Запертый - Руслан Алексеевич Михайлов Страница 12

И снова — кто бы тебе рискнул запретить.

Впрочем, ничего особо криминального в курении в общественных местах нет — если никто не против. Системы вентиляции справляются, циркуляция воздуха у нас нормальная, а курение весьма популярная привычка. Как и жевание и нюханье табака.

— Амос? — в мою сторону протянулся портсигар.

Глянув на ровные ряды дорогущих сигарелл, я отрицательно качнул головой. Хотелось бы покурить, но я не хочу ни в чем никому быть обязанным. Деньги у меня есть. Куплю потом в магазинчике Галатеи пару штук.

Кашлянув, патрульный заговорил и, к моему вялому удивлению, он начал не с момента разборок у меня в квартирке, а считай с самого начала — конфликт между мной и Роппом. Причем перечислялись только сухие факты, говорилось как есть, без преуменьшения и преувеличения. Когда патрульный добрался до происшествия у парикмахерской, Дуглас Якобс поморщился:

— Шестицветик… начинает создавать проблемы.

— Наш карантин так никогда не кончится — поддакнул один из патрульных.

— Я поговорю с ними — произнес Якобс и сразу стало ясно, что с сегодняшнего дня Шестицветик прекратит свои протесты против стрижки наголо. Все патрульные, я и сам Якобс, между прочим, были подстрижены под машинку. Только Пелле, Тенк и отпущенные за ненадобностью уже опрошенные девки могли похвастаться длинными волосами. Но сейчас Пелле явно не был рад своим длинным патлам — он аж накрыл голову ладонями, то и дело бросая украдкой взгляды на стриженного Якобса.

Продолжив, патрульный столь же равнодушно описал произошедшее у меня дома. И когда он закончил в околотке повисло напряженное молчание.

— Нехорошо — нарушил тишину Дуглас Якобс и, сделав большой глоток из своей фляжки, следом глубоко затянулся и, выпустив в потолок струю сизого дыма, повторил — Нехорошо…

— Да мы… — подскочил Пелле.

— Пасть закрой — с легкой улыбкой тихо попросил Дуглас и Пелле с хрипом поперхнулся, опять брызнув кровавой слюной.

Взгляд представителя могущественного рода перебрался на меня и стало ясно, что сейчас мне придется четко высказать свою позицию. Я был к этому готов и сразу заговорил ровным спокойным голосом:

— Тенк — пусть валит.

— Я выплачу тебе половину арендной платы — кашлянул Тенк, прикрывая ладонью пробитое ухо — Выплачу каждый динарио.

— Нет — качнул я головой — Ты мне ничего не должен.

Деньги мне были нужны. Но если я позволю Тенку заплатить — а он запросто найдет деньги, одолжив их у своего кореша Пелле — получится, что он как бы имел право находиться в моей квартире и тогда уже я стану виноватым. Это соображение вместе с выводом и решением будто само появилось у меня в голове — разум сработал четко и быстро. Я не позволю Тенку стать соарендатором.

Странно… откуда во мне эта звероватая хитроватость и подозрительность?

— Тенк пусть валит — повторил я — Претензий к нему не имею, если он их не имеет ко мне. Эй, Тенк, ты имеешь ко мне претензии?

— Н-н-н-н… — заерзал парень, беспомощно оглядывая присутствующих и явно боясь глядеть на своего дружка Пелле — М-м-м-м…

— Ты не мычи — мягко посоветовал ему Дуглас — Ты отвечай. У тебя есть претензии к Амосу Амадею?

— Нет! — вякнул Тенк и обреченно сморщился.

Он только что благополучно вырулил из поганой ситуации, оставив в ней единственного виноватого — Пелле Джейкобсона. Он предал друга. И этот его поступок вызвал у меня широкую издевательскую улыбку. Такую широкую, что ее заметили все без исключения. Тенк съежился еще сильнее, попытался забиться в угол поглубже, но его дерганье остановил один из патрульных, с намекающей улыбкой указав на дверь:

— Ты свободен, сурвер Тенк. Но завтра тебе предстоит явиться в главный участок нашего уровня и дать объяснения по поводу раскуривания тасманки. Думаю, ты понимаешь — тебя ждет наказание, сурвер.

— Понял — опустив голову, Тенк поднялся и засеменил к выходу — Я понял…

За курение наркоты вроде тасманки наказание было одно — общественные работы. Уже завтра Тенк получит свой приговор и начнет искуплять преступление тяжкой работой на благо Хуракана — чистить полы в коридорах маленькой щеткой, мыть общественные туалеты и заниматься прочими подобными работами.

— Пелле — произнес Якобс, и обладатель этого имени вздрогнул, затравленно глянул на меня.

— Не прощу — ответил я, понимая, к кому обращены его слова — Он… он назвал мою мать дохлой уборщицей.

Мои зубы противно хрустнули, когда я плотно сжал челюсти, чтобы не сорваться и не уподобиться Пелле, начав оскорблять его ни в чем неповинных родителей.

— М-м-м… — сморщившись, Пелле закрыл лицо руками и забубнил — Да вырвалось у меня… просто вырвалось! Я не хотел такого ничего! Не о родителях! Только не о родителях. Особенно о мертвых…

Оскорбление чьих-нибудь предков — тяжкий проступок для любого сурвера. Мы четко знаем свои родословные, свои протянувшиеся сквозь столетия подземной жизни корни, ведущие к тем, кто построил убежище и закрылся в нем, спасаясь от радиоактивного кошмара. Оскорбить мою мать или отца — значит, оскорбить всю линию моего рода.

— Не прощу — повторил я и снова поднялся, опять нацелившись на кран с бесплатной питьевой водой. Вода у нас почти бесплатна, но к чему платить за то, что можно законно взять бесплатно? Это еще один неписанный закон сурверов, прекрасно сочетающийся с нашим главным кредо «выжить любой ценой».

Я произносил слова спокойно, даже с какой-то легкой отстраненностью, но внутри меня все кипело, казалось, что я только что выпил пару стаканов серной кислоты и теперь почему-то должен сделать вид, что ничего этакого не случилось и для меня вполне нормально вливать в себя такое. Но мне удалось сохранить спокойное выражение лица, я сумел обуздать рвущиеся наружу эмоции. Сумел сдержать дикий злобный визг… и, вспомнив лицо матери, я сумел удержать руку и не метнуть стакан в голову Пелле. Но он что-то почувствовал и невольно дернулся в сторону, смотря на меня с мутным удивлением.

Да все они на меня так смотрели.

Они никак не могли поверить, что трусливая крыса Анус вдруг осмелилась показать характер. Уже два часа мы тут маринуемся. Прибывший медик обработал раны Пелле и Тенка, осмотрел меня и вколол мне бесплатных витаминов, как поддержка жертве преступления… а они все еще не могли поверить, что трусливый ушлепок Амос может быть таким смелым. И это они еще не подозревали, что сейчас я изо всех сил себя сдерживаю, стараясь не дать чему-то мерзкому и жестокому вырваться наружу и натворить бед.

— Амадей