Алексей Смирнов - Можно. Фантастические повести и рассказы Страница 6

– Шлем это шар с твоей головы? – догадался Сомм.

– Да. Там были разные датчики, навигаторы. Но им, чтобы вы поверили, пришлось пожертвовать. Я обойдусь без него.

Ее спутник наступил на что-то живое, споткнулся, ойкнул.

– Не трясись, там был просто паучонок. Хуже, если мы наткнемся на Детей Шершня. От них моей защиты может не хватить.

Они молча ступали по бетону, не страшась обесточенных рельсов.

– Зачем же ты притворялась? – просто спросил Сомм.

– У нас есть тотализатор. Букмекеры. Попросту говоря, я поспорила, что выберусь к вам на сафари максимально беззащитной.

– Но как тебя сбили?

– Меня? Этот мерин? Изобразить крушение было легко. Ваш конек умеет только хвостом слепней сбивать, и то если они доступного размера.

– Что такое сафари?

– Потом расскажу. Как тебя звать?

– Сомм.

– Мы позже выясним, как на самом деле.

– Я сын Сома. А тебя?

– Планета Путина, – ответила самка, все прихорашиваясь на ходу. – Скоро мы доберемся до бокового отсека. За ним уже начинаются Коридоры Власти. Их штуки по четыре на каждом перегоне.

– Что такое перегон?

– Неважно. Здесь же ездили поезда. Это промежуток между станциями. Так называются ваши Этажи.

– И не была ранена совсем?

– Совсем.

– Значит, ты выиграла, – констатировал Сомм. – Что ты за это получишь?

– О, нечто крайне редкое. Практически недостижимое. Отсек уже близко, иди сюда.

Они приблизились к вогнутой стене с ошметками кабелей и обломками труб. Почему-то включился слабый свет, обоих стало видно.

– Засекут же, – прошептал Сомм.

– Нет. Я делаю так, что другим нас не видно и не слышно. Мой спор еще далеко не закончен, главное – впереди. Правда, мне придется здорово отравиться – но ничего, подлечусь Это займет не больше часа.

Сомм понятия не имел, сколько это времени – час. Но смекнул, что немного.

– Почему вы произносите неправильно – «Сус», а не «Иисус»? – осведомилась Планета Путина. – У вас же была Библия, в ней написано верно.

– У нас была книга Соома, а нам трудно произносить двойное «и».

– Иная буква дорогого стоит, – заметила самка. – Аврам и Авраам, например. Или Исак и Исаак. Сом читал вам об этом?

– Там половина выдрана была, – буркнул Сомм. Он удивлялся, с какой все большей легкостью, непринужденностью и даже дружески общается с коварной Почвенницей.

– Никакого гипноза, – пообещала та уже полностью непонятно. – Все натуральнее некуда. Видишь?

Она указала на серебристую змейку, тянувшуюся по ее одежде от горла до паха.

– А наверху язычок. Потяни его вниз. Только медленно. Я включу запись.

Какую запись?

– У вас любовь бывает? – спросила Путина.

Стало вдруг жарче.

– Мы любим Суса и Сома, – ответил Сомм.

– Ах, чтоб тебя, – раздосадовалась она. – Я про другую. Может быть, к жеребцам и бакланам? Или между собой?

– Между собой случается, – выпалил он. – А про таких я и знать не хочу.

– Отлично, – улыбнулась Планета. – Но я-то тебе нравлюсь? Тяни за язычок.

Сомм неожиданно признался себе, что да, она ему нравится. Это было немыслимо, противоестественно, кощунство и святотатство, но его к ней тянуло. Он вспомнил про Сому. Вот приблизительно так. Нет, сильнее.

Шов на Планете Путина разошелся, и вывалились два мягких горба с розовыми пупырышками по центру. Сомм ничего подобного в жизни не видел.

– Потрогай, – приказала она.

Он послушался, и сомодел стремительно прыгнул вверх. Планета стянула остатки комбинезона. На ней не было ни шерстинки, ни чешуйки. Только гладкая поверхность без наростов и нарывов, без шрамов и лишаев. Встречались только редкие бурые пятнышки, которые чуть успокоили Сомма: хоть что-то неладно.

– Разденься сам, – велела Планета.

На Сомме было лишь Махогу ведомо, что: какое-то тряпье, подпоясанное разорванными и заново связанными кушаками. Не пояса, а гирлянды. Он взялся сперва за одно, потом за другое.

– Живее. Смотри на меня и не тяни.

Он кое-как стянул с себя все это убожество.

– Сунь мне руку между ног.

– Я тебя пораню, у меня почти плавник.

– Суй!

Он осторожно сунул.

– Чувствуешь, какая я мокрая?

В Соме, когда там прятались, бывало влажнее, но в Планете – намного приятнее. Сомодел, не спросив разрешения, чуть разделился. Из багрового отверстия потянулись клейкие белесые нити. Они приставали к шпалам.

– Это потому что я хочу тебя. Я захотела тебя сразу, как только ты пришел мне на помощь.

Его? В чешуйчатой коросте, с рыбьим хребтом, пучеглазого, сплошь в перепонках и бородавках? Она возжелала Сомма-недоумка? Правда, чем дальше заходило дело, тем меньше он себя таковым ощущал. И речь изменилась уже заметно. Он словно умнел рядом с нею.

– А усы-то, – восторженно проговорила Планета и поочередно, а после – вместе – обсосала оба.

Усы-то пока были просто смех.

– Целуй меня, осетр, – продолжила распоряжаться Путина. – Мне нравится запах рыбы. Обнимай.

Сомм неуклюже приложился к ней тонкими губами, стараясь не поцарапать, но она единым засосом втянула в себя всю целиком его острозубую ротовую полость. Проникла языком в глотку так, что пищевод сократился; затем – в гортань, едва не задушив – Сомм забился в кашле, и его колкие объятия поневоле становились все крепче и жарче. На безупречной коже Планеты выступили кровавые капли.

– Поверни меня задом, – приказала она. – И войди. Только не надо торопиться, а то паёк у вас тут не особенно богатый. Выбор, я имею в виду, невелик. Знаешь, почему я все это делаю?

– Нет.

– Потому что я тебя полюбила. Первого в жизни. Тут не важно, ты урод или красавец. Главное в душе.

Она уперлась ладонями в драные шланги, пригнулась и широко развела ноги. Сомм осторожно вошел и едва не взорвался. Стало нестерпимо скользко, сомодел как бы дотягивался до маковки черепа, и Сомм боялся лопнуть.

– Не спеши, – наставляла Планета Путина. – За грудь, если боишься не выдержать, не хватайся. И за бока. Вообще не прикасайся ко мне, только тихо двигайся взад и вперед.

– Я тебя тоже полюбил, – глупо пробормотал Сомм. Он сказал правду, хотя всего лишь хотел отвлечься.

– Это очень хорошо. Теперь вставь выше. Откуда опорожняются. Только ненадолго, там туго, и ты сорвешься.

Это оказалось самым трудным, но сильный рыбьим духом Сом совладал и с этим.

– А если родятся дети? – спросил он только с тем, чтобы снова отвлечься.

– Они не родятся, – возразила Планета. – Давай мне его сюда, в рот. Родится кал, как и положено разумным существам.

Сомодел, сомородный орган, хоронился в забрюшинном пространстве и умел выдвигаться на половину локтя Почвенника. Уже без чешуек, откровенно мясной, он с трудом поместился у Планеты во рту.

– Ну и ну, – промычала Путина. Поспешно шевельнув языком, она извергла из Сомма пол-литра жидкости, сильно отдававшей лососевой икрой. – А запах рыбьего жира обожаю с детства. Сегодня диета, – обронила Планета непонятное слово.

– Болт у тебя будь здоров, – продолжила она, одеваясь. Опустошенный и влюбленный Сомм стоял дурак дураком. Заметив это, Планета перестала быть вульгарной, помогла ему замотаться в тряпье и ласково взяла за руку.

– Вон там отсек, – показала она.

Чуть видная, сливавшаяся со стенкой округлая дверь с кодовым замком и поворотной, как у сейфа, ручкой. Высокое напряжение. Табличка – череп с костями неизвестного существа. Четыре титановые ступеньки. Решетчатые. Без перил.

6

– Меня-то, такую рожу, хоть не сразу сожгут? – не выдержал Сомм.

– Что ты! – рассмеялась Планета Путина. – Тебя там только и ждут. Гейзер Чуркиной просто не терпится на тебя посмотреть. И не только, – добавила она со значением.

И Сомм неожиданно осознал, что навсегда расстается со всем – Сомом, односельчанами, лучевой нагрузкой, взорванным городом. С лесом, местами необъяснимо вечнозеленым, где водились невиданные существа. С Жеребцами, Орланами, Ветрунами, Змееглавцами и Шатунами. С вечным, но уже въевшимся в измененные клетки морозом. Вероятно, с непрошибаемой тьмой и снегом. Кострами, водой, налетами Почвенников. Россказни старости он уже потерял. Стало жаль всего этого – извращенной тоской по гнусному, но привычному. И только вскипевшая в Сомме любовь не дала ему повернуть назад, пренебрегая Детьми Котов и Крыс.

Путина прошлась пальцами по невидимым, утопленным кнопкам. Щелкнула ручка. За дверью оказался широкий люк, который поехал назад, как оконечность толстого стержня, а тот тонул где-то в глубинах горных пород. Пространство освобождалось. Вспыхнул теплый свет – домашний, сказал бы Сомм, знай он, как тот выглядит. Сомм почему-то ждал мертвящего, белого. Сбоку растворилась дверца, сливавшаяся со стеной.

– Вот и вы, наконец-то!

Распростерши объятия, вошел благообразный пожилой человек в обтягивающем белоснежном трико. Одежда была увешана коробочками, линзами, проводками. Пухлые кисти были упрятаны в медицинские перчатки.