Сергей Буридамов - Утерянные свитки клио Страница 8

А утром вывели, прилетел этот, с золотой кисточкой на шлыке, в кафтане как наша скатерть, помнишь? Кривая сабля на ремне пляшет, кобыла под ним танцует. Орет: «Кто такой?» Они ему: «Москаль». «Да что он сробил, шо вы его вбить думаете?» «За жадив вступился!» «И сразу вбить? Сорок горячих ему!» «Он ещё большевичку задушил!» «Я последний раз кажу вам – сорок горячих ему. И всему куреню выступать». Упал я на снег. Небо. Голубое. Ангелов там видимо-невидимо и Лизонька моя, там. Меня подымают. На ногах не стою. Устал. Крайний перекрестил нагайкой и на конь. Смотрю вслед. На рысях идут, из-под копыт летят к небу пласты серебряного снега и сияние и Ангелы поют. Тошно-то как, Васенька!

5

Новенький американский «ФордТ» остановился у меблированных комнат, где снимал угол полковник Григорьев. Василий вылез первым и поспешил обойти машину, чтобы, привычно взвалив на плечи свою нетрезвую ношу, подняться с ним на второй этаж. Однако сегодня, едва он вышел из автомобиля, Дмитрий Ильич открыл глаза, стремительно достал и перчаточного отсека револьвер и приставил к своему виску.

Бывший денщик остолбенел:

– Батюшка! Дмитрий Ильич! Ты что?!

В глазах полковника зияла пустота. Грянул выстрел.

Захлопали крыльями взлетевшие с крыш голуби. Невдалеке раздалась французская брань. С верхних этажей кто-то выплеснул из окна воду, кто-то рядом закричал по-русски: «Караул!». Василий долго стоял опустив голову, потом сорвал свой картуз, с остервенением швырнул на пыльную мостовую и, сутулясь, побрел прочь. Его плечи сотрясали рыдания.

Александр Веселов, Григорий Родственников. Москва – Берлин

1

Расчетливость банковского аналитика, окончившего Итон, всегда определяющего цели клиента до того, как тот сам их объявит, чутье настоящего репортера, ценящего детали и не упускающего главного, безупречный глазомер офицера Королевского флота и навыки тайного агента секретной службы Его величества Георга VI помогли Йону Ф. Ланкастеру «срисовать хвост» задолго до польской границы.

Немцы работали без фантазии, но с большим энтузиазмом. «Хвост» решил оттоптать мне ноги?» – усмехнулся Йон, и сделав вид, что передумал курить, повернулся лицом к филеру и пошел по вагону ему навстречу. Шпик, следовавший за ним, тоже сделал вид, что передумал курить. Однако чтобы наверняка убедиться в национальной принадлежности наружки, Йон повторил свой маневр еще дважды. Хвост не отстал.

У русских, возможно, были очень хорошие учителя из бывших штатных сотрудников жандармского управления, но эти «медведи» в дорогих костюмах, как всегда отъехав от Москвы на полторы тысячи верст, слишком много пили.

К русским «топтунам» и их немецким коллегам в Варшаве присоединилась польская дефензива. «Очень много спеси и самодовольства», – подумал Ланкастер, побеседовав с последними, по их настоятельной просьбе. «Пан едет в Берлин? Пан едет из Москвы? Кажется, пан англичанин?» «Не понимаю, чему вас учит пан Пилсудский? Вы сами, любезные паны, знаете, чего вы хотите? Да, кажется, мы с вами союзники».

А теперь главное. Я еду в Берлин, а значит, немцы едут домой, они уверены, что я у них в руках. Вывод: немцы не опасны. Поляки? Когда они поймут что им надо, тогда ими и займемся. Русские? Русские опасны всегда! Вряд ли это ликвидаторы, не так много я насолил им в тридцать третьем, когда под видом журналиста освещал XIII пленум Коминтерна, чтобы теперь, три года спустя, наградить меня уколом отравленного зонтика. Вряд ли это формальная любезность и никак не совпадение. Тогда что? Неужели они знают, кто едет в первом купе третьего вагона?

2

Мария Симбирцева. Машенька. Йон навсегда запомнил их первую встречу. Встречу, от которой сладко заныло в груди. Наивные большие глаза, какого-то немыслимого фиолетового оттенка, обрамленные густыми длинными ресницами. Пшеничные волосы, одинаково прекрасные заплетенные в тугую косу или спадающие искрящимся водопадом на поясницу. Стройные ноги в грубом светлом коконе суконной юбки, несмотря на то, что она носит мягкие парусиновые туфли без каблука, кажутся бесконечными. И губы, такие теплые и чувственные, что от них невозможно оторваться. Уже тогда он знал, что эта хрупкая женщина, женщина-мечта, женщина-сказка – агент НКВД. Её задача – следить за каждым его шагом, вынюхивать, подсматривать, собирать сведения и ждать, когда ничего не подозревающий англичанин совершит ошибку. И тогда преподнести его с хреном и луком на праздничном блюде своим хозяевам. «Кушайте! Свежезапеченный английский шпион в собственном соку!» Он не забывал об этом и в этот приезд, лаская её красивое неутомимое в любви тело, когда она приходила к нему в гостиницу «Москва», лучшую из недавно построенных в советской России, он не забывал – но это не мешало ему.

Она тоже не забывала, но, вероятно, очень хотела забыть. В минуты их необузданной африканской страсти они меньше всего думали о работе. Йон знал это наверняка. Она любила. Любила искренне. Но сколько нервов умудрилась попортить ему эта скуластая азиатская девчонка тогда, в тридцать третьем! Из-за неё он несколько раз был на грани провала. Она засвечивала его микрофильмы. Испортила симпатические чернила. Спалила пару неосторожных агентов, подходивших к ним на пленуме. Тогда он ненавидел ее, презирал, хотел убить, но снова и снова заключал в объятья.

А потом… Потом случилась странное. Она стала не нужна своим боссам. Чекисты вспомнили, что в Самаре в девятнадцатом году расстреляли ее родителей, и решили, что в дальнейшем это может плохо сказаться на ее лояльности. В России всегда легко предают своих, потому что трудно разобраться: а кто свои? Ей ничего не оставалось, как только ждать своей очереди. Однако вместо оперативных работников с Лубянки к ней в комнату среди ночи постучался Йон Ланкастер. Она прорыдала у него на плече до самого утра, а он нежно накручивал на палец белокурые волшебные локоны и лихорадочно просчитывал пути её спасения. Это могло стоить ему головы. Его миссия не предполагала ни авантюр, ни дополнительных накладных расходов. Он был здесь нелегально и работал без прикрытия. Но Йон не думал об этом, потому что никогда не был только разведчиком.

В результате спланированной им авантюры Мария Симбирцева исчезла. А в третьем купе первого вагона отправилась путешествовать фрау Магда Мегдельбен – австрийская подданная.

3

Паровоз уже подымливал по берлинским предместьям, когда Ланкастер разыграл для сопровождавших его шпионов небольшое представление. Он демонстративно выложил британский паспорт и ещё кое-какие документы на столик. И затем тщательно принялся обрабатывать одежной щеткой свой пиджак. Он делал это столь увлеченно и яростно, что не заметил, как смахнул на колени господина, ехавшего с ним в одном купе, не допитый стакан чая. Последовала сцена искреннего раскаяния и бесконечного сожаления, после которой Йон, оттерев от двери русского господина, поедом евшего глазами паспорт поданного британской короны, бросился в сторону купе проводников за помощью и бумажными салфетками. Караулить паспорт проще, чем гоняться по вагону за его обладателем, решили одновременно русский, немец и поляк. И с одинаково невозмутимым видом смотрели в окно, в стекле которого отражался сконфуженный господин, пальцами прихвативший пропитанные чаем складки на брюках, и документы на столике, прежде всего паспорт с двуспальным английским лёвою.

Йон, лишь на секунду зайдя в купе проводника, вышел оттуда с восклицанием: «В туалете, понятно». И затем исчез в уборной. Где немедленно открыл настежь окно, бесстрашно, с кошачьей ловкостью выбрался на крышу и уже через минуту объявился в третьем купе первого вагона.

Поезд следовал вдоль перрона, когда оказалось, что Мария, в грациозности движений не уступающая кошачьим, вылезти в форточку не может. Пришлось немедленно скорректировать план действий, вымазать стекло маслом, медом, вареньем, всем, что здесь подавалось на завтрак, затем раскатать по его липкой поверхности полотенце и аккуратно выдавить стекло. Манипуляция прошла с ювелирной точностью и главное без шума, который мог привлечь бдительных соглядатаев, их наличие за дверью даже не обсуждалось.

Состав вздрогнул, громыхнул сцепками вагонов и остановился. Пассажиры направились к выходу. Йон и Мария покинули купе через окно, и, не давая себе труда дождаться финала трагикомедии, которой предстояло разыграться в поезде, поспешили к зданию вокзала.

4

На перроне было множества народа, над толпой развевались нацистские флаги, и играла бодрая музыка. Слушать её не было времени. Потому, оказавшись на площади перед вокзалом, Йон оттеснил бодрого господина в клетчатой куртке и модном котелке, стоявшего первым в очереди на стоянке таксомоторов, от машины, спросив у него: «Вы американец?» Нигде в Европе вы не встретите такого лоснящегося самодовольства на румяных щеках, поэтому Йон знал, что не промахнулся. И пока гордый представитель нового света разворачивал к нему плечи, чтобы с нескрываемым превосходством произнести «да», Йон успел посадить Марию в машину, назвать шоферу адрес и увидеть «хвост».