Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой) Страница 13

руки были послушны, кости не болели.

Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном

развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые

дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, –

лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной

змейкой…

Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна

показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь

себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока

передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду,

отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд... Ведь когда-нибудь мне

удастся сесть на Поезд и доехать до Конца?

-Андрей, посмотри!

Я обернулся на радостный вскрик Марины.

- Зд орово!

Это был автомат – мокрый металл блестел на солнце.

-Выходит, мы здесь пролетали, - сказала Марина, раздумчиво посмотрев в

небо. – Посмотри, лошадь!

В небе клубились, наползая друг на друга, облака, - они словно

соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было

сейчас лошадью – белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими

ушами.

-А вон – ты, Андрей.

«Я» стоял, расставив ноги на ширине плеч, держа автомат у бедра и

настороженно глядя перед собой. Марина смеялась, отыскивая в небе себя.

Никогда прежде я так не смотрел в небо – фантазируя, рисуя что-то; небо было

для меня лишь частью мира, в котором я должен выжить, причем частью

далекой, неважной.

-Вон - ты.

Марина обернулась, посмотрела на облако.

-Андрей, ты мне льстишь.

-Ничуть.

«Марина» сидела в кресле: распущенные мягкие волосы развевались,

доставая едва ли не до самого горизонта, на одухотворенном лице застыла

радостная улыбка.

Подул ветер, и фигуры исчезли. Я вспомнил, что мы в Джунглях и опустил

глаза.

-Надо идти, Марина.

Она вздохнула, поправила рюкзак за плечами.

Мы побрели дальше. Солнце стояло высоко, лучи пробивали макушки

деревьев, заставляли искриться свежий снег.

-Голубь, - ахнула Марина.

Я остановился, пораженный. Неподалеку от нас на стволе поваленного

дерева сидел белый голубь. Он ворковал, раздувая перламутровый зоб, словно

силился что-то сказать. Я никогда не видел в Джунглях птиц.

-Красавец,- прошептала Марина, взяв меня под руку.

Голубь взъерошился, колыхнул крылом, и, наклонив головку, повернулся,

показав нам другой бок. Я почувствовал, как дрогнула Марина: этот бок у голубка

был красно – синим и без единого перышка, кости вздымали тонкую кожу.

-Пойдем отсюда, - сказала девушка.

Она зашагала впереди, автомат болтался у нее на шее, солнце сидело в

волосах. Я отчего-то почувствовал себя виноватым и перед ней, и перед этим

голубем, и даже перед Джунглями.

Показавшаяся впереди железная дорога разом скомкала и отбросила все

сомнения и тревоги. Из хаоса мы вышли к порядку.

Слева, прямо у дороги, торчало полуразрушенное здание, рядом –

невысокая бетонная платформа, испещренная рытвинами, как следами больших

червей.

-Это что - вокзал? – подала голос Марина.

-Похоже на то.

Наши ботинки гулко застучали по бетону. В конце платформы -

искореженная синяя табличка на изогнутых ножках. На табличке - облупленные

буквы. Марина прочитала:

-Об-нинск, - и повторила. – Обнинск.

Обнинск! А ведь я, кажется, кое-что знаю про этот город.

8

ПОДЗЕМНЫЙ ИНСТИТУТ

Заскрежетав тормозами, электричка приблизилась к запруженной народом

платформе. Мимо окошка тамбура замелькали лица – настойчивые, в испарине от

жары и ожидания.

-«Москвичи», - с презрением бросила Анюта, затягиваясь сигаретой, – дома

работы найти не могут.

Андрей смущенно оглянулся: люди, напирающие сзади, ничего не

слышали, думая каждый о своем.

Двери с лязгом распахнулись. Пахнуло нетерпением, п отом, десятки лиц с

неприязнью глядели на столпившихся в тамбуре пассажиров, руки сжимались в

кулаки, подрагивали сердца.

-Скорее, - крикнула полная женщина с двумя сумками в руках.

-Успеете, сядете, - сказала Анюта, выносимая из поезда людским потоком.

Две живые реки пересеклись, матюгаясь. Одна река последовала прочь от

платформы, другая - погрузилась в электричку.

-Следующая остановка – Балабаново.

Нагретый на солнце, перегруженный горячими телами поезд стукнул

колесами, загудел и рванул, отделяясь от платформы.

-Как селедок, - поведя плечом, сказала Анюта. – И так до самой Москвы.

Андрей кивнул. Толпа увлекла их к автобусной остановке. Люди брали

штурмом единственный красный автобус: к желтой стае маршруток пока не

подходил никто, напрасно надрывали голоса зазывалы: «Тринадцатый маршрут»,

«По Ленина». Вот автобус, проседая, отчалил, и тогда стали заполняться

маршрутки – в основном, молодежью: экономные старики будут ждать другого

автобуса.

-Погоди, - Анюта схватила Андрея за руку, - пусть разъезжаются.

Они протиснулись к лавкам, на некоторых спали загорелые дочерна бомжи.

Воняло мочой и семечками. В пивном ларьке маялась от жары продавщица.

-Пива хочешь?

-Можно.

Анюта купила две бутылки «Багбира» и фисташки. Попросила продавщицу

открыть пиво; та с недовольной миной выполнила просьбу.

-Надо же, пиво уже полтинник стоит, - проворчала Анюта, подавая одну

бутылку Андрею. – Фисташки будешь?

-Нет, спасибо.

Андрей жадно хлебнул из бутылки – белая пена брызнула на плащ.

-Почему ты таскаешь плащ в такую жарынь? – без особого интереса

спросила Анюта, хруста фисташками. Бутылку она поставила на скамью, прямо

рядом с пыльной подошвой спящего бомжа. Ее большие груди выглядывали из-

под розовой майки: казалось, Анюта стоит на людях полуголая.

-Не знаю, - пожал плечами Андрей.

-Ну, так сними.

Он снял плащ, перекинул через локоть, оказавшись в белой рубашке с

короткими рукавами. Руки у него были тонкие, жилистые, покрытые черными

волосками.

-Какая духотища, - проговорила Анюта, щурясь на солнце.

Андрей допил пиво, опустил бутылку в урну.

-Уже выдул? - подивилась Анюта и потянулась к своей бутылке. Бомж во

сне дрыгнул ногой, бутылка упала. Она не разбилась, а покатилась под лавку,

гремя и орошая асфальт пятидесятирублевым пивом. Бомж, словно младенец,

зачмокал во сне раздутыми потрескавшимися губами.

-Козел, – зло сказала Анюта. – Бомжара чертов.

Народ рассосался; подошел пустой автобус. Андрей и Анюта вошли в

жаркий салон, пахнущий пылью и потом, опустились на кресла с торчащей из дыр

желтой поролоновой набивкой.

-Обилечиваемся, - подошла кондукторша: лицо усталое, волосы

растрепаны; белые штаны-треники, похожие на кальсоны (в автобусе-то можно -

это почти что дома), голубая застиранная футболка, подмышки желтые, влажные.

Анюта протянула кондукторше двенадцать рублей, получила два синих

талончика; один отдала Андрею.

-Опс! Ты посмотри! – Анюта несильно пихнула Андрея в бок.

Бомж достал из-под лавки бутылку и пил остатки пива.

-Нарочно скинул, - засмеялась Анюта.

Автобус тронулся. Анюта принялась рассказывать про свою подругу,

продающую одежду в торговом центре «Триумф». Трещала пуще сороки. Андрей

слушал невнимательно: чувство, тяжелое, как медведь, ворочалось у него в груди.

Когда Анюта, чмокнув его в щеку и весело бросив «До вечера!», сошла, он

почувствовал себя лучше, - надел плащ, стал вглядываться в проплывающие

мимо окна знакомые улицы.

Люди входили, выходили, кто-то садился на кресло рядом с Андреем. Он

упрямо глядел в окно. Когда снова подошла кондукторша («Ваш билет? А, вы

обилечены…»), на мгновение повернулся.

Андрей не думал о Гале, о матери, об Алене – мысли испарились, уступив

место созерцательным проблескам: вон карапуз ест мороженое – на щеках слезы,

значит, долго просил у мамы (а может, мама купила мороженое, чтобы не просил

велосипед); вот старик на лавке читает газету (а может, спит, обманчиво

поблескивая дужками очков). Показалась телебашня, ершисто ощетинившаяся