Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич Страница 8

Лобов-старший с грустно-мечтательной улыбкой начал рассказ о том, как в городе Рязани на Пасху молодой третий сын местного помещика встретил около Успенского собора красавицу. Как он крутился вокруг её дома, как отец Насти был против нищего жениха, как сбежали они без отеческого благословения в Москву…

Алеша спал и видел во сне маму, молодую и красивую… А утром он проснулся с решимостью помочь отцу.

Кто же не знал в Петербурге, где строится новая усадьба Ломоносова на Большой Морской. Ломоносов туда уже переехал, там он и работал. Так что прямо с утра, вместо зубрежки Алеша прибежал к Неве, заплатил лодочнику и вскоре уже дежурил у заветного дома. Ждать пришлось долго, он, оказывается, приехал к усадьбе поздно, академик уже убыл к Павлу Петровичу и провел у него довольно долго. Вернулся он к себе только после обеда, и, выходя из экипажа, был атакован неизвестным ему хорошо одетым мальчонкой.

— Михаил Васильевич! Не гоните, выслушайте! — заверещал постреленок. Мальчишка был немного похож на Павла — такой же мелкий ростом.

— Ну, говори, малой! — Ломоносов приехал домой, уже отобедав с царевичем, в добром настроении.

— Михаил Васильевич! Я лучший ученик отца Паисия! Я лучше всех знаю грамоту, Писание, греческий, только с латынью… Но я её выучу!

— И что ты хочешь-то, лучший ученик отца Паисия?

— Учиться хочу дальше. А у нас с папой денег мало! Он без кафтана зимой будет! А он у меня один!

— Так, а мамка твоя где?

— Умерла у нас мамка. Горячкою восемь лет назад. Одни мы! А папа в мануфактур-коллегии актуарисом работает. А он честный, и все знают, что честный! — тараторил мальчишка, начиная заливаться слезами.

Ломоносов не смог перенести детских слез и пригласил ребенка в дом, где его супруга ещё и накормила голодного мальчишку. Вечером академик отвез Алешку домой, где встретился, с уже начавшим волноваться от того, что сына дома не оказалось, Лобовым-старшим.

— Так, Артемий Иванович! Сын Ваш талант несомненный, учиться он у меня будет пока.

— Да как же мне, Ваше Превосходительство…

— Артемий Иванович, а правду ли Ваш сын говорит, что вы честный человек, до нищеты уже честный?

— Мой грех… Я не могу через себя… Ради сына… Но честь моя… — от всей ситуации и вопросов академика Артемий растерялся и не мог подобрать слова.

— Так, Артемий Иванович! Денег я с Вас брать не буду! Честный чиновник, это такое чудо, что впору либо в церковь бежать, либо, наоборот, Вас самого в Кунсткамеру, в банку заспиртовать! — весело громыхал Ломоносов…

А ночью Алешке опять снилась мама. Она весело смеялась, даже светилась изнутри.

От занятий с Ломоносовым меня отвлекло только появление в моей жизни нового персонажа, ставшего весьма важным для меня человеком, весьма близким другом.

Утром после гимнастики, которой я никогда не пренебрегал и завтрака, я зашел в кабинет, собираясь почитать очередной том энциклопедии Дидро, который мы как раз обсуждали с Ломоносовым. А там меня уже ждали. Молодой, статный, довольно крупный монах с очень умным и пытливым взором.

Когда я вошел, он сразу встал и поклонился.

— Ваше Императорское Высочество! Я — иеромонах Платон. Здравствуйте!

— Здравствуйте, Ваше преподобие! — в моем ответе ясно читался вопрос.

— Императрица и Алексей Григорьевич просили меня стать Вашим духовным учителем, — мягко улыбнулся в бороду собеседник.

Ох, ты, ёлки-палки! Я совсем забыл, сколько я просил императрицу назначить мне духовного учителя, но тётушка как-то мало обращала внимания на мое духовное просвещение, будучи пораженной европейским духом свободолюбия и легкого пренебрежения делами духовными, кои и так были всецело ей подчинены, как главе православной церкви.

Но года брали своё, вечность уже стояла на пороге, да и Разумовский сумел донести до неё, насколько важно будущему русскому царю исповедовать и понимать ту религию, которую принимает большинство его подданных. И вот мне подобрали одного из лучших богословов, преподавателя Троицкой семинарии иеромонаха Платона. Он происходил из бедной семьи подмосковного священника и за таланты свои возвышен, при обучении получил фамилию Левшин, но пользовался ей недолго, ибо подстригся, видя для себя только духовную карьеру.

Вот он оказался бриллиантом не менее чистым и ярким, чем сам Ломоносов. Никогда о нем не слышал, но масштабом его ума и веры был искренне поражен, и если, до встречи с ним, посещение церкви для меня было чем-то обременительным, хотя и хорошо знакомым и привычным, то после неё, я стал посещать храм, действительно ощущая благодать Божию и искренне мечтая приникнуть к ней.

Но вот отношения у него с Ломоносовым не складывались. Академик находился в жестком конфликте с Синодом и официальным руководством церкви, которые исповедовали дремучие взгляды на научную теорию и пропагандирующие самые отсталые обычаи жизни. Ломоносов, завидя Платона, фыркая, обходил его кругом.

Платон же все эти демонстрации воспринимал с показной улыбкой и не преследовал ученого. Откровенно говоря, с моей точки зрения, как раз Платон и не был явным ретроградом и обскурантом. По-моему, он не демонстрировал публично отрицательного мнения к такому поведению руководства Синода исключительно из политических соображений, но всё-таки…

Однако месяца через три, Ломоносов поспешил, придя на нашу беседу значительно ранее оговоренного срока, и в кабинете столкнулся с Платоном, который как раз излагал мне свою точку зрения на Великий Раскол. Эта трагедия христианской церкви началась ещё в IX веке, когда епископ разрушенного и обнищавшего Рима — папа Лев III, договорился с тогда ещё просто вождем полудиких франков Карлом Великим и возложил на него корону Империи. А тот в свою очередь, объявил его главой всей христианской церкви.

Константинополь, конечно, к тому времени сильно расслабился, почивая на лаврах, ощущая себя единственным цивилизованным городом на земле — Вселенская Патриархия и Восточная Римская, а тогда ещё просто Римская и единственная в мире, империя сильно оторвались от своих бывших подданных и паствы в Западной Европе, но тут все они оказались сильно, даже смертельно, шокированы.

— Что происходит? Вы все кто такие? Как же так? — все эти вопросы посыпались, как от Вселенского патриарха, так и от самого Римского императора.

А вы-то сами кто такие? — ответили им из Рима. — Нас тут все знают, у нас в союзниках самый сильный местный правитель! Пусть у нас диковато и нецивилизованно, ну что? Мы привыкли! Да и что вы нам сделаете-то? От церкви отлучите? Так про это тут никто и не узнает. Войска пошлете? А есть у вас свободные? Что и завоевывать эту дикую разоренную землю реально будете?

В общем: слово за слово, восточная и западная церкви начали расходиться, как в море корабли. А потом, через 200 лет богословская и культурная практики настолько разошлись, что былое церковное единство христианства раскололось и кануло в лету, и, наверное, окончательно…

Ломоносов, услышав про Раскол, не стал разбираться и обрушился на отца Платона с обвинениями официальной церкви в нежелании исправлять свою ошибку с Расколом Никоновским, собрать православную церковь воедино. Тут он, конечно прав, Московский Патриарх Никон в XVII таких дров наломал с изменением практики богослужения, сближением с греческими обычаями, а точнее подчинения им, с чем не согласились многие миряне и священнослужители, и раскололось уже русская церковь…

И вообще, продолжал Ломоносов, такой взгляд на науку недопустим, ибо ведет к застою, повышенной смертности и вызывает у многих неприятие самой веры христианской, которая основа жизни народа и государства нашего.

Платон выслушал яркую речь Ломоносова, у которого видимо, накипело, да и темы ему были очень близки и, когда тот сделала паузу в своем крике, спокойно ему ответил: «Тут я с Вами полностью согласен, Михаил Васильевич!»

Ломоносов подавился воздухом и побагровел. Тут уж я вскочил и ласково усадил академика на свободный стул, а также придвинул к нему стакан воды. От такой демонстрации уважения от будущего наследника престола тот вообще оторопел и жадно присосался к воде, а потом и к пустому стакану.