Андрей Мартьянов - Творцы апокрифов Страница 9

– Историческая справедливость восстановлена, – вполголоса заметил Гунтер, оруженосец Фармера-младшего. Гай не понял, что тот имел в виду.

С трудом усевшийся милорд Гисборн накрепко усвоил две вещи. Первую: никогда больше всерьез не связываться с шотландцем; и вторую – надлежит обязательно вернуть нанесенный удар, причем с лихвой. К клейморе же Гай начал испытывать нечто вроде невольного почтения и все чаще раздумывал о том, не попросить ли Дугала поделиться частичкой столь богатого опыта. Мак-Лауд вряд ли откажет, особенно когда сообразит, что получает отличную возможность безнаказанно шпынять английского рыцаря…

– Спишь или опять размышляешь об умном? – едко осведомился низкий голос, слегка растягивавший слова. – Нехорошо заставлять себя ждать.

От неожиданности Гай резко мотнул головой, беззвучно выругал себя за привычку задумываться в самый неподходящий момент, и, не отвечая, зашагал по широкому проходу между скамей. Позади мягко шлепали по каменным плитам изрядно стоптанные сапоги Мак-Лауда.

Калитка, скрипнув на прощение, выпустила заезжих гостей Турского аббатства на улицу, и Гай с удивлением обнаружил, что все вокруг чудесным образом переменилось. Вроде тот же самый город, переваливший за вторую половину сентябрьский денек, старые колючие тисы и спешащие по своим делам прохожие. Но солнечные лучи отливали начищенным золотом, все краски стали ярче, и даже запах разогретой смолы, приносимый ветром с речных пристаней, не казался настолько отвратительным, как обычно.

– Выполненный гайс – что возвращенный долг, – как бы невзначай заметил Дугал. – Вроде отдаешь, а чувствуешь себя богаче. Кстати, пока ты расплачивался по долгам, я здорово напугал тамошнего исповедника.

Гай представил себе возможную исповедь Мак-Лауда, посочувствовал неведомому монаху, которому выпало слушать подобное, хмыкнул и поинтересовался:

– И к какому покаянию приговорил тебя сей благочестивый брат?

– Ступай, сын мой, и ежели не можешь совсем не грешить, так хоть помни об умеренности, – прогнусавил Дугал и заржал. Сэр Гисборн какое-то время сдерживался, твердя, что тут нет ничего смешного, что невыносимый попутчик снова принялся за свое, что будущим освободителям Иерусалима не подобает стоять посреди улицы и хохотать во все горло, пугая добрых людей… а потом махнул на все рукой и присоединился. Со смехом приходило облегчение, потерянная было уверенность в себе и возвращалось данное от природы любопытство.

– Пошли, пошли, – фыркающий Гай бесцеремонно ухватил компаньона за рукав и потащил за собой, не представляя точно, куда идет, но стремясь к блестящей в проемах между домами реке. – Еще не хватало, чтобы все окрестные зеваки сбежались поглазеть на нас. Вдобавок я хочу есть и пить. И еще поскорее отыскать подходящий корабль… Кстати, если не секрет, куда ты ходил в аббатстве?

– Насчет поесть я никогда не отказываюсь, а вот где я был… – Мак-Лауд состроил загадочную физиономию, но надолго его не хватило и уже серьезным тоном он пояснил: – Когда-то я тоже дал самому себе обещание – если судьба занесет меня в Тур, обязательно схожу на могилу одного человека. Его похоронили здесь почти четыреста лет назад…

Сэр Гисборн удивленно поднял бровь, в очередной раз напомнив себе, что чужая душа – потемки, и взглядом потребовал немедленного продолжения. Однако пришлось подождать: Дугал углядел неприметный трактир, бросил: «Я мигом!» и скрылся за дверью. Вернулся, небрежно помахивая добычей – глиняной флягой в ременной оплетке и завернутыми в обрывок некогда белого холста кусками хлеба и остро пахнущего овечьего сыра.

– Все равно бродить еще долго, – заявил он, перебрасывая сверток опешившему Гаю и зубами выдергивая пробку. – Так о чем бишь я?

– О могиле, – подсказал Гай, отбирая у увлекшегося компаньона флягу. В ней плескалось местное вино – кисловатое, но вкусное. – Чья она?

– Епископа Алкуина, – Дугал с выдававшей многолетний опыт сноровкой на ходу вытащил длинный кинжал, напластал хлеб и сыр на ломти, и теперь говорил и жевал одновременно: – Он был советником короля Шарлеманя, по-простому – Карла. Того самого, что основал империю на месте будущих Франции с Германией, воевал с маврами и которого прозвали Великим.

Гисборн кивнул в знак того, что понял, о ком идет речь.

– Однако будь хоть трижды великим, вряд ли что сделаешь в одиночку. У любого трона всегда толчется множество людей – полезных или нужных для украшения двора. Алкуин – на латыни его звали Альбин или Альбин Флакк – относился к первым. Он и после него еще Эриугена Ирландец, что служил сыну Карла. Карл, как говорят, встретил Альбина в Италии, в монастыре города Пармы, и так поразился мудрости и знаниям этого человека, что уговорил его перебраться на север, в свою страну. Алкуин стал настоятелем монастыря, из которого мы только что убрались, и наставником королевской семьи. Может, тут я путаю, всякие умные слова не слишком хорошо укладываются в моей голове, но Алкуин утверждал, что на свете есть три высших власти: папа в Риме, кесарь в Константинополе и император на землях франков. Наверное, такие речения не всем приходились по душе, но уж Карлу-то нравились точно. И, наконец, самое главное: хоть Алкуин жил в Италии, но родился-то он у нас, на Острове! В Йоркшире, в саксонском семействе, причем по матери его род происходил от лоулендеров Дамфриса. Если покопаться в отношениях между кланами, то выяснится, что мы, люди из-за гор Грампиан, и те, кто живет в низинах, возле границы с Англией – сородичи. Можно ли не навестить могилу родственника?

Последнюю фразу Мак-Лауд произнес с непонятной усмешкой, но Гай не обратил на это внимания, больше заинтригованный иным вопросом:

– Откуда ты все это знаешь?

Дугал уставился на него чуть прищуренными каре-зеленоватыми глазами:

– По-твоему, если я не имею собственного дома и живу тем, что служу людям побогаче и познатнее меня, то уже напрочь позабыл, кто я и откуда?

– Нет, конечно, – с легким смущением пробормотал Гисборн. Уже сколько раз он убеждался, что Мак-Лауду известно намного больше, чем кажется на первый взгляд, но снова не доверял собственным ушам.

– Могу поспорить, собственную родословную ты помнишь наизусть, – в голосе Дугала пробилась еле скрываемая досада. – Впрочем, любому понятно: что ты, что Мишель – урожденные сассенахи. И его, и твои предки приплыли на берег, который еще не называли Нормандией, вместе с Ролло-Норвегом, а потом явились в Британию вслед за Вильгельмом Бастардом. Но Британии вам показалось мало, и вы полезли к нам… Я прав?

– Прав, – миролюбиво согласился Гай. – Только учти: если мы начнем пересчитывать все стычки между твоей страной и моей даже за последние двадцать лет, потратим весь оставшийся день. Между прочим, что такое «сассенах»? Мне оскорбиться или не стоит? Я ведь собирался поблагодарить тебя за рассказ, но раздумал. Теперь я уверен, что вы с той рыжей девчонкой с постоялого двора наверняка быстро нашли бы общий язык – переругавшись насмерть.

– Вот уж нет! – огрызнулся Мак-Лауд, но уже гораздо спокойнее.

– Тогда прекрати злиться и ответь на вопрос. Если ты меня обозвал, скажи честно. Сегодня я склонен прощать ближних своих.

Дугал презрительно засвистел и только потом соизволил заговорить:

– Так у нас называли северян – тех, что каждое лето высаживались на восходном побережье, чтобы ограбить приморские селения и снова удрать в море. Позже, когда набеги пошли на убыль, имя по наследству досталось жителям Нормандии. Еще позже – вам, англичанам. Но есть разница. Скажем, Мишель действительно сассенах, а ты – паршивый сейт.

– Думаю, я осознал, в чем состоит сие тонкое различие, – хмыкнул сэр Гисборн. – Не надейся – я помню, что обещал спускать твою болтовню. Но лишь сегодня! Кстати, а соплеменников Мишелева оруженосца, Гунтера, вы как называете?

– У него здесь нет соплеменников, – отрезал Мак-Лауд. – Он не такой, как мы.

– Что ты хочешь сказать? – не понял Гай. – Конечно, он немного странно разговаривает, но это объяснимо, он же иноземец…

– Когда мы встретимся в следующий раз, приглядись к нему внимательнее, – снисходительно посоветовал Дугал. – Вы что, ослепли и ничего не замечаете? Этот тип не просто странно разговаривает, он как будто сперва складывает фразу про себя на каком-то ином языке, переводит, а уже потом произносит. Понятия не имею, где он жил раньше, однако на нас он пялится, будто впервые увидел живых людей. Он беседует с отцом Колумбаном о судьбах королей и государств, но потихоньку расспрашивает Мишеля о том, что каждому известно с детства! Ты хоть раз видел, как он держит меч? Словно думает, что обожжется или что клинок сейчас оживет, вырвется и убежит! Он почти не умеет ездить верхом – сидит, как виллан на осле! И эта его штука, что припрятана у отца Колумбана! Я посмотрел, она сделана из холодного железа, но провалиться мне на этом месте, если я знаю, кто ее смастерил и для чего! Спрашивается, откуда мог взяться подобный человек и что ему здесь нужно? Мишель, конечно, ему доверяет, но Мишель – простая душа и будет доверять каждому встречному-поперечному, пока однажды его здорово не надуют.