Элис Манро - Луны Юпитера (сборник) Страница 39

– Когда Писарро высадился на американском побережье, инки уже ели на золоте, – говорит Дэвид.

– Не делай вид, будто положение безвыходное, – говорит Кимберли.

– Я вот что думаю: может, нас уже завоевали? – мечтательно вопрошает Рут. – Может, все мы – осколки прошлого? Нет, не так. Ископаемые. Вот кто мы такие. В некотором смысле мы уже ископаемые.

Ева отрывает голову от сложенных на столе рук. Ее занавесочная фата сползла на один глаз, все краски потекли, из-за чего личико превратилось в пятнистый цветок. Она изрекает сурово и громко:

– Я не ископаемое!

– Конечно нет! – заверяет ее Валери, и уже начались зевки, задвигание стульев, застенчивые и официальные улыбки, задувание свечей: время расходиться.

– Вдохните запах реки! – призывает всех сразу Валери.

В темноте голос ее звучит одиноко и нежно.

– Луна в ущербе.

Не кто иной, как Роберта, объяснила Джорджу, что означает «луна в ущербе», и когда он произносит этот термин вслух, получается нечто вроде подношения.

Сейчас, когда они едут меж двумя черными полями, это определенно звучит как подношение.

– Да, в самом деле.

Роберта не отвергает это подношение молчанием, но и не выказывает особой радости. Она хранит вежливость. Зевает, и зевок получается глубоко личным. Это не какая-то намеренная тактика, хотя Роберта знает силу равнодушия. Силу всего, что подлинно. Притворство он всегда раскусит; на любую тактику найдет противодействие. А ей надо бы пойти дальше – туда, где ничто не будет ее волновать. Тогда он почувствует, как она легка и далека, и чувства его оживут. Она обладает властью. Но стоит только оценить это по достоинству, как власть начнет ускользать. Вот Роберта и теряется в раздумьях, а сама зевает и балансирует на грани между бесчувственностью и чувствительностью. Будь ее воля – она бы осталась на этой грани.

Полутонный пикап, несущий Джорджа и Роберту с Евой и Анджелой, сворачивает на третью поселковую дорогу Уэймута, известную среди местных жителей как Телефонное шоссе. Это гравийная дорога, довольно широкая, хорошо укатанная. На нее они свернули с Ривер-роуд, более узкой трассы, проходящей мимо дома Валери. От угла Ривер-роуд до ворот Джорджа примерно две с четвертью мили. Этот отрезок Телефонного шоссе пересекают под прямым углом две второстепенные дороги. На каждой, в отличие от Телефонного шоссе, есть стоп-линия. Первый перекресток проехали. Из второго, с левой стороны, выворачивает бутылочно-зеленый «додж» 1969 года, несущийся со скоростью миль восемьдесят-девяносто в час. С вечеринки едут домой, в Логан, двое парней. Один вырубился. Второй крутит руль. Фары включить забыл. Дорогу ему освещает луна.

Времени не остается даже на одно слово. Роберта не вопит. Джордж не касается тормозов. Перед ними темной вспышкой, без фар, проносится здоровенный и, можно подумать, беззвучный автомобиль. Он выныривает из черной кукурузы и заслоняет собой весь воздух, как плоская рыбина в аквариуме, которая выскользнула невесть откуда и заслонила собой всю стенку. Между «доджем» и фарами пикапа нет и метра. И вот «додж» уже исчез. Скрылся в кукурузе по другую сторону шоссе. Они едут дальше. Двигаются по Телефонному шоссе и сворачивают в переулок, останавливаются во дворе и застывают перед темной махиной недостроенного дома. Ими владеет не ужас и не чувство избавления – пока еще нет. Ими владеет чуждость. Они ощущают себя как чужаки, сплющенные, поднятые в воздух, не связанные ни с прошлыми, ни с будущими событиями, как тот автомобиль-призрак, черная рыбина. Над головой шевелятся мохнатые сосны, а сквозь них пробивается чистый лунный свет и падает на робкую траву их нового газона.

– Вы там умерли, что ли? – приводит их в чувство голос Евы. – Мы разве домой еще не приехали?

Миссис Кросс и миссис Кидд

Миссис Кросс и миссис Кидд знакомы целых восемьдесят лет, еще с детского сада, который в то время называли «нулевым классом». Вот самое раннее воспоминание миссис Кросс о миссис Кидд: черноглазая девочка стоит у доски и декламирует какое-то стихотворение, сцепив руки за спиной и вскинув голову, чтобы все слышали уверенный голосок. В последующие десять лет, доведись вам побывать на любом мероприятии или собрании, предполагавшем художественную часть, вы бы непременно узнали там миссис Кидд (которая в то время звалась не миссис Кидд, а Мэриан Ботертон) по темной, густой, ровно подстриженной челке и туго накрахмаленному фартучку: она со знанием дела читала стихи, причем без сучка без задоринки. Даже сейчас миссис Кидд, сидящая в инвалидной коляске, без малейшего повода готова тряхнуть стариной.

За Регенсбург мы бой вели.[39]

Так она начнет.

Или:

Где величавы корабли,Что в Фанди были с нами?…

Она делает паузу, но не потому, что забыла слова: просто ждет от слушателя вопроса («Что это за стихи?» или «Не это ли, случайно, публиковалось в „Третьем читателе“[40]?»), чтобы продолжить декламацию.

…Тому полвека в порт пришлиС солеными ветрами.[41]

А вот каково самое раннее воспоминание миссис Кидд о миссис Кросс (Долли Грейнджер): щекастая, вся красная, визгливая девчонка с толстыми соломенными косичками, одетая в платье с обвисшей кромкой, отплясывает на игровой площадке, под навесом (день был дождливый), где столпились все, кому не лень. Девочки играли в хороводную игру, но миссис Кидд не имела ни малейшего представления о правилах. Это была виргинская кадриль[42]; девочки пели:

Едет медная повозка, по ухабам прыг да скок,Едет медная повозка, по ухабам прыг да скокЕдет медная повозка, по ухабам прыг да скокА в повозке мой дружок.

Миссис Кросс задорней всех пела, кружилась и топала ножками; она была самой младшей и самой низенькой из тех, кого взяли в игру. Ей об этом сказали старшие сестры. У миссис Кидд ни сестер, ни братьев не было.

Люди помоложе, узнав, что эти женщины знакомы три четверти века с лишним, воображают, наверное, что время стерло все различия между ними. Никто, кроме них самих, не знает, что разделяло их прежде и в некоторой степени разделяет по сей день: квартирка над помещением почты и таможенной службы, где миссис Кидд жила с матерью и отцом-почтмейстером, – и таунхаус на Ньюгейт-стрит, где жила миссис Кросс с матерью, отцом, двумя сестрами и четырьмя братьями; англиканская церковь, которую посещала миссис Кидд, – и свободная методистская, к которой принадлежала миссис Кросс. Миссис Кидд в двадцать три года связала себя узами брака с учителем естествознания, а миссис Кросс выскочила замуж в семнадцать лет: муж ее ходил на озерных судах, но так и не дослужился до капитана. Миссис Кросс родила шестерых детей, миссис Кидд – троих. Муж миссис Кросс внезапно скончался в возрасте сорока трех лет, не застраховав свою жизнь; муж миссис Кидд, проработав долгие годы директором школы, ушел на покой, переехал с семьей в близлежащий Годрич[43] и получал пенсию. Разрыв сократился лишь в последнее время. Счет сравняло молодое поколение: в плане материальной обеспеченности дети миссис Кросс, хотя и не кончали университетов, почти не уступают детям миссис Кидд. А внуки миссис Кросс заткнут за пояс и тех и других.

Миссис Кросс живет в «Доме на холме» три года и два месяца, миссис Кидд – без малого три года. Обе страдают сердечной недостаточностью и передвигаются в креслах-каталках, чтобы сберечь силы. Во время первого же разговора миссис Кидд сказала:

– В упор не вижу здесь холмов.

– Но отсюда видна магистраль, сверху, – ответила миссис Кросс. – Думаю, это имелось в виду. – И спросила: – Тебя куда определили?

– Каждый раз путаюсь. Но комнатка вполне приличная. Одноместная.

– И моя неплоха, я тоже одна лежу. Твоя в том крыле от столовой или в этом?

– Дай подумать… В этом.

– Вот и хорошо. Самое лучшее отделение. Тут публика еще хоть куда. Но дороговизна жуткая. Чем ты здоровее, тем больше с тебя дерут. В другом крыле лежат те, кто с головой не в ладах.

– Старые маразматики?

– Старые маразматики. Правда, есть и молодые. Вон, смотри. – Она кивком указала на мужчину лет пятидесяти, который терзал губную гармонику: у него был синдром Дауна. – В нашем крыле тоже молодые попадаются, но у них с этим, – она постучала пальцем по лбу, – все в порядке. Просто страдают разными болезнями. Как перестают за собой следить, их тут же наверх. Там – запущенные случаи. А ведь есть еще психи. В заднем крыле содержатся, под замком. Вот там психи – всем психам психи. А еще, мне кажется, есть особые палаты для тех, кто на своих ногах, но под себя ходит.

– Значит, мы с тобой тут – белая кость, – сказала миссис Кидд с натянутой улыбкой. – Я догадывалась, что здесь будет полно маразматиков, но кто бы мог подумать… – Она украдкой кивнула на дауна, который теперь отбивал чечетку напротив окна.