Сага о Годрланде - Наталья Викторовна Бутырская Страница 13

Один из всадников взревел.

— Говорит, что запорет насмерть, если проиграют, — сквозь зубы прошипел толмач.

В левом строю копейщик вдруг пошатнулся и упал на одно колено, по его ногам давно уже струилась кровь, и в появившуюся щель сразу же вошли копья врагов. Стена щитов была прорвана, и при равных силах это означает смерть. Но порушенный строй вдруг забурлил, как вода в котелке, и вперед выступил воин с тяжеленным молотом. Он размахнулся и ка-а-ак вдарил по вражеской стене. Щиты разлетелись в стороны, словно щепки. Тот копейщик, что принял на себя удар, повалился наземь с переломанными руками, да и доспехи на груди тоже вмялись внутрь.

Молот не остановился и взялся перемалывать остальных, а копейщики и мечники добивали за ним раненых. Всадник правых сорвал с себя шлем и заорал на соперника, но его слова утонули в реве толпы. Вскоре сражение закончилось. На песке вразброс лежали тела рабов… нет, не рабов, воинов, погибших из-за чужой прихоти.

Благородные всё еще бранились друг с другом, и Хальфсен пересказал их разговор:

— Тот, что проиграл, говорит, что это нечестный бой. Рабам, что стали хельтами, принято давать свободу, а тот, с молотом — явно хельт. Второй говорит, что это не так, просто у Молота открылся дар в силу, и он на десятой руне, но второй порог пока не перешагнул.

Мертвых утаскивали в темные проходы, засыпа́ли кровь чистым песком. Уже вышли пестрые чудаки и снова принялись плясать и кувыркаться, а всадники продолжали ругаться, и никто не посмел их одернуть. Лишь когда запищали дудки, благородные опомнились и убрались с арены.

В воздух взлетали яркие ленты, тощий паренек подкидывал ножи, ловил их и снова подкидывал наверх. Двумя руками он умудрялся управляться аж с шестью или семью ножами, ни разу не промахнувшись и не схватившись на лезвие. Люди в шкурах зверей и тварей прыгали, рычали, размахивали руками-лапами, притворялись, будто хотят растерзать других плясунов с деревянными громоздкими мечами. Плясуны неумело отбивались, порой попадая нелепым оружием по головам своих же приятелей. Твари будто тоже ослепли, постоянно запутывались в лапах, спотыкались и падали. Чем-то они напоминали Фарлея, рыжего раба из Бриттланда, который тоже не мог спокойно стоять на месте и вечно всячески вертелся. Я хохотал до слез, как и братья-ульверы. Особенно когда мечники собрались в кучу, посовещались и выстроили стену щитов, только щитов-то у них не было, потому они взяли всё, что под руку попалось. Один схватил желтый таз, другой — колесо от телеги, я даже не заметил, как оно там вообще появилось, третий — круглый навес, такие я не раз примечал в городе. И с такой защитой они пошли на тварей.

Эгиль уже не мог смеяться и сполз под скамью, икая. Рысь ржал, как умирающая лошадь. Сварт колотил себя по колену. Не смеялся только Квигульв, скорее всего, он даже не понял, что это не взаправдашний бой. И Живодер лишь кривенько ухмылялся.

— Вот кого нужно взять на Северные острова, — с трудом проговорил Лундвар, утирая слезы. — На любом пиру станет веселее.

В конце мечники всё же одолели тварей, забрались к ним на спины и гордо ускакали с арены.

Пришло время последнего боя.

Глава 5

— Ликос! Ликос! Ликос!

Крики толпы оглушали.

Я посмотрел по сторонам и сглотнул подступившую к горлу горечь. Меня замутило, словно безрунного мальца, что впервые вышел в море. Только сейчас я осознал, сколько же людей собралось на арене. Счет шел даже не на сотни, а на тысячи… Лица, руки, глаза сливались в единое месиво, что бурлило, волновалось и кипело в огромной каменной чаше арены. И я тоже в том месиве, незаметный и ничтожный, как песчинка.

Прежде я ощущал такое лишь в море или в горах. Среди людей впервые. Ведь я уже давно не карл, и моей силы хватает, чтоб выделиться среди прочих, внушить уважение и страх. Даже в Раудборге живичи боялись меня, наслали на мой хирд немало воинов. А тут меня даже не замечают. Сила, дар, умения — всё это ничто в Гульборге. Хускарлы на девятой руне тут были трэлями и дрались на потеху карлам.

— Ликос! Ликос! Ликос!

Встряхнувшись, я потянулся за мехом с вином, ополоснул горло и спросил у Хальфсена:

— Что они кричат?

Парень повернулся ко мне:

— Они кричат: «Волк! Волк! Волк!»

На арену вышел один человек. Его лицо закрывал шлем в виде волчьей головы, на спину была накинута волчья шкура, но грудь и живот были открыты, как и ноги ниже колен. Эти уроды заставили его идти на бой без брони! Только короткие штаны, огромные мохнатые башмаки и шкура. А шлем… Многое ли он видит через щель между железными клыками? В руках Волк держал два коротких меча с лезвиями едва ли в локоть длиной.

Горлопан подошел к воину и снова заголосил. Хальфсен едва успевал пересказывать его слова:

— Ликос, то бишь Волк, уже не один год сражается на арене. Впервые он вышел, будучи всего лишь на пятой руне, и все следующие руны получил именно здесь. Теперь этот говорит, с кем Волк дрался, как часто его ранили, и что после этого боя он должен перейти на десятую руну. Божественный дар уже приготовлен, и если Волк победит, то перешагнет за второй порог и станет свободным. За этот бой его наградят двадцатью илиосами. Осталось лишь узнать, кого поставят против него!

Волк поднял свои несуразно короткие мечи и помахал. Толпа радостно заревела.

— Для этого боя тварь привезли издалека, под стать бойцу. Тоже с севера и тоже похожа на волка.

Горлопан еще немного покричал и ушел. В разных местах арены разверзлись дыры в полу и оттуда вылезли столбы в три роста высотой. Сколько же тут всяких укрытий и уловок спрятано? Я заметил, что каждый раз бойцы, твари и прыгуны появлялись через разные проходы.

Норд на арене неспешно шел меж столбов и оглядывался по сторонам, высматривая тварь. Мы тоже оглядывали арену, чтобы предупредить Волка, сверху-то всяко видно лучше. Но даже так мы проморгали появление твари. Просто тень одного из столбов зашевелилась, отрастила кривые шевелящиеся ветки и взлетела на верхушку. Я знал это отродье Бездны. Все ульверы, побывавшие в Бриттланде, знали. Родойна! Она и впрямь походила на крупного волка, только волка со множеством щупалец