Виктор Каменев - Абы не в пекло (СИ) Страница 9

— Господи! — воскликнула тётка. — Кофе! Печенье! Где ты это всё взял?

— Философ дал. Он меня стажирует, заботится обо мне.

В руке тётки появился чайник.

— Вообще-то, зайка, это грех.

— Что именно?

— То, что мы с тобой собираемся делать.

— Кофеёк хлебать? Да, грех смертный. Ужас просто.

— Дело не в том, большой грех или малый. Скверно то, что мы его намеренно совершаем.

Разговаривая со мной, она разлила кофе по чашечкам.

— Зайка, мне говорили, что ты богохульствуешь и водку пьёшь. Разве тебе неизвестно, что этого делать нельзя?

— Больше не буду, тётя. Просто мне надо было влиться в коллектив.

— Так ты в рай не попадёшь.

— Ну и что? Раз вы не в раю, то и мне там делать нечего.

— Какой рай, зайка? — грустно улыбнулась тётка, — У меня грехов много.

— У вас? — изумился я. — Да вы — самое доброе существо, с которым мне доводилось общаться!

— Ты думаешь, что грех — это нечто страшное, убийство там, ну я не знаю. А ведь ангелы на небе записывают ВСЕ наши поступки, слова, мысли. Где-то на кого-то рассердился, другому нагрубил, про третьего подумал плохо…

— Всё ясно. В рай вас взять не захотели, нашли к чему придраться.

— Не надо так, зайка, Царь Небесный услышит. Да и привыкла я здесь, жаль будет уходить.

— Скажите, тётя, а среди живых людей пробовали найти бойцов для Отдела? Всяких там Баффий, Блейдов и тому подобных.

— Живые, зайка, слишком уязвимы. Хотя, рассказывали мне об одном парне. Если хочешь…

— Хочу, тётя.

— Тогда слушай.

Мы сидели в маленькой конторке, хлебали кофе, хрустели печеньем, а тётка поведала мне

РАССКАЗ ТЁТКИ

Пацан никак не мог заснуть — в доме праздновали отцовские именины. Мальчишку страшно раздражала пьяная весёлость взрослых, их дурашливость и словоохотливость. Он полежал ещё немного, понял, что заснуть не удастся, и, поддавшись какому-то внезапному импульсу, открыл окно и выскочил через него во двор.

Их дом стоял почти на окраине села. За его чертой располагалось несколько покинутых хат, используемых для мальчишечьих игр. И штабы в них устраивали, и картошку пекли, в картишки, опять же резались, да много чего. Пацан не собирался туда идти — поздно уже, всё равно там никого нет.

Но вдруг его словно обухом по голове ударило: одно из окошек тускло светилось.

Это само по себе было довольно странно, а к тому же ещё оттуда доносились едва различимые гармошечные аккорды.

Пацану стало жутко, мурашки побежали по коже. Он не мог не подойти; ноги хоть и дрожали, но сами несли его туда.

Гармошка стала слышна более явственно. Кто-то пел. Еле дыша от страха и возбуждения, пацан прокрался к дому, поднялся на цыпочки и заглянул в окно.

В доме без дверей, стёкол и половины крыши за дощатым столом сидели какие-то люди. Перед ними коптила керосиновая лампа. Гармониста видно не было, однако музыка играла, и все, сидевшие за столом, пели песню, состоявшую из одного лишь слова: Горпына.

Пацан уже бежал оттуда со всех ног, а в ушах его всё ещё отдавалось эхом:

— Горпына, Горпына, Горпы-ына!

Именины уже отметили. Отец ушёл провожать гостей, а мать с бабкой мыли посуду.

— Чего не спишь? — спросили пацана.

— Уснёшь с вами, — проворчал он. — Мам, а что такое Горпына?

— Не что, а кто. На соседней улице бабка Горпына живёт, разве ж ты её не знаешь? Отправляйся спать, поздно уже.

Бабка Горпына с соседней улицы умерла под утро. Взрослые вспомнили о том, что пацан ночью спрашивал о ней, и устроили ему допрос. Он во всём признался, не особо, впрочем, расчитывая на доверие.

Ему и не поверили. Ночью отец ходил с ним к тому дому, но там, разумеется, было темно и тихо.

Пацана выругали за глупые выдумки. Он не обиделся — взрослым так легче. Но теперь у него завелась привычка перед сном поглядывать в ту сторону.

И однажды в окошке появился свет.

Пацан и сам не мог понять, зачем он идёт туда на негнущихся ногах с трясущимися коленями. И всё же он подошёл, а потом заглянул в окно.

Всё те же люди сидели за столом перед лампой, и так же не было видно гармониста. На ту же мелодию они пели:

— Фёдор, Фёдор, Фё-одор!

Родители ещё не спали. Пацан с перекошенным от ужаса лицом вывалил им новости. Мать с отцом переглянулись и бросились к соседу, деду Фёдору.

Об истории с бабой Горпыной знало почти всё село. Слышал её и дед Фёдор — крепкий, жилистый старик, никогда в жизни ничем не болевший. Его разбудили и поинтересовались самочувствием. Дед Фёдор рассвирепел и послал соседей матом, вдогонку пригрозив спустить на них собаку.

А днём перевернулся на грузовике другой Фёдор — колхозный водитель, и так при этом разбился, что умер по дороге в больницу.

Родители ужаснулись и запретили сыну ходить к брошенному дому.

Он ослушался запрета. Многие его друзья пытались и себе увидеть это явление, но им не везло. А пацан снова наблюдал ночные сходки с гармошкой. От этого он стал нервным, кричал во сне. Родители возили его в соседнее село к знахарке, а та катала ему яйцом по голове, после чего пацан немного успокоился.

В местной школе работала молодая учительница. Была она строга, любимчиков не держала, но относилась ко всем справедливо, могла выслушать, помочь, если надо. Потому любили её и дети, и взрослые. Когда она забеременела, ей отбою не было от посетителей, интересовавшихся состоянием здоровья и носивших гостинцы.

Беременность протекала тяжело и, когда молодую женщину увезли в районный роддом, мать украдкой, чтоб никто не знал, попросила пацана:

— Сынок, ты бы сходил ТУДА.

Но некстати вмешался отец и вызвался в сопровождающие. Света в окне они не видели, музыки не слышали, вернулись домой. Но перед тем как лечь спать, пацан снова выглянул туда. Так, на всякий случай.

Окошко в заброшенном доме светилось.

Тайком от родителей пацан пробрался туда. Его удивила тишина. Он заглянул в окно.

Все были на месте, но не пели, а просто молча смотрели на лампу. Пацан на цыпочках отошёл от окна и помчался домой. Войти во двор тихо не получилось: гавкнул пёс, и родители выбежали на порог.

— Молчат, — ответил он на их немой вопрос.

Ребёнок учительницы родился мёртвым. И вообще, всё пошло не так, были внутренние разрывы. Операцию проводил хирург из области, спешно привезённый для этой цели председателем колхоза. Прошла она успешно, всё село вздохнуло с облегчением. Но пока что учительницу держали в районной больнице. Шушукались, что с психикой у неё чего-то не то стало.

В ту ночь пацан боялся идти к заброшенному дому, как никогда. Но свет горел в окошке, а потому выбирать не приходилось. Эти уроды пели хором:

— Светлана, Светлана, Светла-ана!

А на столе, около лампы, прозрачный младенчик подпрыгивал, хлопал в ладошки и не в такт мелодии выкрикивал:

— Мама, мама!

Прибежав домой, он заревел навзрыд. Из спальни выскочили перепуганные родители.

— Она умрёт! — кричал пацан, обливаясь слезами. — Они про неё поют!

Одеваясь на ходу, побежали в амбулаторию. Дежурная фельдшерица позвонила в районную больницу. Оттуда недовольно ответили, что состояние больной такой-то в норме, в чём звонившие смогут лично убедиться завтра утром.

Тогда все побежали к председателю колхоза, разбудили его, объяснили суть дела. Тот немедленно распорядился подавать «УАЗик» и вызывать мужа учительницы. Пока его привели, пока добудились шофёра, пока запустили строптивую председательскую машину… Одним словом, в больницу приехали только часам к шести утра, а учительница к тому времени уже находилась в морге.

Хоронили её всем селом. Пацана опять возили к знахарке, а проклятый дом председатель развалил.

Прошли годы. Пацан вырос, и теперь правильнее было бы называть его молодым человеком. Изменилась как вся страна, так и их село: закрылись школа и детский сад, снесли бюст Ленина у Дома Культуры, который тоже теперь стоял с наглухо заколоченными окнами и дверью.

Он вернулся из армии. Как-то раз посидел со школьными друзьями, выпил самогонки, вспомнил, что было. Возвращаясь домой, зачем-то остановился, закурил. Было поздно, даже собаки спали. Он стоял и думал. Работы нет, выжить тяжело. Вон сколько покинутых хат по селу. А в город ехать страшновато, да и там его никто не ждёт.

Он присел на бревно, затягиваясь сигаретой. И вдруг его невесёлые думы оборвал слабый свет, вспыхнувший в одном из брошенных домов.

Поначалу из глубин души поднялись детские страхи. Но он подавил их и пошёл туда — сильный, уверенный в себе и готовый положить этому конец. Теперь ему уже не нужно было вставать на цыпочки, чтобы заглянуть в окошко.

Все они сидели у стола и пели:

— Ты думаешь, глупый мальчишка, что отделался от нас, но ничего у тебя не выйдет! Погоди, мы ещё разберёмся с тобой!