Ярослав Петрашко - Черный бульвар Страница 12

«Но нет худа без добра, — вяло размышлял Саша, потягивая из бокала яновскую кровь, содержание спирта в которой — явно превышало все допустимые нормы. — Хоть в таком виде можно попробовать разговеться!»

Несмотря на то, что он слегка захмелел, мысли об унизительности и неестественности его положения овладели им с новой силой. Поэтому, когда появился Ян, совершенно трезвый и чем-то озабоченный, Саша сразу набросился на него с упреками. Ян слушал его вполуха, небрежно развалясь в своем любимом кресле и попыхивая дочерна обкуренной трубкой, к которой прибегал исключительно в минуты крайнего раздражения и озабоченности. Своего серого плаща, сделавшегося от дождя черным, он почему-то не снял. Вода капала на ковер, и это еще больше раздражало Сашу.

— То положение, в котором я по твоей милости оказался, сделало бессмысленной не только мою жизнь, но и мою смерть, понимаешь ли ты это?!

— Это вопрос риторический, или ты ожидаешь ответа?

— Да уж ответь, будь так добр!

— А зачем, собственно?

— Как это? И он еще спрашивает!

— Только умоляю, избавь меня от этих театральных жестов ручкой в сторону несуществующего зрителя! У тебя, конечно, удобная позиция, потому что есть конкретный объект для критики — я. Но позволь тебе напомнить, что совсем еще недавно мы оба были гражданами страны-вампира, которая без всякого спроса высасывала из своих подданных жизненные и творческие силы, отбирала средства, идеи, детей, саму надежду на всякое улучшение, а под занавес развалилась и предоставила каждому выпутываться самостоятельно. Ты, конечно, можешь меня критиковать, предъявлять претензии, а к кому апеллировать мне? Я ведь даже не догадываюсь, почему я сделался таким, не говоря уж о том, что цель моего существования мне не более понятна, чем тебе. А на твой вопрос я могу ответить: да, в форме вампирического существования привычная жизненная аксиоматика «жизнь — хорошо, смерть — плохо» становится с ног на голову. Будто кто-то, придумав вампиров, специально противопоставил их обычным смертным, чтобы доказать бессмысленность вековечной мечты человечества о бессмертии. Вот оно, бессмертие! Ну и что вы теперь с ним будете делать, интересно? Вот тебе две модели идеального бессмертия: я, носферату, санитарю в каменных джунглях, как волк в лесу, кормлю тебя, хризолиду, возлюбив тебя, как самого себя (кстати, твоя трансформация была возможна только при наличии моей искренней симпатии к тебе, так сказать, «вампир положил глаз»). Ты не потерял почти никаких человеческих качеств, кроме способности к обжорству и алкоголизму, приобрел же физическое бессмертие и перспективу обзавестись такими возможностями, о которых фантасты и прогносеологи грезят только в самых радужных снах. При этом мы оба можем… поставить воспроизведение таких, как мы, на поток; ты — естественным способом, а я — тем же путем, что и старый добрый граф-идеалист. То есть, на лицо возможность облагодетельствовать все человечество и вывести его на принципиально новую ступень социально-биологического развития. Как сказал один прогносоолог об ожидаемом скачке подобного рода: «Это различие будет настолько радикальным, что его можно будет сравнить с появлением нового вида. И только в этом новом качестве человек выйдет на арену Вселенной». Правда, в отличие от нас с тобой, он так и не знает, в чем именно будет заключаться это чудесное изменение. Так что мы — люди будущего, только вчера школьные учителя перестали нам это тадычить, что же так мучает тебя? Или ты не веришь в столь головокружительные перспективы?

— А ты? Ты сам веришь?

— Разумеется, нет. Ни на копейку.

— Для чего же ты так стараешься?

— Как тебе сказать… Ну, во-первых, чтобы немного развлечь тебя, а во-вторых, чтобы показать тебе зыбкость человеческой морали. А ведь именно мораль, вернее, тот несовершенный ее протез, каким мы все пользуемся, заставляет тебя так мучаться. Я прав?

— Не думаю. Во всяком случае, не только мораль.

— А, ну конечно. Еще есть сокрушительная сила привычки, условного рефлекса. Если ты не жрешь, не пьянствуешь и не дрыхнешь в любое время суток, как сытый кабан, значит, человеческое тебе уже чуждо и пора намыливать веревку! Мон шер ами, хочешь, я покажу тебе людей, живущих без пищевода или почки, или полностью парализованных? А ты побеседуешь с ними. Человек приспосабливается к самым чудовищным условиям существования, причем зачастую существования без всяких перспектив, кроме…

— Вот-вот, ты сам подошел к этому! Даже у самого безнадежного больного остается главное человеческое право последняя перспектива — смерть. А у меня есть практически все, кроме нее!

Ян рассмеялся, поднялся и, сняв плащ, бросил его на стул в углу.

— И это все, что мучает тебя, мой бедный брат?

— Скажем, это — главное.

— Ну что ж… — Ян вытащил из бара пачку сигарет и бутылку «Кьянти», откупорил и уселся в кресло поудобнее.

— Готов выслушать тебя со вниманием и сочувствием. Дикос![1]

— Я оценил твои способности с помощью испытанных софизмов рассекать проблему на составные части и раскладывать ее по предметным стеклам чтоб подсунуть под объектив привычного для тебя инструмента медицинской логики, где есть конкретные явления и процессы, порождающие либо здоровье и комфортные ощущения, либо боли и болезни. Все остальное — рефлексия и пустословие, порожденные плохим знанием анатомии и Физиологии…

— Браво, ты очень хорошо сказал!

— Спасибо. Но, извини, у меня другой образ мышления и я считаю, что он имеет такие же права на жизнь, как и твой. К тому же я отнюдь не считаю безупречным милый твоему сердцу традиционно-этернэлистический подход к изучению даже таких безусловных данностей, как человеческие организм. О какой незыблемости можно говорить применительно к фундаментальной науке, если даже человеческое тело, изучаемое тысячелетиями, в разных учебниках анатомии часто описывается с существенными различиями.

Он замахал на Сашу сигаретой и притворно захныкал:

— Мой дорогое оппонент! Умоляю, избавьте меня от поигрывания вашими интеллектуальными бицепсами, трицепсами и прочими скапулами! Я верю, что у вас — почти законченное высшее образование. Я ничего не говорил о незыблемости традиционной науки.

— Конечно, но ты все время пытаешься меня убедить, что, с точки зрения реальности, вампиризм — просто новая данность, с которой, раз уж она свалилась на голову, нужно просто смириться, сжиться, как с язвой, а со временем научиться извлекать практическую выгоду, а раз так, то акт твоего насилия надо мной представляется просто чем-то вроде принудительной записи в кружок филателистов без права выхода из него во веки веков. Между прочим, в моем случае даже приглашения не было, как не было и моего согласия.

— Ты слишком многого от меня требуешь, ной кровный брат. Даже приснопамятный граф Дракула — да будет ему осиновый кол перышком! — не приглашал в свой кружок прямо и открыто: «Присоединяйтесь, дескать, к ассоциации вольных кровососов!» А элемент добровольного вхождения в мой дом был, не отрицай!

— Ты просто соблюл формальность, насильственной сути происшедшего она не меняет. Что же ты не ответил взаимностью своему коллеге, который умолял тебя сделать его бессмертные? Ты его прикончил, а меня решил ввести в свою компанию, не спросясь. Почему? Не отвечай, я скажу: потому что этот человек испугал тебя, и ты предпочел поймать меня, идеалиста, чтобы скрасить своз вечное одиночество. Потому что ты знаешь, что моя мораль, над которой ты так потешаешься, не позволит мне ударить тебя в спину, что твой бывший коллега сделал бы не задумываясь. И еще ты сделал все это потому, что, как бы ты ни отрицал, но подсознательно тобой владеет та же параноидальная мыслишка, что и покойным графом: создать свое идеальное общество Вечных, подобрав его состав по своему вкусу! А я не хочу быть в твоем обществе! Отрезав меня от естественной пищевой цепи, ты решил, что заполучил меня мою душу в нераздельное пользование. Не тут-то было! Я буду отстаивать свое природное, нравственное и, если хочешь, исторически традиционное право на смерть, как итог жизни, как один из ее оценочных критериев. Не нужно мне твое бессмертие в вечной пляске кровавого колеса! Ты правильно сказал: «А что вы с ним будете делать?» И если ты находишь во и всем этом вкус, как охотник и холодный исследователь, то меня от твоих вечных перспектив просто тошнит, хуже чем от этого проклятого голода. И если я не отвергаю твою кровавую подачку, то лишь потоку, что еще не придумал, как мне от этой проклятой зависимости избавиться. А на крайний случай — спасибо, что ты не скрыл от меня эту информацию, — у меня остается последняя возможность — самоубийство. И пусть на твоей совести останется то, что я буду вынужден прийти к тому, что положено каждой живой твари — естественной смерти — противоестественным путем.