Тверской Баскак - Дмитрий Анатолиевич Емельянов Страница 65

Я смотрю на вырастающий ледяной торос и думаю, что к себе на левый берег попаду еще не скоро.

Бу-у-ум! Звонко бухает колокол на колокольне, и Калида трогает меня за плечо.

— Пора уж! Народ поди собрался, кабы не разодрались!

Он прав, надо идти, ведь по моему требованию собралось вече. Общегородской сбор здесь не редкость, но поначалу боярская дума было воспротивилась. Тысяцкий тогда прямо заявил, зачем народ мутить, все вопросы и так порешаем, ты тока скажи чего хочешь. Бесспорно, так быстрее и легче, но тогда те, кто принимал закон, могут его также легко и отменить, а мне такого не надо.

Мне нужно, чтобы от законов, которые мне удастся протащить сегодня, было не так-то легко избавиться. Городу требуются реформы во многих областях и, в первую очередь, в военной. Нельзя постоянно зависеть от князей и идти к ним на поклон при любой угрозе. Нужна совсем другая организация войска, а по большому счету нужно само войско, постоянное, хорошо обученное и вооруженное. А это люди и расходы, расходы, расходы! Мне в одиночку такое не потянуть, сколько бы я не зарабатывал. Это тяжкое бремя должны взять на свои плечи граждане Твери и, в первую очередь, имущие граждане. Поэтому-то я и собираю общий сход, дабы простой народ принял это решение добровольно и осознано, а еще чтобы толстосумы не отвертелись.

Поворачиваюсь к Калиде и утвердительно киваю.

— Пошли!

Спускаемся с башни, проходим задним двором в княжий терем и выходим на высокое парадное крыльцо. Здесь уже собралась вся верхушка городской думы. Якун недовольно косится в мою сторону, а тысяцкий Лугота, как обычно, вежлив, но даже в его поклоне чувствуется настороженность.

Причина ясна, как белый день. Ревность и опасение, как бы я его не подвинул и всю власть под себя не подмял.

«Что ж, — хмыкаю про себя, — основания у них у всех для это есть».

После того как я, по сути, только своими силами остановил набег новгородцев, мой авторитет поднялся до небес не только в стенах Твери, но и на подоле, и в разбросанных вокруг города деревнях беженцев. Население Твери, надо сказать, за последний год практически удвоилось. В первую очередь за счет беженцев с юго-востока, конечно же. Начиная с прошлой осени они шли непрекращающимся потоком с Рязанского и Муромских княжеств, а с весны пошла новая волна с Переяславля и Чернигова. Верхушка города к такому наплыву была не готова и была счастлива сплавить все проблемы на меня. Я не отказывался, и мои люди селили бедолаг, помогали им, как могли, а самое главное, ссужали их зерном и материалами для строительства.

Пусть это зерно и было из общего фонда товарищества, а не только мое, но для прибывающего люда все концентрировалось лишь на мне, и это делало меня в их глазах почти богом. Сейчас, наверное, я мог принять единолично любое решение и провести его в думе, никто бы и не пикнул. Мог бы, но я знаю, что земная слава быстротечна, а кредиты надо отдавать. Значит к осени, когда пришлым придется отдавать то, что они назанимали зимой, народная любовь может быстро смениться ненавистью. Как известно, берешь чужое, а отдавать надо свое. Собирать долги будут тоже мои люди, а значит, и винить во всех бедах тоже будут меня. Вот тогда-то все недовольные и поднимут головы. Мне этого не надо, мне нужна коллективная ответственность за мои решения, для этого я и собрал общегородское вече.

Истинную причину сбора в думе я, конечно же, не озвучивал, а назвал только проблему статуса беженцев. Ее тоже надо было срочно решать. Кто они теперь? Граждане Твери или нет?! Из этого проистекало и все остальное: имеют ли они голос на вече, могут ли селиться внутри городской стены и так далее. Раньше таких вопросов не возникало. Пришел человек, ну и хорошо. Плати налоги да живи! Главное, на чужое рот не разевай, а там твое дело. Сейчас же беженцы идут валом, и это уже стало проблемой, а что будет дальше? Именитые люди города это понимают и, наверное, уже не раз прокляли тот день, когда повелись на мои уговоры и согласились принимать беженцев на Тверской земле. Теперь-то уже ничего не изменить и прошлого не воротить, поэтому на созыв вече они согласились, но ощущение, что я чего-то не договариваю, их не покидает до сих пор. Уж слишком хорошо они меня знают.

Первым начал говорить тысяцкий, и я встал с краю, рядом с боярином Остратой. Тот молча поприветствовал меня кивком головы и сделал вид, что внимательно слушает. Я тоже прислушался, потому как гомон на площади стоит изрядный и разобрать, что там выкрикивает Лугота, непросто.

Слышу, как тысяцкий напирает на то, что, мол, осесть на Тверской земле мало, надо еще доказать свою полезность городу, что голос на вече надо давать не всем, а лишь тому, у кого дом в городе и достаток имеется, а всяким перекати поле нечего бестолку глотку драть.

Народу на площади собралось полно, яблоку негде упасть. Больше половины пришлых, они хоть слова и не имеют, но я велел их пускать, дескать, пусть послушают, хоть знать будут что решили. Сделано это было в последний момент и застало как Луготуу, так и прочих бояр, врасплох. Они еще не оценили опасность по достоинству, а слова тысяцкого тут же разделили толпу.

— Как же я дом за стенами поставлю, ежели вы меня в город не пущаете! — Зло заорал рыжий мужик у самого крыльца, и ему тут же яростно завторила приезжая часть толпы.

В ответку гулко загомонили и местные.

— Да куда ж вас пущать-то, ежели места и самим мало!

Если честно, я и не сомневался, что так будет. Разгоряченная толпа скорее передерется, чем придет к решению, устраивающему обе стороны. Я понимаю, что играю с огнем, но надо хорошенечко напугать Тверских толстосумов, иначе денег из них не выжать. Поэтому пока стою молча и слушаю. Время от времени ловлю на себе тревожные взгляды бояр и перешептывания.

— Кабы беды не случилось! — Острата глянул на своего соседа, и тот согласно кивнул.

— Я уже с утра велел в дому ворота затворить и холопам оружье раздать.

Народ под крыльцом шумит все громче, а тысяцкий пытается перекричать толпу.

— Тихо! Угомонись, честной народ! — Он бросил на меня злой взгляд и прошипел. — Ты зачем пришлых в город запустил! Урезонь их, а то бедой все закончится!

В ответ я лишь пожимаю плечами, мол, а что я могу сделать. Видя мое нежелание