Сергей Шкенев - Параллельные прямые Страница 56

— Конечно-конечно, — не веря своей удаче поспешил согласиться Дмитрий Иванович. Не дай Бог капитан ещё передумает, и решит лететь без сопровождающего.

Я открыл глаза и увидел перед собой Чехова. Он стоял вполоборота и что-то бормотал себе под нос, размешивая подозрительного вида жидкость в высоком стакане. Погодите, товарищи, меня вроде бы убили? Это что, получается, вернулся домой?

А почему тогда Антон Павлович? Он, хотя и врач по профессии, проходит у нас совсем по другому отделу. Занимается распределением душ актёров, строго следя за тем, чтобы никто из снимавшихся в мыльных операх не попал в Рай.

— Вы очнулись, товарищ генерал?

Нет, это не Чехов, голос не тот.

— Где я?

Действительно, где? Что это гудит, и почему изредка покачивает?

— Мы в самолёте, — объяснил врач.

Точно — это врач. Иначе, зачем в белом халате?

— Как я сюда попал?

— Вы были сильно ранены, пришлось эвакуировать. Попить не хотите?

Шершавый язык не дал выговорить ни слова, и пришлось кивнуть, что отдалось болью в груди. Тип в пенсне поднёс стакан к моим губам. Несмотря на странный вид, вкус оказался приятным.

— Спасибо, — я попытался улыбнуться. — Что это?

— О-о-о! — воскликнул доктор. — Это амброзия чистая со сладким нектаром. Напиток богов и поэтов. Образно говоря. А так — вода, подкрашенная красным вином. И чуть-чуть отвара индийской конопли.

— Так Вы поэт?

Собеседник польщено поклонился:

— Имею честь быть им. Позвольте представиться — Александр Дорофеевич Обердовский. Хотите послушать мои стихи?

Ох, больно то как. Ладно, пусть читает, может хоть немного отвлечёт.

— Только что сочинил. В прошлом году, — пояснил поэт, принимая позу античной статуи. — Фантастическо-патриотическая сага в восьми томах:

Мощно ударили крепкие вёсла по глупым главам медноблещущих римлян.Мудрый, как сто капуцинов, Великий Иосиф направил полки к Карфагену.

— Стойте, — перебил я оратора. — Какой ещё Карфаген?

— Вы не поняли, товарищ генерал? Это же альтернативная история. Знаете где развилка? Я поменял местами римлян и карфагенян, и переместил туда товарища Сталина. Правда, здорово получилось?

На кого из нас конопля подействовала?

— Извините, Александр Дорофеевич, поэзия очень трудна в понимании для моего ослабленного ранами организма, но не могли бы пояснить — какое отношение имеют сто капуцинов к Иосифу Виссарионовичу?

— Тоже понравилось? Я, правда, не знаю, что это обозначает, но слово очень красивое. Поначалу пришло на ум — «монгольфьер», но звучанием наводит на мысль о монголах. А о победе над ними у меня следующие шесть томов. Да вы дальше послушайте:

Бьется суровый Антоний Деникин во славу железных своих легионов.Вместе с Великим Иосифом в прах обратив беспробудных вандалов…— Простите, каких? На всякий случай уточняю я.— Беспробудных. Варвары. Обязательно должны быть пьяницами. И вот ещё:В космосы дальние шлёт колесницы велением сердца Великий Иосиф,Тварей зловредных сражая бессчётно в великом порыве трёхтомником Маркса…

Из пилотской кабины выглянул лётчик и ехидно переспросил:

— А как колесницы в космос полетят? Кони без воздуха подохнут.

Поэт сердито надулся, но промолчать не смог:

— Что Вы понимаете в авторском замысле? Я вызываю Вас на дуэль!

— Это пожалуйста. Это завсегда, — согласился пилот и вышел в салон.

При виде внушительных кулаков Обердовский заметно спал с лица и испуганно воскликнул:

— Так нельзя! Зачем Вы бросили руль?

— Не бойся, пешеход, тут штурвал, а не баранка. Я автопилот включил — это же «Хейнкель-Блитц».

Мне стало интересно, и я задал вопрос:

— Разве на них ставят?

Лётчик нимало не смутился:

— Пока ещё нет. Ну, так я старые подтяжки привязал. Авось и долетим.

— Понятно, что в небе не останемся, — сварливо пробурчал доктор, чем и напомнил о себе.

— Что там насчёт дуэли? Ой, извините, товарищ генерал-майор, забыл представиться. Капитан Максимушкин.

— А по имени-отчеству?

— Андрей, — смутился пилот. — Для отчества рано ещё. Вот когда стану майором…

— Станешь, — напророчил я. Только Эскулапа нашего не обижай. По возможности.

— Меня неправильно поняли, — возопил поэт, стараясь вжаться спиной в борт самолёта. — Подразумевалась дуэль литературная, эпиграммами.

— Вот как? — капитан посмотрел сверху вниз. — И позвольте полюбопытствовать у опытного литератора — сколько книг Вы написали?

Обердовский вызов принял, и теперь снисходительно ухмылялся, глядя на Максимушкина, как на несмышлёныша.

— Девяносто две! И ещё семьдесят одну под шестнадцатью псевдонимами.

— Эх, ни фига! Это сколько же лесу на бумагу перевели? Все напечатаны?

Доктор не смутился:

— Я выше этих предрассудков. Любой графоман, выпустивший книгу в издательстве, гораздо ниже моей гениальности. Не надо сравнивать меня и кого-то там ещё. И запомните — никогда Александр Обердовский не будет писать на потеху толпе, потакая её низменным интересам. Это всё завистники наговаривают. Они сидят в издательствах и редакциях, не давая ходу моим творением. Выбирают этого, что про кораблик с белым парусом писал…

— Каверина?

— Да, его! Ну и пусть. Художник обязан быть голодным!

Трагичность момента была поддержана самолётом, который взвыл двигателем, клюнул носом, и начал готовиться к встрече с землёй, стремительно набирая скорость. Капитан, матерясь, метнулся в кабину и полёт выровнялся. Машина снова набрала высоту, и Андрей опять появился в салоне.

— Подтяжки лопнули, — пояснил он, вытирая выступившую на лбу испарину. — Старые совсем, видно кто-то из немецких лётчиков выбросил за ненадобностью.

— А если опять? — побледневший поэт поглядел в иллюминатор, видимо прикидывая расстояние. — Приглядеть бы?

— Так иди, — разрешил лётчик.

Обрадованный закрытием скользкой темы, Обердовский проскользнул на пилотское кресло и прикрыл за собой дверь. Максимушкин только крикнул ему вослед:

— Только не трогай там ничего! — и, понизив голос, — Достоевский.

— Будет Вам, Андрей, гения обижать. Пусть и непризнанного. Они такие хрупкие и ранимые.

— Угу, — согласился капитан. — А мы бесчувственные болваны. Эти…как их там… — зоилы! Я представляю, товарищ генерал-майор, как он Вам надоел, если после двух минут разговора мой мозг начал протестовать и отключаться.

— Да я только что очнулся. Успел только несколько строчек послушать.

— Вот и говорю — не повезло. А может, подшутим над ним? Не всё же нас стихами терзать.

Лежать неподвижно было больно и скучно, перспектива ещё одного литературного диспута ужасала и приводила в шок и трепет, а невинная шутка вполне могла скрасить оставшееся время полёта. И я согласился. Максимушкин наклонился к моему уху и шёпотом высказал свою идею. А неплохо!

— Хорошо, Андрей, идите, подыграю.

Он ушёл к себе в кабину, и оттуда выскочил красный от возмущения Обердовский. И сразу с жалобой:

Я же не трогал…. Что значит, самолёт на курсе рыскает? Сам кривых узлов навязал.

Потом успокоился и предложил:

— Может, ещё что почитать?

Видимо по моему лицу пробежала нервная судорога, потому что доктор изрёк:

— Поэзия весьма пользительна для успокоения нервов.

Вот на выборы дружно идут крепкоплечие скифы колоннами ровными по три.Даже злые кулацкие стрелы в парфянских обрезах стыдливы как голые нимфы….

От дикого вопля ужаса меня спас только вовремя появившийся капитан. Он держал в руке листок бумаги и замогильным голосом вопросил:

— Товарищ генерал-майор, а как у вас, у чекистов, поступают с арестованными преступниками?

— Ну, это просто, Андрей, — отвечаю. — Мы их не арестовываем. Сразу же, на месте, предварительно запинываем до полусмерти, а потом пристреливаем.

— Ужас-то, какой! — всплеснул руками поэт.

— Что тут страшного? Возразил я. Обычная процедура пролетарского возмездия в действии. А Вы к чему это спрашивали, товарищ капитан?

Максимушкин как-то по-людоедски посмотрел на Обердовского и вытянул из-за спины громадный тесак. И где он его прятал?

— Извините, господин лекарь, ничего личного.

— В чём дело? Товарищ генерал, о чем это он?

— Сейчас объясню, — капитан выставил перед собой бумагу. — Вот, полюбуйтесь, пришёл приказ о Вашем аресте, как особо опасного преступника. За клевету на Советскую власть и оскорбление самого товарища Сталина. Видно дошли до нужных людей слухи о Ваших опусах. Короче — вышка обеспечена. Пинки пропустим, чтобы не потревожить раненых. Выстрелы отменяются по той же причине. Остаётся одно — резать будем. Желаете наркоз? Не беспокойтесь, самолёт я потом отмою. Куда деваться?