Андрей Щупов - Оккупация Страница 11

Как бы то ни было, но именно из-за нее они не сумели вовремя разглядеть появление долгожданного гостя. Он возник у стены словно призрак, вынырнул из-за спины плечистого охранника и сразу направился к столу. При этом присутствующие не слышали, чтобы кто-то перешагивал через порог или открывал дверь. Темная фигура возникла, казалось, из ничего, проявившись, как изображение на погруженной в химический раствор фотобумаге. Кто-то из Зеков задушено втянул в себя воздух, кадык самого Хана трепетно дернулся под подбородком. Между тем, Лепила шагнул под свет свисающей с потолка желтой лампы, склонившись над столом, аккуратным движением ладони смахнул на пол расплавленный металл.

— Так-то оно лучше, верно? — гость обезоруживающе улыбнулся.

Никто не сдвинулся с места, и, впервые взглянув в лицо Лепиле так близко, Хан почувствовал, что у него стремительно отнимаются руки и ноги…

Глава 7

Как бы то ни было, но что такое флюиды страха, Хан, этот крепкогрудый увалень с мощными волосатыми руками, понял только сейчас. Слово было странное, и его любил повторять Бес, сам Хан предпочитал терминологию попроще. Тем не менее, от этого человека в замшевых туфлях проистекали именно флюиды страха. Ощущения были знакомыми, — нечто подобное Хан однажды уже испытывал, когда, будучи юным и самоуверенным бакланом, отправился с командой подельников в свой первый рывок. Тогда их поймали, к изумлению всех окружающих, удивительно быстро, и никто по сию пору так и не узнал истинной причины той радостной готовности, с которой сдались они случайным егерям. Причина же была совершенно банальной. Уходя тайгой, беглая команда нос к носу столкнулась с господином топтыгиным. Никакого иного оружия, кроме ножей, у беглецов не было, а потому от лохматого хозяина им пришлось бросаться наутек. Вероятно, зверя кто-то крепко разозлил, — во всяком случае, хозяин тайги явно не собирался отпускать их живыми. Зеки бежали от него добрый десяток километров, вконец выдохлись, ободрав руки, лица и одежонку. Мишка утробно ревел за спиной и ни на шаг не отставал. Спасла их избушка, на которую они наткнулись по чистой случайности. Залетев внутрь, беглецы тут же заперли дверь на массивный засов. Избушка была совсем крохотной, однако собирали ее из добротных сосновых стволов, что и позволило перепуганным людям на протяжении трех суток отсиживаться в укрытии. Все это время голодный медведь бродил вокруг, бился в дверь, забирался на крышу, жуткими своими когтями в щепки полосовал массивные доски. А они сидели внутри и с дрожью внимали тому самому, чему названия тогда еще Хан не знал. То есть тогда ему казалось, что от зверя несет помойной кислятиной, и он только удивлялся, каким это образом жутковатый запах ощущается сквозь бревенчатую кладку. Много позже он сообразил, что это не запах, а нечто иное. Так проявлял себя источаемый от дикого зверя ужас, так пахло от их собственных дрожащих тел. Еще бы денек-другой, и перекрытие крыши могло бы рухнуть под тяжестью «хозяина», но их спасли выстрелы проходивших мимо охотников. Как бы то ни было, но у настрадавшихся в заточении зеков не возникло даже мысли о возможном сопротивлении. И именно тот давний страх отчетливо шевельнулся в груди Хана при одном взгляде на спокойное лицо Лепилы.

Он не собирался начинать беседу первым, но даже возникни в этом нужда, он не сумел бы самостоятельно заговорить, поскольку язык отказал ему, как все прочие конечности. Ни жив, ни мертв, Хан сидел за столом, оцепеневшим взором впившись в гостя. Между тем, гость тушеваться явно не собирался и, отодвинув от стены свободный стул, медлительно устроился за столом — устроился так, что вся компания оказалась в его поле зрения. Конечно, за спиной у Лепилы еще угадывались фигуры бойцов Хана, но отчего-то вдруг всем сидящим стало ясно, что ни на кого из бойцов Рохи рассчитывать нельзя.

Молчал Хан, молчали его подельники. Более того — каким-то неведомым образом Хан понимал, что его соседи чувствуют то же, что и он. Паника заставляла дрожать колени, холодком заливала низ живота. Он попытался было прикрикнуть на застывших истуканами бойцов, но рот его даже не раскрылся. Собственное бессилие наполнило смотрящего ужасом, — сердце затрепыхалось загнанным воробьем, обильный пот выступил по всему телу.

— Авария, конечно, неприятная, — Лепила кивнул в сторону изуродованного термоса, — но, честное слово, чифирь — не та вещь, о которой стоило бы сожалеть.

Никто из зеков по-прежнему не проронил ни звука. Между тем, Лепила был расположен поговорить. Повозившись на стуле, он закинул ногу на ногу и уютно сложил на животе руки.

— Если вдуматься, ребятки, вся наша жизнь состоит из сплошных аварий. Потому, кстати, и историю нашим офицерам в академиях надо бы изучать не по величайшим победам российской армии, а напротив — по самым позорным страничкам. Поражения, котлы, предательства, стратегические просчеты — вот где можно почерпнуть опыт! Конечно, не очень весело, но что поделаешь, — такова наша природа, мы способны учиться исключительно на негативе. — Необычный гость улыбнулся, и странное дело, Хан вдруг ощутил, что за эту самую улыбку готов сейчас на все — на смерть, на подвиг, на самое невыполнимое. Потому что улыбка была не просто наградой, она была чем-то значительно большим. Это было сродни умилению, которое Хан испытал всего раз в жизни, когда залетная подруга смущенно призналась, что растит его сына. Позже выяснилось, что шалава попросту нафантазировала, но то теплое мимолетное чувство запомнилось.

— Не забывайте о судьбе городов Сибарис и Помпея. — Уверенным голосом продолжал гость. — Они погибли именно потому, что забыли о главном предназначении человека. А человек, как это ни прискорбно, должен трудиться и еще раз трудиться. Тот, кто сказал, что человек создан для счастья, как птица для полета, явно покривил душой. Это блеф, ребятки, красивая фраза и не более того. Жизнь, в действительности, гораздо хитрее. Вам, наверное, кажется, что сильный всегда прав, что олигархи всемогущи, а вожди наций счастливы? Но это глубоко не так, поскольку только в страданиях люди набираются мудрости, обретают истинную силу, постигать душу соседа. В сытой праздности мы способны только разлагаться. — Лепила кивнул в сторону расплавленного термоса. — Вот примерно таким же образом. Был термос — и не стало… Вы тут, как я вижу, тоже не слишком бедствуете — чаек килограммами изводите, арахисом и миндалем закусываете. А Бес вон — и на зоне от любимого опиума отказываться не собирается, считай, каждую неделю посылочки получает. А, Хан? Как это согласуется с вашими понятиями?

Он словно нажал невидимую кнопку, и губы авторитета разлепились сами собой.

— Ты… Ты спрятал у себя Зулуса!

Легкий щелчок пальцев, и губы Хана вновь приморозило.

— Верно, Зулус находится в моем бараке. И он пробудет у нас до окончания своего срока.

— Да кто ты такой! — визгливо взорвался Бес. Видимо, он давно уже тужился, пытаясь совладать с невидимыми оковами, но только сейчас его по-настоящему прорвало. — Зулус — тварь помойная! И он реально сдохнет, потому что так решил сход! Ты понял меня, урод? И не пялься, я тебе не самовар со щами!..

— Интересный эпитет. — Лепила спокойно кивнул. — Надо понимать, импровизация?

Бес побагровел, на висках и шее у него вздулись синие вены. Однако на этот раз ответить он не сумел. Что-то жуткое творил с ними этот человек. Уголовники сидели за столом, словно парализованные. И точно также одеревеневшими мумиями стыли у стен гладиаторы Хана. Не то, что шагнуть, даже моргнуть они теперь не имели возможности.

— Видите ли, ребятки, Зулус — всего-навсего несчастный человек. Не ангел, верно, но и не хуже вас. И то, что он стал таким, думаю, тоже не его вина.

— Он ссученный! — прохрипел Бес.

— Прежде всего, он — человек. — Терпеливо объяснил Лепила. — Человек, угодивший в не самые удачные обстоятельства. Как знать, возможно, в его обстоятельствах и вы повели бы себя также.

— Чушь! — выдавил из себя Хан. Таинственный зажим несколько ослаб, они все больше обретали волю над своими членами.

— А вот мне сдается, что не чушь. Ваше счастье, что вас не прессовали в юности, как Зулуса, что пьяный папенька не охаживал вас дубьем и металлическими прутьями, а школьные приятели не объявляли вам бойкот. Человек может перенести одно или два унижения, но когда это переходит в хроническую действительность, он поневоле ломается. И чудо, если при таком раскладе в нем сохраняется еще кроха человеческого. А в Зулусе она сохранилась. Значит, не такой уж он слабый. Возможно, в чем-то даже посильнее вас. За что же его убивать?

— Потому что он — вошь! — прошипел Кардан. Хан хотел ему поддакнуть, но вовремя удержался, поймав себя на странной мысли: по всему выходило, что они уже не судили, а оправдывались. Лепила сидел перед ними в позе строгого завуча, а они шипели и отплевывались, тщетно пытаясь доказать свою правоту, уже внутренне понимая, что решающее слово все равно остается за этим непонятным человеком. Краешком сознания Хан еще оставался самим собой, понимая, что происходит нечто невообразимое, что надо как-то воспротивиться и растереть этого наглеца в порошок, однако в действительности все они продолжали находиться в каком-то полусне. С сознание лишь частично продолжало бодрствовать, — тело же и воля были скованы неведомыми узами.