Тверской Баскак - Дмитрий Анатолиевич Емельянов Страница 66

— А ну цыц, недоумки! Ишь развопились! Прав тысяцкий, неча голодранцев в город пущать, пусть селятся на подоле. — Он уперся руками в перила и навис над ними всем своим грузным телом. — А еще вот, что я вам скажу! Нельзя обо всех огулом судить. Каждого отдельно следует мерить. Появился у человека достаток: дом, хозяйство, так можно и подумать о гражданстве, а нет, так пусть живет на выселках и не мычит!

— Правильно! — Одобряюще поддержали своего боярина исконные тверичи. — Дело, Якун, говорит!

На это остальная толпа взорвалась злым ревом, и местами даже замелькали кулаки.

«Если он хотел как-то разрядить ситуацию, — саркастически язвлю я про себя, — то у него явно не получилось!»

Пока я со своими предложениями не лезу. Как показывает мой жизненный опыт, в общении с толпой смысл и логичность сказанного вторичны, гораздо важнее желание народа тебя слушать. Площадь слышит лишь то, что хочет слышать! Поэтому я жду и, лишь когда обстановка накалилась до предела, подаю знак Калиде, и тут же мои люди дружно перекрикивают шум толпы.

— Пусть наместник скажет! Пусть скажет, что думает!

Через мгновение притихшая было площадь подхватывает призыв общим гулом.

— Пусть Фрязин говорит!

— Фрязин, твое слово!

«Вот так-то вот, Игорюша, ты и войдешь в историю! — Мысленно иронизирую над самим собой. — Не как Игорь Иванович Колыванов, а как Ванька Фрязин — ни весть откуда взявшийся итальянец».

На этой мысли, требуя тишины, поднимаю вверх правую руку. Гул толпы потихоньку замолкает, но я начинаю говорить только после наступления полной тишины.

— Не о том вы спорите, земляки! Сегодня речь идет не о том, кому жить в стенах города, а о том, будет ли вообще этот город стоять!

Сказав, специально беру паузу, чтобы все хорошенько прониклись. Площадь, действительно, застыла в молчании, еще не понимая о чем я, но впечатлившись самим заявлением. Тем более, что все в Твери уже привыкли, что пустыми словами я не разбрасываюсь. Молчат даже стоящие рядом бояре, не понимая куда я клоню.

Наконец, общее недоумение озвучил тот же самый мужик, что начал перепалку с Луготой.

— О чем ты говоришь-то, наместник? — С рябого от оспинок лица в меня стрельнул проницательный взгляд. — Беда какая на нас идет что ли?!

Не отвечая ему, я сам задаю вопрос.

— Ты сам-то откуда?

Мужчина чуть замешкался, но с вызовом вскинув голову, произнес:

— С Новгород-Северского мы… Как прошлым летом степняки навалились, так совсем житья не стало.

Кивнув ему, мол понятно, я перевожу взгляд на его соседа.

— А ты…?

Тот мрачно опускает глаза.

— Дак с Рязани, понятное дело.

Я тыкаю пальцем в толпу, выбирая фигуры беженцев и задаю тот же вопрос. В ответ мне сыпется.

— С Переяславля!

— С Мурома!

— С Коломны!

Когда таких возгласов набралось с десяток, я набираю в легкие побольше воздуха и кричу так, чтобы меня слышала вся площадь.

— Вы слышали, тверичи?! Вся южная Русь в огне, так неужели вы думаете, что вас минует чаша сия?!

Об этом болит душа почти каждого стоящего здесь, и кто-то из толпы выкрикивает.

— Неужто вернутся поганые?! Слыхать было, что Ярослав Всеволодович договорился с ханом ихним…

Не дав ему закончить, обрываю на полуслове.

— Ты это вон им скажи! — Обвожу рукой угрюмые лица беженцев. — Год-два и монголы вернутся, но у нас и без них врагов хватает. Литва уже на пороге, тевтоны с севера напирают. Времена грядут грозные и тяжелые. Князьям не до нас будет! Каждый будет выживать в одиночку! У кого силы хватит, тот переживет темные времена, а у кого нет, тот сгинет навсегда.

Стоящий в первом ряду тверичанин в сердцах сорвал с головы шапку.

— Ты нас не пугай, Фрязин, пуганые уже! Лучше скажи, чего делать-то?!

«Вот ради этого вопроса, — усмехаюсь про себя, — все и затевалось!»

Обвожу взглядом площадь и резко меняю тон.

— Был когда-то в древности город. Начинался он вот с такого же крохотного городища как наш, а потом стал править всем миром. Скажите, быть такого не может, и я вам отвечу. Может! Если все организовать правильно, и каждый горожанин эти правила будет выполнять.

Чуть приостановившись, выравниваю дыхание и дожидаюсь очередного вопроса.

— Что же это за правила то такие?! — Тот же азартный мужичок вновь проявил нетерпение.

Узнаю в нем местного кузнеца Луку и обращаюсь уже непосредственно к нему.

— А правила, Лука Мефодич, простые. Есть ли война, нет ли, а каждый горожанин приписан к своему десятку и по тревоге должен прибыть к месту сбора с оружием кое ему по силам. Место сбора тоже расписано и у каждого свое. У кого на южной стене, у кого на северной стене, а у кого и в пешем строю. За прибытие своих людей, их снарягу и прочее отвечает десятник перед тысяцким по всей строгости. И ежели измена какая или халатность, то можно и головы лишиться. Он же со своих и спрашивает также жестко.

Теперь уже встревает рябой беженец.

— Эдак вы тех, кто в городе защитите, а с нами как быть?! С теми кто на подоле, в слободках живет или на хуторах в округе. Нам то что, пропадать?!

Отрицательно машу головой.

— Зачем пропадать! Все, включая и округу, живут по тому же закону, что и в городе. По тревоге собираются в отряды и действуют по раз и навсегда установленному плану, когда каждый хутор не сам за себя, а все мы вот так! — Поднимаю над головой сжатый кулак и демонстрирую толпе. — Понятно! Все вместе как один, и ежели нам по плечу будет, то ворога вообще на нашу землю не пустим…

— А ежели нет?! — Вновь не унимается тот же мужичище.

— Ежели силенок не хватит, то всех! — Специально обвожу рукой всю площадь. — Всех укроем за городской стеной, но не за этой, — Киваю на почерневший от времени частокол, — а за новой, за той, которую мы построим так, чтобы всем, и ныне живущим и детям их хватило места.

Глава 17

В один день так ничего и не решили. Споры и крики шумели в городе еще неделю, но в конце концов пришли все же к взаимопониманию. Главным вопросом, естественно, был, за чей счет банкет? Городская стена, по моим расчетам, должна была втрое увеличить площадь города. Когда я это озвучил, меня поначалу засмеяли даже. Мол зачем столько и как ее защищать? Я им втолковал, что осада может продлиться не день, не два, а полгода и что тогда