Максим Хорсун - Избранник Газового космоса Страница 12

«Мир без газовой среды! – мысленно воскликнул я. – Этот мальчишка попытался описать обычный космос!»

– Миры в моем представлении были холодны и безжизненны, – проговорил Даорак, вновь наматывая бороду на палец. – И ничто не могло удержаться на их поверхности, все улетало в бездну, потому что отсутствовало давление от дыхания Брахмы, благодаря которому камень, брошенный вверх, падает обратно на землю.

«Похоже, что о гравитации здесь не знают, – подумал я. – Подменили одно понятие другим и радехоньки. Но теперь понятно, почему посвященный отправил меня к Даораку. Этот сбрендивший мальчишка – один из тех, кто допускает существование миров, «не овеянных дыханием Брахмы».

– Я прочитал отрывки из трактата блаженствующей толпе во время празднества Первоступления, думал, развлеку почтенных горожан! – Даорак сунул руку под халат и поскреб живот. – Как же! Горожане повеселились!

– Это сделали по приказу жрецов?

А что я еще мог предположить? Служители культа, как всегда, быстро нашли способ заткнуть рот дерзнувшему высказываться о том, что вселенная может быть устроена не так, как все привыкли считать.

– Что ты! Брамины Целлиона кротки и ласковы! – Даорак часто-часто заморгал уцелевшим глазом. – Но многие не любят слышать о том, что черное – это белое, а белое – это черное. Тем более – из уст калеки, неспособного выполнять свои обязанности по касте.

– А из какой ты касты? – тут же спросил я.

– А! – Даорак склонил голову набок и почесал ухо недоразвитой ручонкой. – Кшатр! Но меня изгнали вместе с матушкой Ибтихаж. Я давно живу под башней, мне нравится зажигать огни, и я…

– А если я тебя скажу, что ты был отчасти прав? Что существуют миры, не овеянные дыханием Брахмы? И таких – большинство! Колесо – одно во Вселенной, и я не могу даже представить условия, благодаря которым газовая среда – дыхание вашего Брахмы – сохранило бы нынешнюю плотность и газовый состав.

– Ты определенно и глуп и безумен! – рассмеялся Даорак. – Мне, конечно, лестно, что ты проникся моей идеей, но каждый знает, что кроме Колеса и Глаза нет ничего.

– Ты ошибаешься, дружище. Существует бесконечное множество иных миров… – начал я менторским тоном, но знаток сфер меня прервал.

– Каждый знает, что мы живем внутри черепа Брахмы! – воскликнул он, начиная потихоньку трястись всем телом. – Вне его тверди нет ничего! Тьма, хаос и их чудовищные порождения!

– Стой-стой! – пришла моя очередь поднимать голос. – Ты хочешь сказать, что ваш мир умещен внутри чьей-то черепной коробки?

И смех, и грех. Мы сидели на корточках и рисовали на пыли круги и черточки, словно два древних философа, которые взялись спорить об истинной форме Мира. И доводы были соответствующими! Позаимствованными из эпохи камня и меди!

– Брахма выдумал миры Колеса, и мы существуем лишь в его голове, – подтвердил Даорак, недобро поблескивая уцелевшим глазом.

– Нет, ты постой!

Пришла моя очередь смеяться; наверное, это было не очень вежливо, ведь кто я такой? Чужак, пришелец. Но не смог я удержаться: этот малый зарезал меня без ножа.

– И Глаз Брахмы – он находится внутри черепа Брахмы? И смотрит внутрь?

– Внутрь, потому что снаружи нет ничего, кроме тьмы и…

– Ну да, – я отмахнулся. – И дыхание Брахмы – оно тоже внутри черепа?

– Конечно… – от изумления Даорак перестал трястись. – Где же ему еще быть? От рассеивания его оберегают стенки черепа Брахмы.

Теперь я по-иному поглядел на местное мироустройство.

– Постой, друг, еще раз. Вот эта граница, – я ткнул пальцем в перечеркнутую схему, указал на самую большую окружность, внутри которой находился и Глаз, и орбиты с планетами. – Она – что? Твердая?

– Твердая, – сказал Даорак. – О чем я и толкую битый час.

Глава 5

Ночью на Целлионе было светло, как на Земле сразу после заката. Сияли далекие и близкие планеты – миры Колеса, мерцало небо, точно гигантская газовая трубка.

Ни одной звезды. Мир, замкнутый внутри черепа Брахмы… Местная наука и мифология переплелись столь тесно, что истину уже не вынешь на поверхность, щелкнув пальцами. Придется рыть землю. И, быть может, не на провинциальном Целлионе, а во внутреннем пространстве – на Синфеоне.

Я брел вдоль проспекта. Идти, в общем-то, было некуда. Переутомление давало о себе знать, я терялся в собственных мыслях, а проезжающие мимо экипажи расплывались в серые полосы без начала и конца.

Потом вдруг стало светло, как днем. Я оказался в центре яркого круга. То включились мощные электрические лампы, установленные на верхнем этаже ближайшей «узорчатой башни». Вскоре огни засияли вдоль проспекта. Я поглядел на небо и увидел тускло серебрящуюся громаду идущего на посадку мирохода. Понятно, – если глядеть на Джавдат сверху, огни «узорчатых башен» сливаются в линию, по которой ориентируются асуры. Наверное, таких маяков натыкано по всей планете.

Среди черных безжизненных скал… В песках вдоль берега единственного мелкого моря, именуемого здесь Океаном Небесных Слез… Среди кремниевых пустынь, где живут аборигены, которые уродуют себе лица…

Я вдруг отчетливо представил себе и пустыню, и клинообразные скалы, и конусы палаток из грубо выделанной кожи, и самих аборигенов – кочевников, свирепых налетчиков и каннибалов. Представил так, будто все это было мне знакомо чуть ли не с рождения.

Каменистая пустошь – ровная, как столешница. Посреди нее – ряд одинаковых башен, в тени одной из них – тела смотрителей. Последний уцелевший стоит на коленях и глядит на меня. «Пощади, Шакаджи…» – бормочет он разбитыми губами. Естественно, я не собираюсь марать об него руки. Я подаю знак одному из своих бойцов – целлионскому аборигену с отрезанным носом. Тот коротко взмахивает тяжелым ятаганом. «Шакаджи-и-и!» – кричит смотритель…

Мне снится Сита.

Снится так и эдак. Снится, как родная жена не снилась. Просто не пойму, что со мной происходит. Я преисполнен похоти, как подросток. И мне запредельно хорошо.

– …а еще есть Самех, ему постоянно нужны люди, – слышу я женский голос. – Но Самех крут нравом, он паршивый командир и платит гроши. Все от него бегут, как только появляется куда, ну, ты меня понимаешь, Лазар.

Открываю глаза.

Убогая комнатка. Стены побелены известью, кое-где штукатурка осыпалась, виднеются стыки известняковых блоков. Дверь, рядом столик, заставленный разноцветными склянками, над столиком – овальное зеркало. Накинуты на зеркало бусы из стекла и меди. Окно закрыто ставнями, коптит потолок керосиновая лампа, прикрученная к стене.

Я лежу на кровати, по плечи укрытый залатанной простыней. Кровать узка, ко мне прижимается незнакомая женщина. Моя одежда лежит ворохом на комоде, придавленная пистолетом. Из-за двери доносятся взрывы хохота и пьяные голоса.

– Так что там насчет Самеха? – спрашиваю по инерции, как будто продолжаю давно начатый разговор. Мне становится чертовски неудобно, я покрываюсь гусиной кожей, но вида не подаю.

– Уходит днем. Вернее, уйдет, если ему удастся восполнить потери. Слышала, в последний раз его сильно пощипали птиценогие.

У этой женщины длинные каштановые волосы и несвежее лицо. Тело горячо и крепко, как у девушки, хотя эта пора для нее давно прошла. Она не прочь поговорить… сколько же я ей заплатил? Выложил, что осталось? Похоже на то…

– В пустыне нынче опасно, как никогда, – говорит она. – Зачем тебе понадобилось Исчадие именно сейчас? Пережди один оборот, все уладится, тогда и пойдешь. В Джавдате можно отыскать работу. В порту и на рынке всегда нужны грузчики.

– Я должен идти, – отвечаю, особенно не задумываясь.

– Так припекло, да? – спрашивает она. – Только не ври, что ты паломник или из тех, кто охоч до туманных пророчеств.

– Просто… – я сосредотачиваюсь, и правильный ответ сам собой слетает с языка. – Просто все оплачено, дорогуша.

– А-а-а… – тянет она. – Раз все оплачено, то стоит рискнуть. Надеюсь, это чудовище помирит тебя с самим собой.

Она откидывает простыню, выскальзывает из постели. Я гляжу на нее, поддавшись этой простой магии. Под левой грудью у незнакомки – застарелый шрам от огнестрельного ранения. Женщина подхватывает с пола розовый пеньюар, накидывает на плечи.

– Твое время вышло, Рыжик, одевайся, – говорит она. – Если вернешься живым в Джавдат, то сам знаешь, где найти Сластену Адель.

Одеваться – так одеваться. Я жутко хочу спать, я чувствую себя куда более усталым, чем во время прогулки по проспекту Узорчатых Башен. Сластена Адель уже у зеркала; она лохматит волосы, затем подхватывает деревянный гребешок и принимается расчесываться. Сквозь пеньюар просвечивает стройная фигурка.

…Я спрятал пистолет под халатом. Этот жест уже вошел в привычку. Видимо, матерею постепенно.

– Счастливо оставаться, дорогуша. Спасибо за все.

– Удачи, Лазар, – Сластена отвернулась от зеркала, взглянула на меня. – Заходи в гости.