страшный человек что-то с ним сделал! Невозможно же так подчинить чужую волю, если только тут не замешано что-то ужасное! Противоестественное. Он его словно за марионетку держит!

– Да кто «он»? – Запутавшись в речах девицы, перемежающихся рыданиями, Карл Поликарпович против воли брякнул: – Кто – Жак?

– Да при чем тут Жак! – Рассердилась девица. – Я говорю о мистере Джейкобе!

Медленно, будто шестеренки в мозгу проржавели и отказывались крутиться, Клюев перевел для себя: Джейкоб – Яков.

– Вы что-то путаете… – Успокаивающим тоном произнес фабрикант. – Вот, выпейте чаю… – Расторопный официант, едва увидел, что к посетителю присоединилась дама, тут же выставил второй прибор и обновил напиток, и Клюев поспешил налить мисс Кромби полную чашку. По своему, хоть и небогатому, опыту общения с англичанами он знал, что у них «tea» решает почти все проблемы. Глядя, как заплаканная барышня схватила чашку, словно утопающий – спасательный круг, он окончательно в этом уверился. – Сейчас попьете горяченького, успокоитесь, и все мне расскажете. Ну… – спустя минуту обратился он к Джилл. – Что там у вас стряслось с мистером Ремси?

Мисс Кромби долго смотрела в стол, а затем, еле двигая губами, тихо начала говорить.

– Я пришла к Адаму. Нам надо было обсудить… то есть, понимаете, я больше не могла так – я хотела знать точно.

– Понимаю. – Сказал Клюев, хотя, наоборот, пока объяснения девицы ничего не проясняли, и отличались от того, что он слышал ранее, лишь отсутствием всхлипов.

– Если бы он сказал, что более не чувствует ко мне ничего более дружеского участия, мне было бы даже легче. Но он сказал… Он сказал, что любит меня больше жизни, что не мыслит существования своего хотя бы без осознания того, что я где-то в этом мире… Но он не может быть со мной, потому что всецело принадлежит мистеру Шварцу. Чем подобное можно объяснить?

– Например тем, что Адам имеет некие обязательства перед Яко… мистером Джейкобом, и, как настоящий джентльмен, не может позволить девушке, которую любит, связать с ним свою жизнь до тех пор, пока он обязательств этих не выполнит, – сказал Клюев и почувствовал, что вспотел, составляя такую длинную и заковыристую фразу на чужом языке. – Я так понимаю, что мистер Шварц Адама вырастил, воспитал, дал образование…

– Это все так, – кивнула Джилл и, все еще не поднимая глаз, отщипнула кусочек булки, которую Карл Поликарпович ей подвинул. – И в таких случаях принято вернуть долг своему благодетелю, а потом уже жениться, это правда, но… Дело не в этом. То, как именно он говорил… Будто он совершенно, совершенно не властен над своей судьбой или даже… точно знает, что ему недолго осталось жить.