Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич Страница 7

Ломоносова пригласили к императрице, которая сообщила ученому о назначении его учителем к будущему наследнику. И задала вопрос, какое у него сложилось мнение о шестилетнем Павле Петровиче.

— Ваше Величество, я был поражен его разумом, столь несвойственным не только для шестилетнего ребенка, но и для многих людей в солидных летах!

— Хорошо, Михаил Васильевич, хорошо… — и императрица замерла в глубокой задумчивости.

Разумовский рассказывал мне, что назначение Ломоносова было неприятным для Панина событием, ибо тот сам собирался открывать мне глубины науки. Причем, речь зашла о том, чтобы отставить Панина напрочь, но я попросил тетушку все-таки оставить Никиту Ивановича моим воспитателем.

Сложная конструкция, но меня это устраивало, я мог развиваться и вполне управлял ситуацией. Из Панина я теперь мог веревки вить, он искренне считал, что назначение Ломоносова есть не менее, чем интриги против него лично, а я его спаситель.

Спустя несколько уроков, когда мы с Ломоносовым уже вполне сработались, я ещё раз озадачил его.

— Никак не могу выбросить из головы Ваши огненные забавы, Михаил Васильевич!

— Да, Павел Петрович! — Ломоносову пришлась по душе моя лесть, и он расплылся в улыбке.

— Да вот, памятуя о Вашей любви к России, и, видя, столь высокое искусство Ваше в пороховых забавах, я полагаю собственное незнание о том, что Вашим гением солдаты российские обеспечены лучшим огненным оружием на свете, весьма прискорбным, и прошу меня в вопросе этом просветить! — я подпустил в голос толику восхищения и наивной гордости за собственного учителя. Вот тут его и пробило:

— Ваше императорское высочество! Сколь я могу способствовать… — голос его задрожал и я, понимая, что ответит-то ему собственно нечего, счел необходимым прервать его.

— А ещё, Михаил Васильевич, ваши научные знания весьма велики. Я слышал, что вы родом с северных земель, окрест Архангельска, и вы наверняка сведущи в местных обычаях и привычках, и можете рассказать мне о возможности освоения северных земель нашей империи?

Он побагровел лицом и не смог найти ответов. Попив водички, он смог попросить отсрочки в подготовке ответов на мои вопросы.

Он готовился долго и в результате действительно отменно проработал вопрос о качестве порохов, используемых в армии. И даже подал докладную записку на имя генерал-фельдцейхмейстера (командующего артиллерией) Петра Шувалова с целым списком замечаний и рекомендаций по их производству, хранению, транспортировке и использованию.

Тогда вопрос не был решен, но чуть позже, уже при новом главном артиллеристе Вильбоа, документ был изучен и был оценен как весьма полезный и важный. Что уже через год принесло значительное улучшение дальности и точности стрельбы, причем как орудийной, так и ружейной.

Освоение Севера и Сибири, вообще-то и так было идеей фикс Ломоносова, а уж после моей просьбы, когда он понял, что нашел себе в этом вопросе благодарного слушателя, он подготовил проект-доклад об освоения Сибири. В этом документе он на очень высоком, даже для далекого будущего, уровне, проработал вопрос о земледелии, о рыболовстве, о разведении скота и добыче полезных ископаемых на этих землях, разметил перспективные места для городов и деревень и возможные торговые пути.

Признаться, я был поражен — такой доклад можно было принимать за основу для формирования реальной программы развития новых регионов. Жаль было только вот, что Дальнего востока в докладе почти не было, так и в империю он ещё не входил — Китай там пока. Ну и последовательности действий там не было, а самое главное — неизвестно было, откуда на всё это дело брать средства.

Вот лично мне это было важно и интересно. Я мучился от неразвитости нашего Севера и Востока всю жизнь. Батя мой без Дальнего востока жить не мог, и я туда же — тут так развернуться можно было, а у нашего государства всегда сюда руки не доходили… Да, мне это было нужно, но вот из моих единомышленников пока был только Ломоносов.

И я это Михаил Васильевичу честно объяснил — ну нельзя исполнителя обманывать. И он понял, и, конечно, огорчился, но вера в то, что это будет, что его проект непременно будет осуществлен, у него возникла. А вера в таком деле — очень важная штука. Да и дожить до реализации он очень захотел, что тоже хорошо.

Наконец-то мне стало хорошо, информация сыпалась как из рога изобилия, Ломоносов реально был просто невозможно эрудирован — математика, астрономия, география, а еще и медицина, плюс я у него я начал учиться немецкому, латыни, древнегреческому, а поэзия. Причем, оказалось, что у него на уме была, и собственная педагогическая теория и учителем он был превосходным. Я так увлекся обучением, что даже первые несколько месяцев я несколько выпал из всего, что не касалось нашего общения.

Алеша Лобов потер слезящиеся глаза, дешевая свечка немилосердно чадила, голова уже начала болеть, а есть хотелось уже очень сильно, но надо было выучить эту проклятую речь Цицерона против Верреса! Отец Паисий, что учил его языкам и письму — человек строгий, и непременно пожалуется папе на нерадивого ученика, а огорчать его Алеша точно не хотел.

Отец был единственным его родным человеком. Мелкий чиновник, актуариус канцелярии мануфактур-коллегии, Артемий Лобов души не чаял в своем единственном сыне. Рано потеряв жену, он всю свою энергию направил на обучение и воспитание Алеши. Все его небольшие заработки уходили на сына.

Артемий Иванович вызывал всеобщие насмешки, он был коллежским асессором, а ходил постоянно в одной и той же потрепанной одежде, не закатывал вечеров, а самое главное — не брал дач от страждущих. Но он не обращал на это внимания — накормить сына, одеть его, купить нужные книги, заплатить его учителям, а только потом позаботиться о себе — так он для себя расставил приоритеты. А обучение в Петербурге было очень дорого, так что на себя-то как раз у него денег не оставалось. Алеша это всё видел и отца просто боготворил, поэтому для него огорчить папу было самым страшным преступлением.

— Segesta est oppidum… — за повторением Алеша не услышал, как открылась дверь в его комнатку. Отец тихо вошёл и стоял, молча с любовью глядя на сына, погруженного в дебри латыни. Наконец, Алеша облегченно выдохнул и заметил приоткрытую дверь.

— Папа! — он бросился к Артемию Ивановичу и с нежностью прижался к нему. Тот обнял его, прижался лицом к его затылку, и так прошло несколько минут. Наконец непоседливость ребенка дала о себе знать, Алеша аккуратно разомкнул объятья и посмотрел на усталое лицо отца.

— Ты, поел, Алешенька?

— Нет, папа, я ждал тебя!

— Ну, зачем ты так! Какой же ты ученик на голодный желудок!

— Нет, папа, я с тобой хочу! — отец ласково потрепал Алешу по голове, и они пошли вечерять.

Лобовы снимали небольшой домик на городском острове из двух комнат и гостиной, где они и ели. За едой они любили говорить. Именно ужины были тем временем, когда они пытались наговориться за день.

— Как твоя учеба, Алеша? Что отец Паисий говорит?

— Всё хорошо, папа! Отец Паисий говорит, что с грамотой нам пора заканчивать, ибо я уже лучше учителя пишу. Писание я знаю хорошо, древнегреческий тоже хорошо, а вот латинский надо ещё подтянуть. Я обязательно его выучу, папа! Но он говорит, что мне надо бы науками заниматься, сейчас науки в части, а я в языках и писании и итак силен. — Алеша был очень горд своими успехами.

— Да, Алеша, сегодня на коллегии Никита Петрович сказывал, что царевич Павел Петрович в Петербурге первый ученик, к наукам имеет сильную тягу и способность. На приеме императрицы он прочел новую оду Ломоносова в честь наших побед над Пруссией. В обществе только это и обсуждают. В его правление, думаю, науки в почете будут. Отец Паисий тебе тут не помощник, да уж… — отец задумался и замолчал, а Алеша заволновался, что при таких раскладах папа не справит себе новый кафтан, а зима-то скоро.

После ужина, укладывая сына спать, отец был погружен в свои мысли. Алеше было тоскливо, что отец опять все свои заработки потратит на него, а про себя забудет, жалко было папу, такого умного, доброго. И он, чтобы отвлечь его от мыслей об обучении сына, попросил рассказать о первой встрече с мамой.