Павел Корнев - Сиятельный Страница 15

— Пустой крест! — ошарашенно прошептала она, и тонкие пальчики скользнули вдоль моего позвоночника. — Во всю спину. Больно было накалывать?

— Уйди, — попросил я, но тщетно.

Елизавета—Мария отступила к зеркалу и оценивающе взглянула на меня спереди.

— Восьмиконечная звезда на сердце, рыба с правой стороны, — продолжила она перечислять татуировки, — вокруг шеи — цепь, на позвонке — соединение букв «Р» и «Х», а на руке… — Она пригляделась к надписи, что несколько раз обвивала правый бицепс, но не сумела разобрать мелких буковок. — Это латынь? — спросила тогда.

— Pater Noster, — подсказал я, и девушка невольно отступила на шаг.

— Леопольд, да ты полон сюрпризов! — покачала головой Елизавета—Мария. — Но, ради адского пламени, зачем? С какой целью ты изукрасил себя почище египетского моряка?

— Папа не всегда объяснял мотивы своих поступков, — спокойно ответил я и взял брошенный на кровать халат.

— Оригинально, — озадачилась девушка. — Неужели ты никогда его об этом не спрашивал?

— Он не желал об этом говорить.

— Ты не спорил?

— Это было бы не слишком умно с моей стороны.

— Удивительно! — покачала головой девушка, потом откинула с лица рыжий локон и с задумчивой улыбкой произнесла: — Но знаешь, для симметрии не хватает чего–то на левой руке.

— У папы были на нее какие–то планы, — подтвердил я, затягивая пояс халата. — А теперь, если ты не против, я собираюсь лечь спать.

Елизавета—Мария приблизилась и шепнула:

— Мне остаться?

— Нет! — отрезал я излишне резко, но извиняться не стал. — Не надо.

— Не сегодня, — согласилась девушка и наконец оставила меня в покое.

Я запер дверь, разжег ночник и проверил все ставни. Затем потушил газовые рожки и улегся в кровать. Начал мысленно перебирать события сегодняшнего дня, попытался восстановить в памяти лицо дочери главного инспектора, но от ее образа остались лишь оранжевые искры в серых глазах да легкий аромат духов. И голос.

Под чарующие звуки этого голоса я и провалился в беспокойный сон.

5

Спал плохо. Постоянно просыпался из–за шорохов и скрипов, некоторое время спустя опять забывался в полудреме, но вскоре просыпался вновь. Сон и явь перетекали друг в друга столь плавно и незаметно, что зачастую даже не было уверенности, в каком именно состоянии я пребываю.

Именно поэтому, в очередной раз проснувшись и обнаружив на табурете в темном углу незнакомого господина, я этому обстоятельству нисколько не удивился. Пусть дверь спальни была заперта изнутри, а ставни надежно закрывали окна, но дерево и железо, увы, способны остановить далеко не всех.

— Господин Орсо, — с нескрываемой укоризной произнес некто в платье средней руки лавочника или небогатого клерка, — вам бы стоило с большим пониманием отнестись к просьбе инспектора Уайта. Вы многим обязаны ему. К тому же инспектор не забывает своих друзей. Джимми и Билли с ним не один год, он вытащил их из такой дыры, что и помыслить страшно. Пойдет в гору инспектор — пойдете в гору и вы. Его успехи — ваши успехи…

— Идите к черту! — с выражением выругался я и перевернулся на другой бок.

— Очень невежливо, господин Орсо, отворачиваться, когда с вами разговаривают! — оскорбился незваный гость и, вскочив с табурета, начал расхаживать по комнате из угла в угол. — Инспектор в любом случае добьется своего. Вы это знаете, и он это знает. Так к чему все усложнять? Зачем доводить дело до крайностей? Укротить падшего, уподобиться самому Максвеллу — это ли не захватывающее приключение?! Подумайте об этом!

— Максвелл плохо кончил, — пробормотал я себе под нос и натянул на голову одеяло.

— Инспектор так этого не оставит! — сорвался на крик незнакомец, а потом оглушительно хлопнуло, разлетелись по комнате раскиданные безделушки, распахнулись наружу ставни с выломанными запорами.

Я уселся на кровати и поковырял мизинцем в левом ухе, но звенеть в нем от этого меньше не стало.

Проклятье, как же это некстати!

В дверь заколотили, я отбросил одеяло и отпер засов; в спальню ворвалась Елизавета—Мария в одной лишь ночной сорочке, зато с тяжеленным подсвечником в руке.

— Что стряслось? — выкрикнула она, заметив учиненный незваным гостем разгром.

— Меня посетила Мара, — усмехнулся я, накинув халат. — Мара, только и всего.

— Простой кошмар? — с изумлением уставилась на меня девушка. — Это все из–за обычного ночного кошмара?

— Не совсем обычного, но в целом — да, — подтвердил я и многозначительно откашлялся.

Елизавета—Мария повернулась к прибежавшему на шум дворецкому, опустила взгляд на свое полупрозрачное одеяние, но ничуть этому не смутилась и покинула мою спальню без какой–либо спешки и с непоколебимым чувством собственного достоинства.

— Придется вставлять окна, Теодор, — вздохнул я тогда.

— Ничего страшного, виконт, — успокоил меня слуга. — С прошлого раза осталось достаточно стекол.

— И приберись тут, — попросил я, осторожно вышагивая меж валявшихся на полу безделушек. Быстро собрал в охапку одежду и отправился приводить себя в порядок в ванную комнату.

Там посмотрелся в зеркало, и, надо сказать, отражение не порадовало. Капилляры белков полопались, и обычно бесцветное сияние глаз сейчас заметно отсвечивало красным.

Впрочем, нестрашно. Темные очки созданы будто специально для таких случаев.

Взяв с полки щетку и жестянку зубного порошка, я избавился от неприятного привкуса во рту, прямо в ванной комнате оделся и вернулся к наводившему в спальне порядок дворецкому уже при полном параде.

— Сегодня на службу мне не надо, только отнесу костюм и вернусь, — сообщил я ему, взял валявшийся у стены бумажный пакет и зашагал к лестнице, но Елизавета—Мария перехватила меня на полпути.

— В доме есть хоть что–нибудь съестное? — выглянула она из своей комнаты, на этот раз приличия ради кутаясь в длинный халат.

— Попробую это организовать, — пообещал я, совершенно не представляя, где взять деньги на покупку провизии.

— Пойти с тобой?

— Не стоит, — отмахнулся я и сбежал на первый этаж. Дошел до ворот, обернулся и невесело усмехнулся, глядя на мрачный особняк.

В проклятии был один несомненный плюс: несмотря на три заклада и кучу просроченных платежей, никому из кредиторов и в голову не приходило отобрать у меня за долги дом. А кого такая мысль посещала…

Что ж, аггельская чума — это не та болезнь, которую можно вылечить парой таблеток аспирина.

До портного добирался пешком; денег не хватало не только на подземку, но даже и на паровик. Впрочем, торопиться было некуда, поэтому я без всякой спешки прошелся по знакомым улочкам, прикидывая, кто из моих немногочисленных приятелей согласится ссудить на неопределенное время хотя бы две–три десятки.

На ум приходил только Альберт Брандт, но видеть его хотелось в последнюю очередь.

Вернув костюм, я встал на крыльце ателье, достал жестянку с леденцами и отправил в рот малиновый.

— Ужасная катастрофа в Париже! — заголосил вдруг вывернувший из–за угла мальчонка, размахивая свежей газетой. — Погиб знаменитый Сантос—Дюмон! Крушение аэроплана! Взрыв порохового двигателя! Ужасная катастрофа в Париже!

Мальчишка орал так заразительно, что заваляйся в карманах хоть пара никелей, купил бы газету из чистого любопытства, но из бумажника пришлось выгрести все подчистую, поэтому я отвернулся и зашагал по улице.

Ужасная катастрофа? Ха! Ужасней моего финансового кризиса придумать катастрофу просто невозможно!

Где раздобыть денег? Где?!

Неожиданно я вспомнил о давешнем приглашении в Банкирский дом Витштейна и прищелкнул пальцами.

Точно! Сегодня понедельник, банк работает, а где банк, там и деньги. Вот туда и отправлюсь.

Но тут сидевший на лавочке господин опустил газету и улыбнулся, заметив мое неподдельное изумление.

— Присаживайся, Леопольд, — предложил инспектор Уайт. — Надеюсь, у тебя было достаточно времени обдумать мое предложение?

Я встал напротив начальника и кивнул:

— Достаточно. Я не стану этого делать.

Роберт Уайт и бровью не повел.

— Могу поинтересоваться, по какой причине? — только спросил он, услышав отказ.

— Не хочу, чтобы эта тварь сожрала мою душу.

— Не беспокойся, у тебя все получится.

— Получится? В падшем силы, как в ста тоннах динамита! Я и близко к нему не подойду!

— Ты упускаешь шанс хоть чего–то достичь в своей никчемной жизни!

— Извините, инспектор. Без меня.

И не желая больше выслушивать никаких доводов, я развернулся и зашагал в обратном направлении.

Роберт Уайт останавливать меня не стал. Он и с места не сдвинулся, так и остался сидеть на лавочке. Но спину жгла его снисходительная улыбка, и от этой улыбки на душе сделалось как–то совсем нехорошо.