Анатолий Дроздов - Интендант третьего ранга Страница 45

— Ты когда-нибудь молился за меня? — внезапно спросила Соня.

Крайнев запнулся, не зная, что ответить.

— Не молился! — упрекнула Соня. — А он — каждый день! Бог спас меня…

— Это сделал я!

— Бог надоумил! Потому что Яков молился!

— Господи! — изумился Крайнев. — Где набралась?

— Вот! — Соня нырнула рукой за ворот блузки и достала крестик на шнурке.

— Не видел раньше.

— Стеснялась. Думала, будешь смеяться.

— Я?

— Крестилась, чтоб быть ближе, — вдруг всхлипнула Соня. — Один Бог, одна вера… Сказано: «Прилепится жена к мужу, а муж к жене, и станут одним телом». Хотела, что ты меня полюбил.

— Я люблю!

— Нет! — покачала Соня головой. — Притворяешься. Женщины это чувствуют. Вот он, — Соня кивнула в сторону дома, — любит. По настоящему.

— Соня! — тихо сказал Крайнев. — Прошу тебя: одумайся! Понимаю, тебе трудно, но перед богом и людьми ты — моя жена! Не его. Да, я не говорил тебе красивых слов и не стоял на коленях, зато делал все, чтоб ты была счастлива. Буду делать это впредь. Я пришел сюда из сытого и благополучного мира, но не за тем, чтоб развлекаться с женщинами. Их хватает и там. Здесь я только ради тебя! Зачем гонишь?

Она заплакала. Крайнев сел на ступеньку и сжал голову ладонями. Соня осторожно примостилась рядом.

— Ты не можешь взять меня к себе? — спросила тихо.

— Уже пробовали.

— Однажды ты уйдешь к себе и не вернешься. Не потому, что не захочешь. Просто не пустят.

— Соня! — взмолился Крайнев. — Мы обязательно что-нибудь придумаем! Я тебя прошу!

Он покачала головой.

— Принеси мои вещи! — сказал Крайнев, вставая.

Ее глаза задали немой вопрос. Он запнулся, вспомнив, что ходил эти месяцы в костюме Гольдберга, и уточнил:

— Карабин и зеркало. Зеркало бабушкино, я его не дарил.

Спустя минуту, сжимая одной рукой ремень карабина, другой — зеркало, Крайнев шел по деревенской улице. Вокруг была темно и пустынно. Кумушки, дежурившие у забора в ожидании громкого скандала между мужьями «врачихи», разошлись разочарованные, остальным было плевать на нелепую фигуру немецкого фельджандарма с зеркалом под мышкой. Крайнев не захотел оставлять зеркало по одной причине: его коробила мысль, что оно станет отражать счастливую физиономию Гольдберга. У крайних домов часовой отдал ему честь, но Крайнего его не заметил. Он пришел в себя на лесной дороге. Остановился. Ему некуда было идти. В этом мире не осталось дома, где его любят и ждут…

«Выгнали — поделом! — с горечью подумал он. — Незваный гость… Без тебя обойдутся!»

Он закрыл глаза и несколько раз вдохнул морозный воздух. Голова закружилась, и он явственно ощутил примешавшуюся к запаху снега и хвои нотку прели…

17

Разбудил Крайнева Бах. Не сам Иоганн Себастьян, конечно, а его музыка. Органный хорал, зарокотавший в квартире, воздел Крайнева на ноги и заставил бежать в прихожую, где надрывался сотовый телефон.

— Алло!..

— Доброе утро! — раздался в наушнике женский голос. — Надеюсь, не разбудила?

— Не надейтесь! — мрачно сказал Крайнев.

Женщина засмеялась.

— Это Ольга Казакова. Мы договорились позировать.

— Суббота, девять утра! — взмолился Крайнев. — Я стою в трусах, глаза не открываются, голова трещит…

— У вас была вечеринка?

— Пьянка…

— Тогда — душ! — жестко сказала Ольга. — Горячий и продолжительный. Я перезвоню через полчаса…

Крайнев бросил телефон на полку и потащился в ванную. Стоя под горячими струями, он с омерзением вспоминал события вчерашнего вечера. По возвращению из сорок первого он немедленно напился. Выхлестал бутылку коньяка и начал куролесить. Первым делом сфотографировал и разместил на Интернетаукционе форму немецкого фельджандарма с полным набором амуниции. Едва не прибавил к стальной бляхе, ремням и кобуре трофейный «люгер», но в последний момент спохватился. Едва фотографии появились на сайте, как почтовый ящик запищал, сигнализируя о письмах. На все запросы Крайнев честно ответил: мундир и амуниция подлинные, не новодел и в отличной сохранности. По желанию покупателя возможна экспертиза… Под фото лота немедленно запрыгали цифры, сменяя друг друга с калейдоскопической быстротой, Крайнев глядел на них и мерзко хихикал…

Потом он нашел в шкафу неведомо как уцелевший капитанский мундир, переоделся, сходил в магазин, где набрал пива. По возвращению поставил диск с военными песнями и, отхлебывая из банки, громко подпевал никогда не служившему в армии певцу: «Батяня-комбат, батяня-комбат…» Очень скоро в дверь позвонили. Это был сосед снизу. Через пять минут пришел сосед сверху, а затем — сосед через стенку. Всем Крайнев сообщил: гвардии капитан запаса заслужил право на культурный отдых, а паче вздумается кому-либо мешать, в дело вступит огневая мощь российской армии. Лица соседей выразили не столько страх, сколько изумление, поэтому Крайнев дружелюбно предложил каждому составить компанию: вместе надраться до положения риз или пойти к бабам. Соседи вежливо отказались, после чего Крайнев прекратил концерт — стало скучно. Последним его воспоминанием было: он стоит в прихожей перед зеркалом, показывает своему отражению кукиш и корчит рожи…

После душа Крайнев почувствовал себя бодрее. Побрился, брызнул на лицо туалетной водой и прошел в кухню. Он допивал кофе, когда в прихожей вновь заиграл орган.

— Как самочувствие? — спросила Ольга.

— Лучше! — признался Крайнев. — Но голова болит.

— Не страшно. От вашего дома до мастерской не больше двух километров, пешая прогулка пойдет на пользу. Жду вас не позже десяти!

— Может, к обеду? — взмолился Крайнев.

— Свет уйдет. Собирайтесь!

Мысленно стеная и проклиная жестокосердных художников, Крайнев оделся и вышел на улицу. Дорогой он мучительно пытался вспомнить, как давно они виделись с Ольгой. В первый раз память подвела его. То ли вчерашний загул отшиб мозги, то ли он вконец запутался в двух мирах, но вспомнить не получилось. После разговора с Ольгой в холле банка произошло слишком многое. Две военные операции, кровь, смерть, разрыв с Соней…

Мастерская располагалась в типичном московском «строении», упрятанном в глубь двора. Подходя к дому, Крайнев невольно обратил внимание на стеклянную крышу на одной стороне и понял, о каком свете беспокоилась художница. Лифт в «строении» отсутствовал, Крайнев поднялся по лестнице и позвонил. Ольга встретила его недовольным взглядом (Крайнев украдкой бросил взгляд на часы — вроде не опоздал) и посторонилась, пропуская внутрь.

Мастерская состояла из двух комнат: собственно мастерской, где стоял мольберт и на стенах висели картины, и небольшой передней, представлявшей, как понял Крайнев, нечто вроде гибрида кухни, столовой и комнаты отдыха — у стены разместился угловой диван со столиком. Ольга усадила его и завозилась у маленькой плиты. Вернулась скоро.

— Выпейте! — она подала ему маленькую чашечку.

Это был кофе: невероятно вкусный и крепкий. Крайневу доводилось пить похожий в Италии, он не предполагал, что в Москве кто-либо умеет варить похожий. Он опорожнил чашечку одним глотком.

— Полегчало?

Он кивнул.

— За работу!

Ольга усадила его на стул в центре мастерской, а сама прошла к мольберту. Крайнев принялся крутить головой, разглядывая картины на стенах, Ольга прикрикнула, он подчинялся. Поэтому разглядывал Ольгу. В представлении Крайнева художник за мольбертом должен работать свободной блузе или, в крайнем случае, рабочем халате — краска все же! Однако на Ольге была светлая блузка без рукавов, почти прозрачная, и короткая юбка, открывавшая стройные ноги. Обута в туфельки на высоком каблуке. «Женщина! — решил Крайнев. — Даже перед натурщиком хочет выглядеть!» Выглядела Ольга и вправду соблазнительно. Некоторое время Крайнев бессовестно пялился на ее прелести, затем спохватился и стал наблюдать за процессом. Ольга набрасывала рисунок широкими, уверенными движениями, затем отложила карандаш и взяла палитру. Время от времени она пристально смотрела на модель, взгляд ее был цепким, оценивающим, Крайневу всякий раз становилось неловко. Скоро, однако, он привык и погрузился в свои мысли. Скорбные. В который уже раз он прокручивал в голове вчерашний разговор с Соней, пытаясь понять, где ошибся. Ему, пожалуй, не стоило называть Гольдберга юродивым. И предателем. Гольдберг, конечно, и тот и другой, но женщины жалеют убогоньких. Крайневу следовало принять горячее участие в судьбе нежданного гостя, посочувствовать, поахать, предложить помощь. Соня не стала бы спешить с выбором, она вообще не собиралась это делать, это он поторопил. Гусак! Если женщина сама прыгнула к тебе в постель, это не означает, что она твоя до гроба. Трудно было сказать ласковое слово? Стать на колени, в конце концов? Поплакаться, как Гольдберг?… Крайнев укорял себя, понимая, что ничего из того, о чем сейчас думал, делать бы не стал. Не смог бы. Его уязвил не разрыв с Соней, а то, что ему предпочли другого. Если б они просто расстались, он не стал бы так переживать. Возможно, даже обрадовался — с Соней было трудно. Он ее и в самом деле не любил. А вот она — да! Он пользовался ее любовью, ничего не давая взамен. Или почти ничего. Чем он лучше Гольдберга, совращавшего студенток? Тот хоть покаялся…