Александр Щербаков-Ижевский - Северо-Западный фронт. Серия «Бессмертный полк» Страница 4

Солдат, как правило, офицеры не били. Но, если поднимешь руку на офицера, штрафбат был гарантирован. Однажды командир горнострелковой бригады Угрюмов, будучи пьяным с стельку палкой лупил и гонял офицеров своего штаба. Битые начальством офицеры повинились, но не заложили начальника.

В другом случае он загнал свою часть по шею в воду, сквозь битый лед реки Мги. Было страшно морозно. Костров не было и водки тоже. Вся бригада погибла. Замёрзла. А её командир, полковник Угрюмов, как всегда пьяный до невменяемости, ходил по берегу неприкаянным. Скорее бы опохмелиться ему. По любому, вскорости пополнение подошлют.

Раздолбайство и пьянство не помешали ему стать генералом. Ведь русские мужики понятливые и сообразительные трудяги, особенно, когда трезвые.

А для генералов солдат всегда был навозом. Так уж повелось относиться к людям при социализме. Для достижения великой цели любые жертвы были приемлимы.

Поразительная разница существовала всегда между передовой и тылом.

На переднем крае лилась кровь, в избытке было страдание, а смерть являлась рядовым, никчёмным случаем. Там было не поднять головы под пулями и осколками.

Преобладали голод и страх, непосильная работа. Укрыться было негде в жару летом и в проливной дождь осенью. Мороз зимой пробивал до костей и трясучки. И жить-то было невозможно, разве что выживать. Обычным делом были адский обстрел и бомбёжки.

Дополнительным издевательством всегда присутствовал командирский пьяный угар.

Бойцы там были не жильцами. Они и сами понимали, что обречены. Для них было спасением ранение. И то не факт, что подфартит выжить.

Другое дело тыл. Здесь другой мир. Здесь находилось начальство, штабы. Стояли тяжёлые орудия, были расположены склады, медсанбаты. Снаряды долетали сюда далеко не всегда. Бомбы из самолётов падали на головы лишь изредка.

Если не переведут на передний край, все здешние останутся живы.

Поэтому у нас, на передовой штабистов и тыловиков ненавидели.

От сложившегося положения дел появлялось чувство какой-то безысходности. Каждый день одно и то же: пот, кровь, смерть. Смерть, кровь, пот. И так по замкнутому кругу, вырваться из которого не было никакой возможности.

Но в общечеловеческой трагедии уже обыденностью, незначительным нюансом становилась жертвенность. Равно как и судьбоносное личное желание пойти на смертоубийство себя любимого. Главенствующим фактором принятия такого решения для солдата была любовь к своей Родине. И, как ни странно это покажется, эту догму никто и никогда не подвергал сомнению и не оспаривал. Любовь к Родине была безмерной, безграничной и бессмертной. Заявляю это на полном серьёзе и со всей ответственностью!

От простого солдата до командира дивизии, все безоговорочно понимали, что мы делали только первые шаги к заветной мечте о великой Победе. Как сложится в дальнейшем судьба каждого из нас, одному Богу было известно. В случайный исход своей биографии никто не хотел верить. Как бы тяжело не было, но каждый хотел дожить до Победы.

Потери, казалось, были бесконечными. Война с ужасающим постоянством пожинала свой смертельный урожай. Всё наше существование сузилось до жуткого плотского мироощущения. О прекрасных чувствах, далёкой перспективе или человеческом счастье никто не думал. Сквозь прорезь прицела была видна лишь желаемая цель на уничтожение. Если повезёт, твоя взяла. А в основном, всё мимо. О высоких материях было не прилично разговаривать. Сочтут хлюпиком, окажешься в первом ряду жертвенников. Старшина хозвзвода быстренько спишет со счетов. А чего обузу с собой таскать. Лучше прикрыться ею от свинцового дождя.

Хочешь, не хочешь, а жизнь сама научила нас вести тяжелые позиционные, окопные бои. Бои на истребление.

Убитые красноармецы тоже приносили пользу. Герой обороны Москвы и Ленинграда генерал Леонид Говоров, прибыв на вверенный ему участок фронта, первым делом приказал убрать брустверы, собранные из убитых солдат и похоронить их. Легко приказывать, но каково разбирать под огнём смёрзшиеся штабеля трупов! А после разборки мёртвых тел приходилось ещё рыть окопы по уставу в полный рост. Но, совершенно неожиданно для нас, смертность среди бойцов от шальных пуль и снарядов резко сократилась.

Когда мела позёмка, стояли трескучие морозы для обозначения зимников использовали вешки. Только чего было маяться, деревца рубить. Поступали проще. Втыкали в занесённые снегом обочины трупы толи немцев, толи наших. Пусть хоть окоченевшие, но мёртвые тоже вносили свой вклад в несокрушимую победу.

Похоронные команды, составленные из выздоравливающих раненных, местных демобилизованных колхозников, призванных «стариков» трудились очень даже споро. Работы у них всегда было предостаточно. Они особо и не роптали. В вещмешках убитых бойцов можно было неплохо поживиться. Некоторые не брезговали крайностями. Осматривая зубы убиенных, пассатижами выдирали золотые коронки. У немцев-мертвяков всегда были припасённые необычные штучки: табакерки, ножи, нательное золото, трубки, часы, кольца. Но для них самым трудоёмким и неприятным было снимать с убитых обмундирование, которое после тыловой ревизии и стирки шло по второму, а то и третьему кругу применения.

Вследствие своей «неблагодарной» профессии и больших возможностях, похоронники были всегда пьяными. Каждую команду впоследствии обирал свой начальник. А того свой. И каждый хотел поживиться за их счет. У них всегда имелся список заявок от «нужных» людей. Они-то уж точно, должны были дожить до Победы.

…А по зимнику с поля боя стали вывозить убитых. Трупов были тысячи и тысячи. В основном двигались повозки или сани. Трупы укладывались штабелями выше крупа лошади. Верёвки туго стягивали поклажу. В кузовах машин борта обычно наращивали за счёт вытянутых трупов. Их, как брёвна устанавливали по периметру, а посерёдке обнажённые тела, или части тел наваливали, как попало, но преимущественно вдоль кузова.

Бывало, на поворотах замороженные фигуры переламывались и вся гроздь мёртвых солдат вываливалась на обочину. Ну, не будет же шофёр с напарником корячиться, поднимать смёрзшихся мертвяков и распихивать их по кузову. Так, откинут бывших солдатиков за кювет подальше в снег и в очередной рейс. Возвращаться не было ни желания, ни сил, ни возможностей. По весне эти «подснежники» оттаивали и похоронная команда, либо штрафники старались их быстро прикопать незаметно так же, вдоль дороги.

И так бесконечным, нескончаемым потоком, тихо урча моторами, с замазанными краской фарами для светомаскировки шли машина за машиной к ближайшему оврагу в паре-тройке километрах от передовой. На краю уже стояли готовые к работе бульдозеры. Раз за разом от боя до следующего боя всё повторялось заново. Глядя на этот бесконечный трафик из смёрзшихся мёртвых душ можно было и нам поставить точный диагноз, что и наши души тоже закостенели.

Таковы были жестокие будни войны. Не признаёт она никаких льгот или выборности своих жертв. Житуха каждого из нас, в своём житье-бытье, в любой момент могла окунуться в наваристую солянку преставившихся жертв и растворится в ней без остатка. Какая разница, одним больше, одним меньше. Давным-давно уже всё переперчили и пересолили. Да ещё и со смаком харкнули в общую рвотную шамовку. Не испортили бы привычную для нас блевотную жрачку.

Собственно говоря, ничего хорошего в жизни на фронте мы и не видывали. Наш трепет к звезданутым сукиным котам командирам полковникам, а тем более усатому прохвосту в кремлёвских хоромах был предопределён страхом о возможном расстреле, но никак не уважением или благодарностью.

Все принимали как неизбежность со стороны негодяев и бандитов, стоящих у вершин Советской власти беспощадный и всеобъемлющий террор на фронте и в тылу (со стороны коммунистов, как себя они называли).

На войне же никем не оспаривался факт, что солдат, как баранов, бросали без всякого сожаления в кровавую баню. А раз бойцу изначально шансов на выживаемость командиры не рассчитывали, то и заботиться о человеческом скотосырье надобности не предусматривали.

Короче говоря, если сравнивать с чем-либо, то жили мы на войне, как скоты. И к смерти относились обречённо, по-скотски.

Из воспоминаний моего отца.

166 стрелковая дивизия, 517 стрелковый полк, 2 миномётная рота.

Командир 3-го миномётного взвода, лейтенант Иван Петрович Щербаков (1923 г.р.)

Осушить страданий горьких чашу и нести свой крест

Враньё старших командиров, их отчеты о завышенных потерях немцев доходили до абсурда. Искажения отчётности приводили к ошибкам и просчётам в понимании реального положения дел на театре военных действий. Служаки исправно получали ордена, а немец, как Кощей бессмертный и не собирался истекать кровью.