Игорь Николаев - Вся трилогия "Железный ветер" одним томом Страница 5

Поэтому на юге Черного континента не будет мира, пока две сверхдержавы — Российская империя и Североамериканская конфедерация — не разделят эту землю по негласным, но железно соблюдающимся границам. Но до этого еще очень далеко, и ему, Виктору, еще не раз доведется встретить на прохладных улицах российских городов людей с характерным загаром, одетых не по погоде легко, так, словно они до сих пор не могут остыть от жара далекого солнца. Встретить, обменяться понимающими взглядами и разойтись, не проронив ни единого лишнего слова.

Потому что Империя не воюет. И Конфедерация не воюет. Военные расходы растут, сходят со стапелей новые боевые корабли, поднимаются в небо новые аппараты легче воздуха, несущие уже до десяти управляемых ракет. Но войны нет, никто не хочет сражаться вновь, прививка почти столетней давности, превратившая Пруссию в Священный Пангерманский Союз, действует по сию пору.

Но все это позади, по крайней мере на следующие три недели. Заслуженный двадцать один день полновесного внеочередного отпуска за заслуги и успехи, дома, в кругу семьи.

— Простите, я вам не помешаю?

Виктор взглянул на спутника. Тот подсел в двухместное купе на предыдущей остановке, с какой-то непонятной робостью примостился на обитое искусственным бархатом сиденье, почти на самый краешек, крепко прижимая к груди чемоданчик — «дипломат» желтой кожи, да так и застыл в неподвижности, нахохлившись, как воробей, так что Виктор почти забыл о его существовании.

— Нет, — немного удивленно ответил Таланов.

— Замечательно! — с энтузиазмом воскликнул спутник. Немного суетливо он привстал, протянул Таланову руку, уронив при этом чемоданчик, спохватился, наклонился, чтобы поднять, сбросив при этом стакан со столика у окна. Виктор поймал емкость у самого пола, уже заинтересованно наблюдая за эволюциями собеседника. Тот, смутившись окончательно и густо покраснев от смущения, все-таки распределил по купе «дипломат» и себя, с чувством пожал твердую ладонь Таланова.

— Здравствуйте еще раз, — сказал он вновь, теперь более уверенно, — понимаете, я работаю в издательстве редактором и корректором, привык трудиться по ночам. Работа, понимаете, серьезная, а ночью тихо, спокойно, знаете ли, не отвлекает ничего, так вот. Такая работа.

Немного заблудившись во всех этих «работах», Таланов молча слушал.

— Вот я и говорю, много езжу и часто работаю по ночам, некоторым неудобно, возмущаются.

Виктор усмехнулся, ему неожиданно очень захотелось сказать смешному суетливому редактору-корректору, что работающий за полночь сосед — это ничего, это нормально. Когда веселые негры гоняли их штабной бронеавтомобиль по равнине, не в состоянии попасть из трех безоткаток, — это было неудобно и возмутительно. Пушки были неплохие, французские, но в краях южнее Солсбери считалось хорошим тоном перед стрельбой дунуть добрую порцию китайской мутировавшей конопли, дескать, духи, толкающие пули, так лучше слышат.

— Нет, вы мне не помешаете, — скромно ответил он.

— Это хорошо, это хорошо! — обрадовался спутник. — Кстати, я Марк, Марк Амелякин. Вот так.

С этими словами он открыл портфель. На свет появились стопка исписанных от руки листов, стопка отпечатанных листов, пенал с набором разных канцелярских принадлежностей и наконец большая лампа с аккумулятором. Все это корректор расположил на столике и вооружился толстым красным карандашом, заложив второй за ухо.

Теперь Таланов понял, почему Марк так стеснялся: включенная лампа давала свет почти как маленький прожектор, напрочь забивая уютный свет плафона купе мертвенным сиянием лампы дневного света, модной новинки года. Но возмущаться теперь, после собственного разрешения, было как-то неудобно, ехать оставалось не более получаса, так что Виктор вспомнил услышанное где-то «сильные люди — добрые люди» и решил быть снисходительным к чужим привычкам.

— Извините, привык с детства, — сказал Марк, перехватив его взгляд, — могу работать только при ярком свете. Иначе никак.

— Да ладно, понимаю, — отозвался Виктор. — Над чем работаете?

Вопрос был риторическим, но корректор воспринял его с энтузиазмом, как, похоже, и вообще все, что делал.

— Очень интересный проект, очень любопытный! Иван Терентьев, знаете ли, наверняка доводилось слышать?

Таланов наморщил лоб, вспоминая. Имя было знакомым, но как-то ускользало, не даваясь памяти зацепиться. Помнится, чем-то подобным зачитывались ребята на «Нептуне», транспортном «ныряльщике», что вывозил их от мыса Барра.

— Ну как же, «Гибель империи», «Гражданская война» и «Двадцатые годы». Их еще называют «Страшная трилогия». Неужели вы не читали, это же самые популярные и известные книги последних лет!

— Последнее время я не очень много читал, — дипломатично заметил Таланов. — Времени все не было. Вы рекомендуете?

— Безусловно, безусловно. Это очень интересные произведения, они написаны в новомодном жанре, он называется «альтернативная история», слышали?

— Да, что-то такое слышал, — безразлично отозвался Виктор, теряя интерес к разговору. История, тем более альтернативная, не числилась в списке его увлечений. Но было поздно, редактор сел на любимого конька, пришпорил вовсю и слезать уже не собирался. Марк даже перестал повторяться.

— Автор описывает иную реальность, интересную, очень тщательно проработанную, но притом совершенно абсурдную, невероятную, я бы даже сказал болезненную. В его придуманном мире освоение Мирового океана ограничилось простой добычей рыбы…

Таланов удивленно скривился.

— …а Мировая война случилась в начале нашего века, в десятых годах. Германия ее проиграла, но жестче всего Терентьев обошелся с Россией!

— Она тоже проиграла? — скептически спросил Виктор.

— Если бы! Наше богоспасаемое отечество пало в результате революции, даже двух! В стране разгорелась гражданская война, в результате к власти пришли совершенно безумные, но очень решительные люди. История трилогии заканчивается в середине двадцатых. Книги пользовались огромной популярностью, содержание было абсурдным, но автор так тщательно продумал свою реальность, что в нее поневоле верилось. Совершенно другая история, люди, техника, наконец! Одни только аппараты тяжелее воздуха чего стоят. Никаких гироскопических агрегатов и роторов, подъемная сила возникала за счет крыльев особой формы.

— Ну, это возможно, — Виктор слегка покровительственно улыбнулся улыбкой человека, перелетавшего на всем, от тысячетонного «Мамонта» до карликового одномоторного «Мотылька», — такие опыты давно ведутся, просто это слишком дорого, да и не нужно, никакой аппарат тяжелее воздуха не сравнится по автономности и дальности полета с дирижаблем, а для специальных задач есть гиро-машины. Так что здесь автор хватил лишнего.

Гулко, но по-своему мелодично прогудел встречный поезд, по окнам хлестнула желтая полоса его фар, в их свете Таланов увидел, что равнина уступила место густому лесу — начиналась пригородная зона насаждений. Еще немного, и он дома.

— Да, но как красочно и убедительно он описал это «лишнее»! В таком страшном мире не хочется жить, однако про него очень интересно читать, настолько все продумано. Например, Терентьев описал повсеместное и очень раннее развитие рельсового транспорта, который позволил перевозить гораздо больше грузов, а это, в свою очередь, сделало Мировую очень интенсивной и страшно кровопролитной.

— И, конечно же, она велась в основном на суше, — подхватил Виктор.

Но Марк не почувствовал нескрываемого сарказма и подхватил мысль:

— Да-да, на суше! Конечно, морские баталии также прописаны. Но их мало и флотоводцы очень нерешительные. Никакого размаха, почти все сражения ограничены Северным морем.

— Мне не нравится, — решительно высказался Виктор, — этот мир таков, каков он есть, и незачем придумывать другой, тем более такой… страшный и ненормальный.

— Большинство читателей с вами не согласились, — жизнерадостно ответил корректор. — Тиражи были миллионные, и автор написал продолжение. Вот над первой книгой нового цикла я и работаю.

— «О, сколько нам открытий чудных…» — процитировал Таланов.

— Вот именно, вот именно. Теперь на первый план выходит Иосиф Джугашвили, только здесь он носит псевдоним Сталин.

— Откуда же он взялся, — удивился Виктор, — ведь если «там» прогремела революция, развернуться «дети Бориса-Реформатора» никак не могли?

— Возвысился сам. Так сказать, силой природного таланта, — в тон ему отозвался собеседник, — а теперь самое главное…

Он сделал драматическую паузу, Виктор выжидающе приподнял бровь, теперь уже не надо было изображать интерес, удивительная история захватила его.