Ну, ты, Генка, и попал... Том I - Арсений Козак Страница 5

***

Проснулся я, когда уже наступил вечер. Покашлял. Прибежала та же утренняя девка в красном сарафане, засуетилась. Кликнула какого-то «Матвея с канделябром», сообщив ему, что «батюшка молодой граф проснумшись». Тут же я услышал громыхание сапог по лестнице, потом в комнату бочком протиснулся крупный мужик с рябым лицом.

— Доброго здоровьичка, ваш сиятельство Грыгорь Ладымыч, — имя, которым меня здесь называли, никак не давалось ему. — Вот, свет вам принёс. Мож, затопить ышшо? Не холонно?

— Нет, спасибо, — ответил я мужику. — Ты, милый, ступай, а канделябр вот сюда поставь.

Даже самому смешно стало: я как будто бы передразнивал героев исторических фильмов. Просто ничего другого мне в этот момент на ум не пришло. До меня вдруг стало доходить, что я просто… просто оказался в другом времени: в комнате не было на потолке привычной люстры, по стенам отсутствовали выключатели, зато висели похожие на бра светильники с подсвечниками. В углу комнаты притулился резной рукомойник с деревянной шайкой под раковиной. В противоположном углу стояла печь, отделанная плиткой явно ручной работы.

Исходя из обращений ко мне, я сделал вывод, что здесь я — граф Григорий Владимирович. Фамилия моя пока что оставалась неизвестной. Но в общем я понял одно: временной портал, находящийся в пещере скалы, перекинул меня в другое время и в иное время. Вспомнив слова доктора, я догадался, что нахожусь в выигранном моим папашей у помещика Плещеева имении, которое тот называл Тукшумом.

Перед тем, как отправиться на рыбалку, я как раз читал об этом событии. И оно происходило, если мне не изменяет память… как раз в 1800 году! Ни фига куда меня, однако, занесло! Значит, я как раз очутился в Новом Тукшуме, где живёт в будущем моя бабушка и где будет проходить моё раннее детство. Сейчас же место это называется Новый Посёлок — это я помню. А фамилия моя, значит… Орлов! Как и настоящая.

Интересно, а что произошло с Маринкой? Спаслась ли она или… погибла? Или, как и я, оказалась где-то здесь, рядом, в прошлом? А вдруг портал в скале отправил её и вовсе в другое время и в другое место? Вопросов было много — ответов не имелось.

Зашёл доктор, осмотрел меня, довольно покрякивая:

— Вот что значит — молодой организм. Всё как на собаке… простите, ваше сиятельство, — врач смутился, а я махнул здоровой рукой, мол, пустяки. — Манька! — рявкнул он девку, и та поспешно материализовалась в дверях. — Подай графу стакан красного вина, похлёбку куриную и пареную свёклу. Ему для кровообразования как раз будет оченно пользительно. Пироги не неси — я в столовой их сам опробую. Графу пока такую пищу нельзя.

Потом, повернув лицо ко мне и натянув на неё уважительную улыбку, продолжил:

— Ну, что, господин хороший? Всё у нас идёт хорошо. Моя помощь больше не потребуется. Потому я завтра с утра отбываю к себе. И так три дни здесь пробыл. Нынче уже вона двадцатое мая уже. Ничего не скажу, у вас тут раздолье и кухня хорошая, но, батенька, дела требуют.

— Как двадцатое мая? Как три дня? — не понял я. — Вчера же только дуэль была.

— Нееее… Вы, ваше сиятельство, полутора суток почивать изволили опосля мово коньячку-то. Я будить господина не позволил, сон в таком разе — лучшее лекарство. Так что мне пора уже, получатся. А коль надобность кака появится, хуже там станет али ышшо с кем постреляться придумате, так я сразу тут как тут. Мне знать дадут, не волнуйтесь, Григорий Владимирыч.

Доктор поднялся, спрятал в нагрудный карман часы с секундомером, по которым он высчитывал мой пульс, и ушёл «опробывать пироги» в столовую, после которых планировал пойти почивать в гостевую комнату, чтобы с рассветом удалиться к себе. Я немного поразмышлял над тем, почему из тридцатого мая я переместился в двадцатое, но быстро понял: календарь же был переделан ещё в феврале 1918 года. Так что сложив тридцатое и три дня моей болезни и отминусовав те тринадцать дней, на которые сместились числа, как раз и получаем искомое двадцатое.

После столь сложных вычислений, которые отняли у меня массу сил, я с удовольствием навернул куриной похлёбки с клёцками, заедая суп горячим хлебом. Краюха была с хрустящей ароматной корочкой, воздушная — такой хлеб пекла моя тукшумская бабушка в своей русской печи, не признавая электрических аналогов и всякие там микроволновки. Запив похлёбку стаканом вина, я откинулся на подушки. Вошедшая Манька возмутилась, что я не съел пареную свёклу:

— Дохтур велели… Для крови, грит, дюже пользительно… Кушайте, барыч, надо…

Она стала меня кормить как маленького, засовывая мне в рот ложку с огромным куском свёклы. Тот не пролазил и звонко шлёпался назад в миску, разбрызгивая вокруг бордовый сок. Мне стало жаль красивого белья, я отобрал у Маньки ложку, взял свёклу руками и стал есть. Оказалось, что это очень даже вкусно, слегка горчащая сладость была приятна, хотя и непривычна. Дома мы никогда не ели свёклу, кроме как в борще.

Манька ушла, а я поднялся и по стеночке добрался до большого зеркала, висящего над рукомойником. Увиденное меня потрясло: я на самом деле был тем приятным стройным господином, которого видел в своём сне.

— Так вот ты какой, Григорий Владимирович… — пробормотал своему отражению.

По всем параметрам выходит, что я сейчас нахожусь в теле своего либо просто однофамильца графа Орлова, либо давнего предка.

Как хорошо живётся барам...

Утром следующего дня я почувствовал себя почти здоровым. Плечо всё ещё давало о себе знать, поэтому левую руку я подвязал полотенцем к шее, чтобы не напрягать её зря и лишний раз не тревожить рану.

Облачившись с помощью той же Маньки в атласный длинный халат, я попросил умыться. Девка хмыкнула, пожала удивлённо плечами, но спорить не стала. Её реакция навела меня на мысль о том, что бывший хозяин не был рьяным поклонником соблюдения личной гигиены. Если проще — неряхой он был отменным. Вон, даже на халате огромные жирные пятна, и на груди, и на пузе. А на подоле и вовсе… такое ощущение, что Плещеев руки вытирал собственным халатом после жирной курицы.

Манька приволокла бадью, хотела плеснуть туда воды, но я остановил её, попросив