Сергей Арсеньев - Студентка, комсомолка, спортсменка (сборник) Страница 44

— Не нужно. Далеко ещё?

— Нет, вон у той большой берёзы свернём налево и там ещё метров тридцать.

— Так ты говоришь, в тот же день умерла?

— Да, как чувствовала. Взяла к себе на коврик её тапочки, легла в них носом, да так и умерла. Правда, она старая совсем была, ходила с трудом.

— Странные существа собаки. А отец её как?

— Долго не верил. Даже когда тело увидел, всё равно не верил. Говорил, что не может такого быть.

— Сейчас что с ним?

— Из партии исключили, с цеха сняли. Сейчас он простой токарь. Поседел весь за месяц.

— Из партии — понятно. А насчёт цеха позвони в заводской партком, пусть разберутся. Если хорошо работал — восстановить.

— Есть.

— С братьями что?

— Из комсомола обоих исключили. Даже из школы исключить хотели.

— Почему не исключили?

— Я заступился. Директору школы звонил.

— Молодец, Миша, хвалю. В комсомоле ребят восстановить. Они-то точно не виноваты. И проследи, чтобы и дальше их не затирали специально.

— Есть.

— Вот скажи мне, Миша, ты ведь был с ней близко знаком. Даже ухаживать пытался. Вот как, по-твоему, она действительно сошла с ума, как мы объявили на весь мир?

— Нет. Я хорошо её знал. Она специально.

— Но почему?

— Я думаю, она что-то узнала про этих людей. Что-то нехорошее. Узнала, но никаких доказательств у неё не было.

— Хм… Возможно. Особенно в отношении Меченого это очень похоже на правду. Андропов, сука, покрывал его. Но после такого случая остановить следствие не смог даже он. Тем более его с перепугу парализовало на правую сторону. На Меченого за месяц нарыли столько, что четверти собранного хватило бы на то, чтобы прислонить его к стенке. Так что Мальцева, считай, просто привела приговор в исполнение. Я вот только никак не пойму, откуда она-то всё это могла узнать.

— Быть может, от Брежнева. Он ведь вызывал её к себе за пару недель до смерти. Они часа два говорили. О чём они говорили?

— Я думал об этом. Не сходится, Миша. Не сходится никак. Власть у Брежнева всё ещё была, а терять ему было нечего. Почему он сам тогда не отдал приказ начать следствие, если знал? Почему повесил такое задание на девчонку? А если бы она струсила? А если бы не смогла достать пистолет? У неё ведь даже оружия своего не было. Нет, тут что-то другое. Опять же, записка, запись… Она же что-то нам сказала, мы просто не поняли.

— Про записку в гильзе я слышал. Не знаю только, что в ней. А что за запись?

— Хм. Ну, я думаю, тебе можно сказать. Может быть, ты поймёшь. Да и запись конкретно для тебя не секретна. Только, сам понимаешь…

— Обижаете. Я даже Сашке, жене, ни слова.

— Верю. Записка совсем короткая. Она написала: «Я не хочу, чтобы у вас стало так, как было у нас». И что это значит? У кого «у вас»? У кого «у нас»? Ты что-нибудь понимаешь?

— Нет. Бессмыслица какая-то. А запись?

— Ну, запись ты слышал.

— Когда? Я даже и не знал, что ещё какая-то запись существует. Что за запись?

— Слышал-слышал. Ты её и записывал. Там и твой голос тоже есть в самом начале. Песня. Вспомни, 79-й, весна. Ты играл на гитаре, а Мальцева пела. И всё это на магнитофон записывала. Помнишь?

— Помню, было такое дело, как раз незадолго до нашей с Сашкой свадьбы. Наташка где-то дорогущий магнитофон на пару дней достала. Мы с ней часа три записывали, раз пять переигрывали, пока она довольна осталась. Так эта запись что, цела?

— Да. В её комнате нашли, на столе. Она катушку с лентой в конверт запечатала, а сверху на неё початую коробку патронов поставила.

— В конверт?

— Не просто в конверт. Конверт был опечатан нотариусом. Представляешь, она ходила к нотариусу, и он заверил, что конверт опечатан 10 апреля 1979 года. Почему это так важно? Что это за дата? Загадка. Да ещё и на конверте написала, что запись предназначена для прослушивания исключительно членами Политбюро.

— А это-то зачем? Помню я эту песню, хоть и не целиком. Просто песня. По-моему, совершенно безобидная.

— Вот именно. Безобидная. Мы её всем Политбюро слушали, но так ничего и не нашли. Никаких намёков. Такую песню даже при Сталине бы пропустили.

— Чепуха какая-то. Может, правда, с ума сошла?

— В 79-м, да? И четыре года никто не замечал ничего. Нет, я уверен, что и записка, и запись — кусочки одной мозаики. И дата на конверте действительно важна. Не зря она к нотариусу с этим конвертом ходила, не зря.

— Всё равно я ничего не понимаю. Зачем?

— Всё потому, Миша, что не хватает ещё кусочка. Ещё какого-то фрагмента. Что-то мы упустили, не нашли. Вот мозаика и не складывается у нас. И если мы всё-таки найдём этот кусочек, то всё сразу станет понятно.

— А где искать этот кусочек?

— Если бы я знал, Миша, то уже нашли бы. Пока же я просто приказал сделать себе копию этой записи. Дома слушаю иногда. Пытаюсь разгадать. Да и песня сама по себе действительно красивая. Если бы не надпись на конверте, то её можно было бы и по радио передавать. А вот с такой надписью… Почему эта песня настолько секретна? Почему?

— Вот уж не думал, что мы тогда секретную песню записывали. Мне казалось, Наташка просто новый магнитофон испытывает.

— А вообще, Миша, откровенно говоря, Мальцева ударила очень вовремя. Как знала. Ещё немного — и могло бы стать слишком поздно. Страна захлебнулась бы в крови. Это страшно, Миша, когда предатели занимают такие посты. Горбачёв ведь вполне мог после Андропова стать генсеком. Боюсь даже и представить себе, что бы тогда случилось. Там уже речь бы шла чуть ли не о развале страны и о новой гражданской войне, хоть в это трудно и поверить.

— Ну, это вы, пожалуй, преувеличиваете. Развалить СССР? Невозможно!

— Я тоже не верю в это. Но кое-какие бумаги наводят на мысль, что он вполне мог бы попытаться. И Андропов, похоже, был в курсе. Кое-что и на него нарыли.

— Расстреляют?

— Нет. Решили не позориться. Генсек — предатель. Хватит того, что он пулей вылетел на пенсию. Пусть умрёт уважаемым человеком. Да и остались ему уже даже не месяцы, а недели. Тем более врачам намекнули, что не нужно особо стараться поддерживать эту ненужную жизнь. А вот у Кремлёвской стены хоронить его не станем. Хватит с него и Новодевичьего.

— На Черненко с Ельциным тоже нарыли?

— Ты знаешь, нет. С Ельциным вообще непонятно. Это же полное ничтожество, он не опасен. И с алкоголем у него проблемы. Зачем было его убивать, мне неясно.

— А Черненко?

— Есть у меня подозрение насчёт него. К тому же ты обратил внимание на то, что тех двоих она убила в голову, а его в сердце? Возможно, это что-то значит. Ведь она была олимпийской чемпионкой и попала наверняка именно туда, куда и целилась.

— И что это значит?

— Она не хотела позорить старика. Его, как ты помнишь, единственного из трёх хоронили в открытом гробу.

— Нам сюда. Осторожнее, тут ограда немного пачкается.

— Спасибо. А скажи мне, Миша, что она была за человек?

— Она была… она была идеалом. Идеалом во всём и всегда. Таких людей, как Наташа, не бывает. И она всегда добивалась своей цели. Всегда. Она — Победитель.

— Интересная трактовка.

— Да. Ради достижения поставленной цели она не пощадила бы никого. Чтобы украсть пистолет, напала на совершенно невиновную женщину. Правда, потом извинилась в письме.

— Что с ней, кстати?

— Всё ещё в больнице, но врачи обещают, что вылечат.

— А её муж?

— Дали полтора года условно и выперли с работы. Как ни крути, вопиющее нарушение. Да ещё и с такими последствиями. Сейчас дворником устроился.

— Деньги-то не отобрали?

— Оставили. Мальцева ведь не крала их, свои перевела. На лечение и как извинение.

— Сколько там она им послала?

— Всего получилось чуть больше двенадцати тысяч, всё, что у неё было. В предпоследний день с разных почтовых отделений партиями рублей по пятьсот отправляла.

— Не надеялась вернуться.

— Да. Она знала, что не вернётся.

— Так где это, Миш?

— Уже пришли. Вот она.

— Вот эта?

— Да.

— Хорошо. Ты, Миша, пока покури в сторонке, а я тут постою.

— Слушаюсь.

…

— Эх, девочка, что же ты такое знала, а? Что же ждало бы нас, если бы эти трое остались живы? Что? И зачем же ты так? Могла бы ко мне прийти, рассказать. Может, вместе бы что придумали. Думала, я не поверю? Или боялась меня испачкать? Действительно, мне было бы труднее, если бы знали, что ты из моей команды. Может быть, тут ты и права. А так ничто тебя со мной не связывало. Мы ведь даже и не разговаривали с тобой ни разу. Хотя ты и из моей команды, пусть я и узнал об этом лишь после твоей смерти. Я же понял, для чего ты стреляла в Черненко. Понял. Ты чистила дорогу мне. После смерти Черненко и Меченого конкурентов у меня не осталось. Весь смысл твоей стрельбы был в том, чтобы пропихнуть меня. Ты знаешь, временами мне даже кажется, что и смысл всей твоей жизни был именно в этом. Что ты жила ради одного лишь последнего дня. Ты была очень странной девочкой, теперь я уверен в этом. Очень жаль, что мы так и не познакомились. Ты решила разменять свою жизнь на жизни этих трёх. Кстати, там далеко не один лишь Меченый мутил воду. Он просто был главным. И когда Андропов не смог остановить следствие, очень многие оказались замешаны в такой грязи, что… Знаешь, за последние две недели расстреляли шесть членов Политбюро. По приговору суда. И ещё четверо пошли на пенсию. Но я уверен, это не всё. Далеко не всё. Развёл Лёня гадючник. Там за ним чистить и чистить. Я знаю, ты у него в любимчиках ходила. Но извини, страну Лёня запустил. Да ещё этот жопоголовый кукурузник насрал везде, где только смог. Имя великого человека опозорил. А Лёня за ним подтирать не стал, так оставил. Угодить он всем хотел. Вот и доугождался. Страна, блин, в заднице. А в республиках что делается? Распустил их Лёня, ох распустил! При нём пернуть боялись без разрешения, а теперь… Ну, я вам покажу дотации! Хлопкоробы, тля. Ничего, до Праги танки добрались, как-нибудь и до Ташкента доберутся. И до Баку. И до Тбилиси. У нас на Соловках снег лежит нечищеный, а они про дотации вякают. Ну, я с ними разберусь. Теперь они все у меня вот где! Я выжгу скверну калёным железом. Без жалости. Без пощады. Спасибо тебе, Наташа. Спасибо не от меня, а от Страны. Страны, которую ты спасла от того ужаса, что готовили ей Меченый с компанией. Спасибо. Я буду работать, Наташа. Я буду очень много работать. Я справлюсь. И, Наташа… они не пройдут! Я клянусь.