Элис Манро - Луны Юпитера (сборник) Страница 40

В отличие от большинства пациентов, страдающих этим недугом, он, пусть бледный и слабый на вид, был сухощавым и подвижным.

– По сравнению с другими этот еще счастливчик, – сказала, глядя в его сторону, миссис Кросс. – Интернат такого типа – единственный на всю страну, вот сюда и свозят всех, кого попало. Но со временем они уже тебя не трогают.

– Меня-то не трогают вовсе.

В палате миссис Кидд множество камешков и ракушек в коробочках и склянках. Есть там и чучела певчих птиц, и витрина с хрупкими бабочками. На книжных полках – «Папоротники и мхи Северной Америки», «Птицы восточной части Северной Америки: справочник Питерсона», «Как распознавать горные породы и минералы», а также звездный атлас. Чучела певчих птиц и витрина с бабочками некогда украшали школьный кабинет ее мужа, учителя естествознания. Чучела он покупал на свои деньги, а бабочек они с женой собирали сами. Миссис Кидд хорошо разбиралась в ботанике и зоологии. Если бы не слабое – как считалось по тем временам – здоровье, она бы поступила в университет, чтобы изучать ботанику, хотя для девушек это было редкостью. Ее дети, живущие за тридевять земель, посылают ей прекрасные иллюстрированные издания на темы, которые, в их представлении, будут ей интересны; но фолианты эти по большей части оказываются громоздкими и увесистыми, читать их неудобно, а потому она вскоре отправляет их на самую нижнюю полку. Интерес ее давно пошел на убыль, причем очень заметно, хотя она никогда в жизни не скажет этого детям. В своих письмах они вспоминают, как она учила их различать грибы: «А помнишь, как мы наткнулись на бледную поганку в лесу Петри, когда жили в Логане?» Письма состоят преимущественно из воспоминаний. Дети, ее стареющие дети, хотят, чтобы она законсервировалась такой, какой была лет сорок-пятьдесят назад. Они относятся к ней с такой нежностью и ответственностью, с какой не всякие родители пестуют свое дитя. Будто смышленую не по годам девочку, они нахваливают ее за сообразительность, за обширные познания, за атеизм (державшийся в строгом секрете все годы, пока ее муж занимался воспитанием юношества) и за все качества, которые выделяют миссис Кидд из числа среднестатистических, или анекдотичных, старушек. Не так уж сильно она от них отличается, но считает своим долгом скрывать это от детей.

Миссис Кросс тоже получает от своих детей подарки, но, разумеется, не книги, а украшения, картинки, подушечки. Ей прислали композицию из искусственных роз со светодиодами, которые мерцают и пузырятся, подобно струям фонтана. Есть у нее кукла «Красотка с Юга», чьи атласные кринолины задуманы как огромная игольница. Есть репродукция «Тайной Вечери», на которой все освещение исходит от нимба вокруг головы Иисуса. (Миссис Кидд, впервые зайдя к ней к палату, написала кому-то из своих детей, что долго пыталась разглядеть, чем трапезничает Господь с апостолами, и в конце концов поняла: гамбургерами. Детям нравится, когда она демонстрирует такой тип юмора.) У двери покоится гипсовая скульптура в натуральную величину: шотландская овчарка, похожая на любимицу Кроссов, старую Бонни, которая жила у них в те времена, когда дети еще пешком под стол ходили.

Миссис Кросс выпытывает у детей, во что им встали эти вещи, а потом сообщает цены окружающим. И добавляет, что потрясена.

Вскоре после появления миссис Кидд миссис Кросс повела ее в гости на второй этаж. Миссис Кросс поднимается туда раз в две недели – проведать кузину, старую Лили Барбур.

– Лили малость с приветом, – предупредила она миссис Кидд, когда их кресла-каталки въехали в лифт. – И запашок там не фиалковый, хотя из баллончиков прыскают исправно. Персонал старается, как может.

Когда они выбрались из лифта, миссис Кидд сразу обратила внимание на сморщенную, всклокоченную старушонку в платье, задравшемся выше колен и обнажившем голые ноги (миссис Кидд поспешила отвести взгляд). Изо рта у нее свисал язык, который, похоже, не убирался обратно. В воздухе пахло мочой, будто подогретой в печке, и цветочным аэрозолем. Зато поблизости находилась гладкая, разумного вида особа с кичкой на затылке и в переднике поверх чистого розового платья.

– Ну что, доставка была? – фамильярно поинтересовалась она у посетительниц.

– Нет, доставка обычно бывает после пяти, – любезно ответила миссис Кидд, имея в виду газеты.

– Не обращай внимания, – буркнула миссис Кросс.

– Я должна подписать документы сегодня, – забеспокоилась женщина. – Иначе произойдет катастрофа. Меня просто-напросто вышвырнут. Поверьте, я даже не имела представления, что это незаконно.

У нее была настолько внятная, логичная и доверительная манера речи, что миссис Кидд даже не усомнилась в ее здравомыслии, но миссис Кросс негодующе покатила прочь. Миссис Кидд поспешила следом.

– Не ввязывайся, кого ты слушаешь? – стала выговаривать ей миссис Кросс, когда они поравнялись.

Их провожала торжествующим взглядом женщина, у которой был такой гигантский зоб, какого миссис Кидд не видела уже много лет. На втором этаже ни у одного пациента не было зубов.

– Я думала, с зобом уже никто не ходит, – призналась миссис Кидд. – Ведь существует йод.

С той стороны, куда они ехали, доносился истошный вопль:

– Джордж! Джордж! Джесси! Я тут! Скорее, вытащите меня! Джордж!

К этим крикам время от времени добавлялся другой, жизнерадостный голос.

– Дурно-дурно-дурно, – тараторил он. – Дурно. Дурно-дурно. Дурно-дурно-дурно. Дурно-дурно.

Обе крикуньи сидели за длинным столом у ряда окон, в компании десятка других женщин. Некоторые бормотали или напевали себе под нос. Одна выдергивала нитки из вышитой подушечки. Другая ела брикет пломбира в шоколаде. Кусочки шоколада застревали у нее в усах, растаявшее мороженое текло с подбородка. Никто не смотрел в окно, не глазел на соседей. Никто не реагировал ни на «Джорджа-и-Джесси», ни на «Дурно-дурно-дурно»; крикуньи не унимались.

Миссис Кидд притормозила:

– Которая из них твоя Лили?

– Она в самом конце. У нее постельный режим.

– Вот и иди к ней, – заявила миссис Кидд. – А я – назад.

– Напрасно ты расстроилась, – уверила ее миссис Кросс. – Они обитают в своем маленьком мирке. Поверь, у них не жизнь, а сказка.

– У них – возможно, у меня – нет, – заупрямилась миссис Кидд. – Встретимся в комнате отдыха.

Она развернулась и покатила через зал обратно к лифту, где особа в розовом платье еще раз потребовала свои бумаги. Больше миссис Кидд сюда не поднималась.

Каждый день после обеда миссис Кросс и миссис Кидд встречались в комнате отдыха за игрой в карты. Они надевали сережки, чулки, выходные платья. По очереди заказывали чай. В целом это было приятное времяпрепровождение. Подруги были заядлыми картежницами. Для разнообразия они, бывало, играли в скрэббл, но миссис Кросс не воспринимала скрэббл всерьез, в отличие от карт. Отстаивая слова собственного сочинения, она становилась вздорной и сварливой. В таких случаях они снова переключались на карты. Играли обычно в джин-рамми[44]. Обстановка здесь была, как в школе. Пациенты ходили парами, объединялись с близкими друзьями. В столовой непременно садились вместе. Некоторых в компанию никто не брал.

Впервые миссис Кросс увидела Джека в комнате отдыха, когда они с миссис Кидд резались в карты. Он поступил в интернат с неделю назад. Миссис Кидд была о нем наслышана.

– Видишь, там, у окна, рыжий парень? – сказала она. – Он после инсульта. Ему всего-то пятьдесят девять. В столовой судачили, когда тебя еще здесь не было.

– Бедняга. Такой молодой.

– Да он, считай, в рубашке родился. У него еще отец с матерью живы. Приехал он к ним в гости, на ферму, и свалился с инсультом. Упал ничком в сарае; там его и нашли. Он не из наших мест, а с запада.

– Бедняга, – повторила миссис Кросс. – А где он работал?

– В какой-то газете.

– Женат?

– Вот не знаю. Говорят, он спивался, но вовремя вступил в «АА»[45] и вылечился. Да мало ли что здесь болтают, не всему верить можно.

(И правда. За каждым новоприбывшим тянулся шлейф россказней: о его материальном положении, о местах жительства, о перенесенных операциях, включая пластические, и о количестве искусственных органов, как наружных, так и внутренних. Пару дней спустя миссис Кросс разузнала, что Джек был главным редактором газеты. По одним сведениям, в Садбери[46], по другим – в Виннипеге[47]. Прослышала она и о том, что у него случился нервный срыв на почве переутомления, а пьяницей он никогда не был. Она заверяла, что он из хорошей семьи. А зовут его Джек Макнил.

Сейчас миссис Кросс заметила, насколько аккуратным и ухоженным смотрится он в серых брюках и светлой рубашке. Но вид у него был неестественный: Джек выглядел как полотенце, набухшее в воде. Мужчина довольно крупного телосложения, он не мог держаться прямо, даже сидя в инвалидном кресле. Левая часть его туловища обмякла и бессильно обвисла, будто бы лишенная костей. Волосы и усы даже не поседели, а остались рыжевато-русыми. Кожа – бледная, словно была долго закрыта повязками.